Михаил Ульянов - Работаю актером
Зорин — драматург талантливый и поразительно профессиональный. Как он плетёт диалог и лепит характеры, как строит конфликт и пропитывает пьесу глубокими и неожиданными мыслями и чувствами, да, чувствами, ибо все его произведения жгуче эмоциональны!
Рубен Николаевич работал над «Варшавской мелодией», своей лебединой песней, с такой увлечённостью, с таким упоением, с такой счастливой радостью!
Эта последняя работа стала как бы творческим завещанием Рубена Николаевича. Он смотрел влюблёнными глазами на Юлию Борисову, которая играла Гелену, заразительно хохотал, если у нас получалась какая-нибудь сцена. Одну репетицию, которая вдруг пошла импровизационно раскованно, сцену в музее, когда Виктор, влюблённый в прелестную Гелю, думает не о музейных редкостях, а о том, как бы поцеловать её, он буквально прохохотал. Счастье творчества его пьянило. Он знакомым жестом то и дело вытаскивал белоснежный платок из нагрудного кармана и вытирал им катившиеся слёзы. Есть такие редчайшие, счастливые минуты репетиций, когда всё ладится, когда сам процесс репетиции доставляет радость, а актёры, заражаясь друг от друга, расцветают. Вот такой была эта незабываемая репетиция, и она в моей памяти окрашивает этим тёплым человечески-радостным светом весь спектакль.
А рассказывал спектакль о грустной истории любви двух людей, которых судьба столкнула для счастья, а они не сумели отстоять это счастье в борьбе с жизнью. В этой борьбе побеждает сильный и верный, а Виктор, которого я играл, далеко не сильный характер, хотя и с добрыми человеческими задатками. И мы старались рассмотреть, как одно отступление и предательство любви ведёт за собой другое и как частенько Виктор смиряется с этим. Не только смиряется, но и оправдывает своё отступничество. Оправдывает непреодолимыми жизненными обстоятельствами (вышел закон, запрещающий жениться на иностранках, а его любимая Геля — полька). Боязно и стыдно отступить первый раз, а дальше это уже становится привычным.
Едва ли это был глубокий анализ такого человеческого явления, как Виктор, скорее, это был горестный вздох по напрасно прожитой жизни, без любви и счастья.
Но элегически грустный спектакль затрагивал какие-то глубоко в душе спрятанные струны, и мы, актёры, ясно чувствовали тепло зрительного зала, слушали ту прекрасную тишину, которая дороже всяких бурных аплодисментов. По изяществу и элегантности, с каким его поставил Рубен Николаевич, это был истинно вахтанговский спектакль.
Рубен Николаевич Симонов всем своим творчеством служил заветам Евгения Богратионовича Вахтангова. И нам, своим ученикам, он прививал любовь к вахтанговскому началу, любовь к театральности, Можно только глубоко пожалеть, что многие и многие из его показов доходили до зрителя в нашем исполнении в довольно бледном виде.
Вахтанговский театр, мне думается, оказал влияние на творческий путь ряда наших театров. Не только в Москве, но и во многих других городах нашей страны плодотворно работают выпускники вахтанговской школы, утверждая на сцене «театральность подлинную и здоровую, очищенную от всякой пошлости».
Проблема дальнейшей жизни нашего театра заключается не только в подборе репертуара или в сценическом решении спектаклей, но и в воспитании молодого поколения актёров, которое будет умножать его традиции.
Вахтангов понимал революцию как беспрерывный процесс движения жизни, совершенствования творческих сил человека: наш театр родился непосредственно из Третьей студии МХТ, из жажды сценического обновления, которой был полон её вдохновитель и гениальный театральный реформатор Константин Сергеевич Станиславский.
Пусть читатели поймут меня, актёра Вахтанговского театра, поймут моё желание поведать как можно больше о нашем родном доме. Говорят: столько-то лет отдано театру. А мне хочется сказать иначе: вот уже более тридцати пяти лет черпаю я из запасов вахтанговского юмора, жизнелюбия, из неповторимого театрального празднества «Принцессы Турандот». Тридцать пять лет — немалый отрезок пути, и был этот путь окрашен не только в розовый цвет, и меньше всего на нём было покоя.
Многое я бы пересмотрел в моей жизни. Но не стал бы менять и пересматривать одного — того, что, идя по своей дороге, я пришёл в этот дом — Театр Вахтангова, или, точнее говоря, меня пустили в этот дом. Нет! Это я не поменял бы: так он мне дорог и необходим. Вся моя жизнь связана с ним и без него для меня уже немыслима.
Как счастлив я был, попав в коллектив Театра имени Вахтангова!
Труппа была тогда интересная, многообразная, богатая индивидуальностями и замечательными мастерами. И глубокий, неожиданный М. Ф. Астангов, и находящийся в ту пору в начале своего будущего блистательного взлёта С. В. Лукьянов, и имевший редкостную популярность А. Л. Абрикосов, и поразительный жизнелюб и озорник, человек большого и доброго сердца, при его известной всей стране комической внешности толстяка и эпикурейца А. И. Горюнов, и сухой, одержимый, замкнутый, но очень точный актёр И. В. Доронин, и один из умнейших мастеров сцены И. М. Толчанов, и пронзительно талантливо играющий каждую роль Н. С. Плотников, и редкого чувства правды и достоверности М. С. Державин. А рядом работала Елизавета Георгиевна Алексеева — актриса с удивительным чувством правды и редким сценическим обаянием. Трагически мало сыгравшая ролей Анна Алексеевна Орочко. Экстравагантная, чудесно неожиданная и всегда узнаваемая в своей непохожести на всех Цецилия Львовна Мансурова. Находившаяся в расцвете своей огромной популярности Людмила Васильевна Целиковская. Труппа прекрасная, многоликая, разнообразная, что ни актёр, то целый своеобразный мир.
И вот в такой-то труппе нужно было найти своё место, запеть своим голосом, не потеряться в этом роскошном саду.
Доверие
Начался первый сезон, и начались бесчисленные вводы в массовые сцены, в эпизоды. По двадцать — двадцать пять спектаклей в месяц, по существу, каждый день. Но какая это работа! Там нужно вынести часы, здесь постоять у дверей, там посидеть спиной к публике. И это естественно и нормально. И стараешься и чего-то выдумываешь для этих даже не шагов, а оглядывания сцены. И, конечно, ждал я, когда же со мной заговорят о С. М. Кирове. Спектакль «Крепость на Волге» продолжал идти, играл по-прежнему М. С. Державин, а обо мне вроде бы и забыли. И я начал сомневаться в возможности сыграть эту роль. Естественно, молчу и не прошу продолжить работу, а только жду. Конечно же, не просто и не легко ждать. Но что я мог сделать?
Это сейчас молодёжь почти всегда очень скоро начинает получать роли, играть наравне с уже долго работающими актёрами, очень много снимается. И происходит это потому, что одновременно снимается много картин, и нужно большое количество актёров для студий. Короче, не засиживаются теперь молодые актёры. Конечно, не все из них довольны ролями, не все довольны режиссурой, репертуаром, руководством, своим положением. Многие не умеют видеть себя со стороны и давать себе трезвую оценку. Многие не умеют работать самостоятельно и тем убивают себя. Всё это и сейчас есть, и это естественно. Но в целом положение всё же иное, и, я бы даже сказал, оно, это положение, стало полярно противоположным: подчас годами не играют возрастные актёры. И это при их опыте и мастерстве, которое ржавеет от долгого ожидания работы. И бывает, актёр так и не сыграет своей роли, постарев и потеряв силы. В целом молодёжь сейчас работает много и плодотворно. И нет такой проблемы в театре — занятость молодёжи в репертуаре. Сегодня есть другая проблема — молодёжь и её дилетантизм в творчестве.
Смена поколений в театрах — всегда сложный и неоднозначный процесс. Это не простая передача ролей состарившегося актёра молодому. Весь процесс передачи должен быть проведён, так сказать, на ходу. Задача в том, чтобы, не останавливая мастера, постепенно передавать эстафету молодому, в любой час готовому её принять. При этом не должно быть резких замен, когда мастер, потеряв все силы, бежит уже, что называется, на последнем дыхании, а молодой, заждавшись, располнев, нетренированный и неподготовленный, при необходимости, иногда очень горькой, подхватывает палочку эстафеты, а по-настоящему-то бежать уже не может. И нет уже силы молодости, но нет ещё и мастерства. И душа разъедена скепсисом долголетнего ожидания и потерей веры в себя.
И вроде бы смена в конце концов происходит, но она в корне меняет облик театра, и не потому, что приходят другие индивидуальности, а потому, что приходят уже до времени состарившиеся молодые.
Уровень профессионализма сразу падает, глубина иссякает, совершенство превращается в неловкое рукомесло — театр начинает умирать или нищать.
Так вот, в то время было такое положение, когда актёры, несущие на себе репертуар, ещё были полны сил и желания работать.
