Жак Казот - INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков

— Как добыть десять тысяч франков? — вслух рассуждал он сам с собою. — Присвоить ту сумму, которую надлежит зарегистрировать в акте о продаже? Боже мой! Неужели таким займом я разорю покупателя, обладателя семи миллионов!.. Отлично, завтра брошусь ему в ноги, скажу: «Милостивый государь! Я взял у вас десять тысяч франков, мне двадцать два года, я люблю Ефрасию — вот повесть о моих деяниях. Отец у меня богатый, он вам возместит, не губите меня! Разве вам самим не было когда-то двадцать два года, разве не безумствовали вы от любви?» Подлые эти собственники, да есть ли у них душа? Мой миллионер не только не расчувствуется, а попросту напишет на меня донесение королевскому прокурору. Проклятие! Если бы можно было продать душу дьяволу! Но нет ни Бога, ни дьявола, все это чепуха, все только сказки да болтовня старух. Как быть?

— Если вам угодно продать душу дьяволу, — сказал ему маляр, подслушавший речи писца, — вы получите десять тысяч.

— Ефрасия будет моя, — сказал писец, поспешно заключая сделку, предложенную дьяволом, который принял облик маляра.

По заключении договора неистовый писец отправился за шалью и явился к Ефрасии; так как дьявольская сила была в его теле, он провел у нее безвыходно двенадцать дней, растратив свой рай целиком, думая лишь о любви и ее оргиях, в которых потонуло воспоминание об аде и его привилегиях.

Так затерялась огромная власть, приобретенная благодаря открытию ирландца, сына достопочтенного Матюрена.

Востоковедам, мистикам и археологам, занимавшимся подобными вопросами, не удалось исторически установить, как можно вызвать демона. Произошло это вот почему.

На тринадцатый день после неистовых наслаждений несчастный писец лежал на одре в чердачном помещении дома на улице Сент-Оноре, принадлежавшего его патрону. Стыд — эта тупая богиня, не дерзающая на себя смотреть, — овладел заболевшим молодым человеком; решил он лечиться сам и ошибся в дозе того целебного снадобья, которое составил ему некий гений, весьма популярный на окраинах Парижа. Таким образом, от тяжести ртути писец умер, и труп его был черен, как кротовая спина. Очевидно, один из дьяволов побывал здесь, но какой? Может быть, Астарот?{183}

— Уважаемый юноша перенесен на планету Меркурий,{184} — сказал старший писец немецкому демонологу, явившемуся исследовать это событие.

— Что ж, это вполне вероятно, — ответил немец.

— Вот как?

— Да, милостивый государь, подобное мнение находится в полном согласии с подлинными словами Якова Беме,{185} содержащимися в сорок восьмой пропозиции «Тройственной жизни человеческой», где сказано: «Ежели Господь все произвел глаголом „да будет“,{186} то, значит, это „да будет“ и есть сокровенное лоно, содержащее и объемлющее природу, образуемую духом, рожденным от Меркурия и Бога».

— Как вы сказали?

Немец повторил ту же фразу.

— Нам это неизвестно, — сказали писцы.

— «Да будет», — произнес один из них, — «да будет свет!»

— В правильности приведенной цитаты, — продолжал немец, — вы можете убедиться, прочитав эту фразу на странице семьдесят пятой трактата о «Тройственной жизни человеческой», отпечатанного в тысяча восемьсот девятом году господином Миньере и переведенного философом, который был великим почитателем славного башмачника.{187}

— Ах! Он был башмачник? — спросил старый писец. — Вот так раз!

— В Пруссии! — ответил немец.

— И все шили у него сапоги за счет прусского короля?{188} — дурацки спросил писец второго разряда.

— Ему бы следовало прикинуть подметки к своим фразам, — сказал писец третьего разряда.

— Колоссально! — воскликнул писец четвертого разряда, указуя на немца.

Каким первоклассным демонологом ни был иностранец, он не знал, что за дьяволята эти писцы; он удалился, ничего не поняв в их шуточках, убежденный в том, что молодые люди признали Беме колоссальным гением.

— Есть во Франции образованные люди, — сказал он себе.

Париж, 6 мая 1835 г.

ШАРЛЬ РАБУ

Шарль-Анри-Феликс Рабу (1803–1871) был адвокатом, потом журналистом, основал и некоторое время редактировал один из ведущих романтических журналов Франции — «Ревю де Пари». Выпустил несколько больших романов — «Аллея вдов», «Капитан Ламбер» и др., а также несколько книг в соавторстве с Бальзаком, после смерти которого занимался доработкой его незавершенных произведений: «Депутат от Арраса», «Мелкие буржуа».

Самый знаменитый эпизод сотрудничества Рабу с Бальзаком относится к 1832 году, в начале которого вышел в свет сборник «Contes bruns» («Коричневые» или же «Бурые рассказы»), включавший «жестокие», «неистовые» сочинения трех авторов — Бальзака, Рабу и Филарета Шаля. Обе публикуемых ниже новеллы Рабу взяты из указанного сборника.

Тобиас Гварнери

Фамилия героя новеллы (в оригинале латинизированная — Гварнериус) заимствована у знаменитого итальянского скрипичного мастера Джузеппе Антонио Гварнери (1698–1744), соперника упоминаемого в тексте Антонио Страдивари (1644–1737). Сюжет о колдовской музыке восходит к новеллам Гофмана и его французских подражателей (ср. «Сонату дьявола» Берту).

Перевод печатается впервые.

Однажды, туманным зимним вечером, мой прадед, задержавшись по каким-то делам в саксонском городе Бремене, прогуливался по окраинной улочке позади собора. Вы догадаетесь, что привело его сюда, когда я скажу вам, что ему в ту пору было двадцать лет и что едва ли во всей Германии вам встретятся такие миленькие и бойкие гризетки, как в этом городе. Впрочем, пусть сказанное не повредит ни в коей мере тому доброму мнению, которое вы заранее могли составить об этом достойном человеке. Однако прошло уже больше двадцати минут с тех пор, как все городские часы пробили время свидания, а та, что назначила его, и не думала являться; но мой прадед все еще ждал.

Прогресс излечил нас — увы, слишком надежно — от этого удивительного терпения в любовных делах: если бы сегодня встретился молодой человек, еще способный на это, я был бы немало восхищен.

Прохаживаясь по улице взад и вперед, словно часовой, мой прадед вдруг заметил на углу небольшую лавку. По обе стороны витрины две выкрашенные в красный цвет и выточенные в форме скрипок дощечки указывали, какого рода товар здесь продавался или, вернее будет сказать, не продавался, ибо, за исключением дурно сделанного фагота, висевшего на стене, контрабаса без струн, нескольких смычков и альта, починкой которого как раз и был занят хозяин, лавка была в совершеннейшем запустении и, вопреки вывеске над дверью, больше походила на караульное помещение городского ополчения,{189} нежели на магазин струнных и духовых музыкальных инструментов.

Дешевая свечка с угрожающе длинным фитилем, горевшая неровным пламенем, бросала зловещие отсветы на человека, который трудился в этой жалкой лавчонке. Казалось, впрочем, что он отдавался своей работе без особого усердия, ибо каждые три минуты вскакивал, бросал свой альт и принимался ходить по комнате огромными шагами; неподвижный взгляд и резкие движения выдавали в нем человека, поглощенного какою-то неотступною мыслью.

Отчасти из любопытства, отчасти желая укрыться от сильного снегопада, делавшего ожидание и вовсе безнадежным, мой прадед, все еще, однако, не решавшийся покинуть свой пост, вошел в лавку и, хотя в жизни не знал ни одной музыкальной ноты, попросил хозяина показать скрипки, предназначенные для продажи.

— Скрипки! — мрачно отозвался тот. — Вы что, не видите, тут нет скрипок, я их не продаю. Разве что вас устроит этот контрабас: мне пришлось взять его в уплату за работу, которая отняла у меня больше трех месяцев, — за починку инструментов для оркестра «Ученые собаки». Они с таким успехом выступали в городе, играли даже перед господами членами городского совета. Так что же, возьмете мой контрабас? Отдам за десять экю. За пятьдесят ливров берите, чего уж там торговаться.

Будь мой прадед в миллион раз более музыкантом, чем он был на самом деле, даже тогда ему было бы весьма затруднительно пойти на предлагаемую сделку, то бишь довольствоваться контрабасом, когда предполагалось, что он имеет нужду в скрипке.

Позволив себе, со всею убедительностью логики, сделать подобное замечание честному хозяину музыкальной лавки, он получил отпор в выражениях настолько диких, что тут же счел собеседника помешанным. Он утвердился в этой мысли, когда в его присутствии странный человек вновь принялся расхаживать по комнате, жестикулируя, а дверь в заднее помещение отворилась и какая-то старушка, пожав плечами, сделала ему знак, что бедняга не в своем уме.