Дмитрий Бегичев - Семейство Холмских. Часть пятая
Легко вообразить себѣ, въ какомъ ужасномъ положеніи была Софья! Однакожъ, она не потеряла присутствія духа. Лошадей господскихъ не было ни одной. Тотчасъ призвала она старосту, и велѣла ему, какъ можно скорѣе, нарядить три тройки крестьянскихъ: на одной послала въ городъ за Лекаремъ, a на другихъ отправила къ брату Алексѣю и къ сестрѣ Елисаветѣ, увѣдомляя ихъ, короткими записками, о случившемся несчастіи и о болѣзни Катерины. Потомъ возвратилась она въ комнату къ больной. Изступленіе Катерины продолжалось: она вскакивала съ постели, хотѣла бѣжать въ тюрьму къ своему мужу; едва могли удерживать ее.
Въ полночь, пріѣхалъ Докторъ, тотчасъ пустилъ кровь, сталъ давать лекарства, употребляемыя въ горячкахъ. Но ничто не помогало; изступленіе не уменьшалось. – "Что? скажите, ради Бога?" спросила y Доктора Софья. – "Что вы находите? Ежели сильную нервическую горячку, то она еще молода – авось, дастъ Богъ, выдержитъ эту болѣзнь!" – Не знаю еще, что отвѣчать вамъ – сказалъ Докторъ;– кажется, не горячка, a полное разстройство умственныхъ способностей. – "Ахъ, Боже мой! неужели она сошла съ ума!" – Что таить отъ васъ, сударыня: она, кажется, точно помѣшалась; но рѣшительно еще ничего сказать нельзя. Подождемъ, что будетъ къ суткамъ.
Софья не выходила всю ночь изъ комнаты сестры. Изступленіе нисколько не уменьшилось; Катерина, то рыдала, то смѣялась, звала безпрестанно мужа и ни на минуту не умолкала. На другой день, утромъ, посланный къ Алексѣю возвратился, съ отвѣтомъ его, что онъ бытъ не можетъ, потому, что Катерина больна горячкою, и онъ боится, чтобы не завезти болѣзни отъ нихъ къ себѣ въ домъ, ибо, можетъ быть, что горячка прилипчивая. Софья съ негодованіемъ разорвала письмо его. Но Елсавета, вмѣсто отвѣта письменнаго, сама прискакала въ тотъ-же день къ обѣду. Она со слезами разцѣловалась съ Софьею; но какую пользу могло принесть ея присутствіе? Она плакала, не впопадъ во все вступалась, и только что мѣшала Софьѣ.
Уже нѣсколько дней продолжалась болѣзнь Катерины. Она была все въ одинаковомъ положеніи. Обѣ сестры почти не выходили изъ ея комнаты. Въ сумерки сидѣли онѣ подлѣ ея постели. Софья плакала, смотря на Катерину, и не имѣя никакой надежды на выздоровленіе этой несчастной матери погибшаго семейства. Ей доложили, что какой-то пріѣзжій дожидается ее въ гостиной. Сердце y нея сильно забилось. Она догадывалась кто этотъ пріѣзжій, спѣшила выйдти, и – Пронскій бросился цѣловать ея руки!
Послѣ обыкновенныхъ привѣтствій, Пронскій сказалъ, что ему уже извѣстно несчастіе Катерины; что въ Москвѣ происшествіе это сдѣлалось предметомъ общихъ разговоровъ; но что старая Холмская ничего еще не знаетъ, и мачиха его, не смотря на нетерпѣніе свое видѣть Софью, осталась въ Москвѣ, нарочно за тѣмъ, чтобы, вмѣстѣ съ Свіяжскою стараться не допустить этого слуха до Холмской, которая, слава Богу, чувствуетъ себя гораздо лучше. Но ежели она, какъ нибудь нечаянно, узнаетъ о случившемся бѣдствіи, то болѣзнь ея можетъ усилиться.
"Однакожъ, по всѣмъ разсказамъ въ Москвѣ, которые потомъ подтверждались тѣмъ, что я слышалъ дорогою," продолжалъ Пронскій, "открывается, что Петръ Ѳедоровичъ совсѣмъ въ этомъ дѣлѣ не участвовалъ. Не только онъ не убилъ, но и не билъ несчастнаго, обыграннаго Офицера, a "виноватъ только въ томъ, что былъ пьянъ, и игралъ на вѣрное въ карты, вмѣстѣ съ Змѣйкинымъ. слѣдовательно, онъ не можетъ быть подвергнутъ наказанію, какъ смертоубійца. Какъ ни тяжело мнѣ разстаться съ вами, милая Софья Васильевна," прибавилъ Пронскій, "но я уже принадлежу къ вашему семейству; несчастный Аглаевъ братъ мнѣ, жена его сестра моя – я ѣду къ нему, буду хлопотать – можетъ быть, Богъ дастъ и успѣю помочь!"
"Милый, добрый, настоящій родной братъ нашъ!" вскричала Елисавета, которая, узнавъ о пріѣздѣ Пронскаго, тому часъ вышла въ гостиную. – "Помогите, помогите ему! Мнѣ кажется, единственное средство къ спасенію сестры Катиньки есть возвращеніе ея мужа."
Пронскій долго просидѣлъ съ обѣими сестрами, которыя по очереди выходили провѣдывать Катерину, онъ разспрашивалъ, и входилъ во всѣ подробности, не только о болѣзни ея, но и о дѣлахъ несчастнаго семейства, и со всевозможною деликатностію спросилъ y Софьи: не нужно-ли денежное пособіе? Софья поблагодарила его, умѣла отдать должную справедливость его заботливости и вниманію, но сказала, что въ деньгахъ недостатка не имѣетъ. Пронскій простился съ вечера, и на другой день рано утромъ, отправился въ городъ, гдѣ Аглаевъ содержался въ тюрьмѣ.
Глава VII
Of heaven's protection, vho can be so conffident
to utter this:
To morrow I will pass in bless…
Pope
Кто можетъ сказать сегодня, что онъ и завтра будетъ счастливъ!
Попе.
Пронскій вскорѣ увѣрился, что не было уже никакой возможности помочь Аглаеву. Слѣдствіе производилось весьма недолго: преступленіе было явно; никакихъ продолжительныхъ справокъ дѣлать было не нужно; смертоубійцы находились на лицо, и тотчасъ на мѣстѣ убійства схвачены. Змѣйкинъ не имѣлъ никакой возможности запираться: онъ самъ во время драки былъ избитъ и израненъ; ему хотѣлось взять все на себя, и избавить Аглаева; но свидѣтели изобличили его, да и самъ Аглаевъ во всемъ признался, и обѣлилъ себя рѣшительно: Пронскій не имѣлъ никакой надежды спасти его, и съ стѣсненнымъ сердцемъ отправился къ нему въ тюрьму.
Онъ нашелъ Змѣйкина съ подвязаннымъ еще отъ побоевъ лицомь, сидящаго подлѣ стола, съ трубкою. Передъ нимъ стояли стаканъ и бутылка вина; въ глазахъ его замѣтно было какое-то отвратительное равнодушіе. Напротивъ того, Аглаева нашелъ онъ лежащимъ въ койкѣ, въ мрачной и глубокой задумчивости. Поблекшіе глаза, блѣдность лица, худоба – все показывало, что онъ былъ снѣдаемъ внутреннимъ раскаяніемъ и горестію.
"Великодушный, добрый, почтенный человѣкъ! вы не погнушались провѣдать злодѣя и смертоубійцу!" – сказалъ Аглаевъ, вскочивъ съ своей койки. И, заливаясь горькими слезами, схватилъ онъ руки Пронскаго, прижимая ихъ къ своему сердцу. "Я извергъ, отвергнутый природою! нѣтъ того ужаснаго наказанія, котораго не былъ-бы я достоинъ – нѣтъ выраженій для изъясненія злодѣйства моего! Я вовлекъ въ погибель столько невинныхъ, я…." Но онъ не могъ продолжать далѣе; сильныя рыданія захватывали дыханіе его. Слезы градомъ текли изъ глазъ Пронскаго; онъ держалъ Аглаева за руку, и не въ силахъ былъ ничего говорить. – "Скажите," продолжалъ Аглаевъ, отдыхая нѣсколько отъ рыданій, "что моя жена? Ея уже нѣтъ болѣе на свѣтѣ? Она вѣрно не перенесла моего злодѣйства?" – нѣтъ, она еще жива; но не скрою отъ васъ, что она въ ужасномъ положеніи. – "Кто желаетъ ей добра, тотъ долженъ молить Бога, чтобы Онъ скорѣе прекратилъ ея страданія смертію. Какое существованіе можетъ предстоять ей! Жена смертоубійцы, мать дѣтей отца-преступника – это неизгладимое пятно для моего семейства, это вѣчное мученіе, котораго ничѣмъ облегчить не возможно! И я, извергъ, я, злодѣй, повергнулъ ихъ въ такое бѣдственное положеніе!"… Рыданія Аглаева снова возобновились, до такой степени, что съ нимъ сдѣлались судороги. Пронскій испугался, и просилъ караульнаго офицера послать поскорѣе за лекаремъ; но Аглаевъ по немногу успокоился; его положили на койку, и Пронскій сѣлъ подлѣ него.
Въ уныніи и въ совершенномъ изнеможеніи, Аглаевъ смотрѣлъ на Пронскаго, молчалъ, и, какъ видно было собирался съ духомъ продолжать разговоръ. "Я догадываюсь," сказалъ онъ, прерывающимся слабымъ голосомъ – горесть и душевное волненіе истощили его силы – "что если точно еще жена моя жива, то она должна лишиться разсудка, при ея чрезвычайной чувствительности и разстроенномъ здоровьи. Ей невозможно перенести такого удара. Я предвидѣлъ, что она должна, или внезапно умереть, или сойдти съ ума. Послѣднее еще ужаснѣе для меня, нежели самая смерть ея. Признаюсь, я познакомился было съ мыслію, что страданія ея прекратились, и что она уже не существуетъ. Мнѣ представлялась она передъ престоломъ Божіимъ, испрашивающею милосердія кающемуся грѣшнику. Наказаніе мое началось уже въ здѣшнемъ мірѣ. Весь адъ въ моей душѣ, и мученія мои неизъяснимы; но, за всѣмъ тѣмъ, я боюсь умереть…. Что ожидастъ меня въ будущей жизни? Мысли о вѣчномъ мученіи на томъ свѣтѣ удерживаетъ меня отъ самоубійства! Лишить себя жизни всегда можно. Не смотря ни на какой надзоръ, есть множество средствъ къ тому. Но меня останавливаетъ мысль, что, можетъ быть, Богъ, за здѣшнія мои страданія, умилостивится и простить мое преступленіе!" Такъ говорилъ Аглаевъ, и тихія слезы раскаянія текли по блѣдному лицу его.
