Сага - Бенаквиста Тонино
Во время этого периода физической глухоты я также заметил, что ночные передачи «Саги» оказывают на меня странное воздействие. В одну из бессонных ночей я открылся Жерому.
– Ты ничего не чувствуешь, когда наши героини отдаются во власть переживаний, которые мы придумываем?
– Если бы здесь играла Грета Гарбо или Фэй Данавэй, то, может быть, не знаю, но я уверен, что ни мадам Пластырь, ни эта шлюха, играющая Камиллу, не заставят меня лезть на стенку.
– А их интимная жизнь?
– …?
– Возьми, к примеру, ту сцену, когда у Камиллы едет крыша и она пытается соблазнить Вальтера. Помнишь, что она говорит, оказавшись с ним наедине?
– Не очень.
– Она дает ему понять, что сбрила себе волосы на лобке специально для него и перечитала де Сада, чтобы подготовиться к их свиданию. Она не высказывает этого прямо, но смысл получается именно таким.
– Ну и что?
– Когда я смотрел эту сцену и видел, как девица, играющая Камиллу, выпячивает грудь перед битником-дегенератом, когда я слушал, как красиво она разглагольствует о сексе, то спрашивал себя, имеем ли мы право использовать ее для возбуждения наших фантазий и играть с либидо других людей, даже если это вымышленные персонажи.
Он посмотрел на меня с такой же подозрительностью, как дикарь смотрит на высаживающегося на берег миссионера.
– Кажется, ты уже давненько не мял простыни в постели с девицей, приятель.
– …?
Чтобы скрыть смущение, я сделал вид, что озабочен вовсе не этим. И принялся разглагольствовать в стиле Гитри, – раздражающая напыщенность, ошеломляющие парадоксы, – чтобы доказать: нельзя все на свете объяснять бессознательным сексуальным влечением, что бы там ни говорил Фрейд. Люди не делятся на половых гигантов и евнухов. Миф о человеке, управляемом своими железами, это вымысел ханжей и так далее. Я вернулся домой уверенный, что достойно выпутался из сложного положения.
На следующий день, когда Луи попросил меня перечитать одну сцену, мне пришлось изменить мнение по этому вопросу.
Сцена 23. Комната Камиллы. Павильон. День
Джонас с разрешения Камиллы входит в комнату. Она налаживает микрофон, который Джонас передал ей в шестнадцатой серии.
Камилла . Пароль все прежний: «Сыграть на квит»?
Джонас . Нет, вчера его изменили. Теперь это: «Все застопорилось».
Камилла . И вы меня не предупредили! Вам не кажется, что я имею право возмутиться?
Джонас . Во сколько у вас встреча с Менендесом?
Камилла . В двадцать часов у него в отеле.
Джонас . Как вы собираетесь одеться?
Камилла . Это меня спрашивает полицейский или влюбленный?
– Как думаешь, нормально?
– Ты где-то витаешь, Марко…
Я был неспособен сказать ему, что прочитал на самом деле:
Сцена 23. Комната Камиллы. Павильон. День
Джонас с разрешения Камиллы входит в комнату. Она поглаживает микрофон, который Джонас передал ей в шестнадцатой серии.
Камилла . Пароль все прежний: «Спать на квит»?
Джонас . Нет, вчера его изменили. Теперь это: «Все застопорилось».
Камилла . И вы меня не предупредили! Вам не кажется, что я имею право возбудиться?
Джонас . Во сколько у вас встреча с Менендесом?
Камилла . В двадцать часов у него в отеле.
Джонас . Как вы собираетесь раздеться?
Камилла . Это меня спрашивает полицейский или влюбленный?
Мне пора домой. Перед уходом я, как обычно, завершаю работу с компьютером. На экране появляется надпись; «Добрый вечер, теперь питание компьютера можно отдрочить».
Я не очень хорошо помню, что каждый из нас делал в 31-й серии. Никто ее потом не перечитал, и текст пошел без исправлений – со всеми нашими сомнениями и сумасбродством. Мы оставили всякую надежду писать связно, перестали заботиться о правдоподобии ситуаций и творим черт знает что. Единственным критерием отбора служит для нас раскатистый хохот Старика. Сегюре оставил нас в покое; он ничего не замечает и предоставляет нам полную свободу действий. Даже не желает знать, кто чем занимается в этой чертовой «Саге», кто с кем спит, кто кого собирается прикончить и почему. Ему на все плевать, пока он может снимать в кратчайшие сроки максимальное число эпизодов.
Несмотря на усталость, нам теперь требуется чуть меньше четырех дней, чтобы сделать серию в 52 минуты. Но это самые длинные дни в моей жизни. Вначале я довольно легко справлялся с сериалом, теперь же чувствую себя пехотинцем, который день и ночь ползает по грязи на брюхе, чтобы получить очередную нашивку на погоны. Вчера, сочиняя одну деликатную сцену, я перепутал Камиллу с Милдред – важнейший момент, когда Камилла осознает, что предпочитает Вальтера Джонасу. Ее монолог в устах Милдред выглядит как речь Эдипа, которую отныне должны взять за образец психоаналитики. Я, конечно, мог привести все в порядок, поменяв имена, но оставил все как есть, даже не предупредив остальных. И я не единственный, кто допускает такие абсурдные проколы. В 29-й серии Жером воскресил Этьена, забавного типа, которого Луи уничтожил еще в 14-й. В последний момент они попытались сварганить какую-то совершенно невероятную историю, смешав в одну кучу переселение душ и психическое заболевание. Не представляю, какой актер способен сыграть это; разве что Лина откопает его в каком-нибудь индийском монастыре, который слишком долго соседствовал с атомной станцией. Жером выдал нам международную интригу с убийцей, трестом и взятием заложника, причем все действие происходит в вестибюле. Ну а Матильда предложила покрыть дефицит бюджета социального страхования введением налога на любовь (такая сцена действительно существует, я сам читал ее).
Однако полиция пока еще нас не засекла.
– Алло?
– Я разбудила тебя, малыш?
… ?
– Вот видишь, все-таки разбудила.
– Который час?
– Начало девятого.
– Это ты, мама?
– А кто это может быть еще?
– Никто. Только мать способна звонить в такое время. Ты на работе?
– Вот именно, что нет. Ты очень нужен своей маме, надеюсь, ты не оставишь ее в трудный момент. Я сейчас у входа в экспресс-метро и опаздываю на работу. Со мной такое уже случилось на прошлой неделе, а Комбескотту это не нравится.
– И что я, по-твоему, должен сделать?
– Мне нужно заморочить ему голову.
– Как?
– Послушай, мама, я знаю, что мать и сын понимают друг друга с полуслова, с полувзгляда, но если честно, то совершенно не представляю, чем в данном случае могу тебе помочь.
– Придумай мне оправдание.
– Что-о?
– Придумай, что сказать Комбескотту. Я уже потчевала его историями о сломанном будильнике, о самоубийце, бросившемся под поезд.
– …?
– Это же твоя профессия, не так ли?
– Врать?
– Нет, придумывать истории. Ну давай же, придумай мне историю и побыстрее.
– … ?
– Ты хочешь, чтобы меня заменили какой-нибудь юной девицей, которая носит мини-юбку, говорит по-английски и первой является на работу, пробежав с утра кросс?
– Послушай, мама, ты уже двадцать лет торчишь в этой конторе, с тобой не поступят так жестоко.
– Да неужели? Полгода назад меня едва не сократили. Они не брезгуют никакими средствами. Не вредничай, стать безработной в пятьдесят четыре года – ты знаешь, что это такое? Придумай быстренько что-нибудь правдоподобное.
– Невозможно. И речи быть не может. Три опоздания подряд – Комбескотт решит, что ты считаешь его идиотом.
– Конечно, если я расскажу что-нибудь банальное. Ты же прекрасно знаешь, что у меня нет воображения. Нужно придумать что-то такое, чему он не сможет не поверить.
– Ты соображаешь, чего от меня требуешь?
– Ну да!
– Послушай, есть два способа навешать человеку лапшу на уши: реалистичные детали и нагромождение.
