Джин-Энн Депре - Третья женщина
Нигде в комнате — ни возле постели, ни рядом с креслом — не было видно трости, на которую при ходьбе могла бы опереться Оливия Морхауз. Ее место было в спальне, но где? Почему не там, где ее удобно достать рукой?
Было бы бестактно задать этот вопрос Оливии, тем более интересоваться несчастным случаем, сделавшим ее калекой. Больные люди обижаются, когда кто-нибудь пытается приподнять завесу над их частной жизнью. И Джудит не собиралась нарушать рамки приличий. Однако беседа заронила в ее сердце тяжелое ощущение, от которого было трудно избавиться. Челси-Саут выглядел теперь совсем другим в сравнении с тем, каким она представляла его раньше. Тревожным и загадочным было все, что окружало Оливию Морхауз и уютную комнату на втором этаже дома номер 77. И это было необъяснимо.
Всего лишь птичка в золотой клетке?
Была ли ею Оливия Морхауз?
Едва ли. Оливия обладала большим, чем просто красотой.
Непрошеный мотив старой песенки всплыл в памяти. Грустные, тихие слова, которые в начале века повторяло целое поколение:
She’s only a bird in a gilded cage.A beautiful sight to see,You may think she’s happy and free from care.She’s not though she seems to be.‘Tis sad when you think of her wasted life,For youth cannot mate with age.And her beauty was soldFor an old man’s gold,She’s a bird in a gilded cage…[20]
Конечно, Джеффри Морхауза нельзя было назвать стариком, однако песня не шла из головы весь остаток дня — долго после того, как Джудит покинула Оливию Морхауз, бессильно откинувшуюся на подушки своей королевской кровати.
И все же, подобно старику в песне, Джеффри Морхауз обладал несомненным богатством. Владелец такого особняка не мог быть беднее, чем Крез.
Во всяком случае, не намного!
Глава десятая
Резко захлопнув пухлый, пропыленный том, Джеффри Морхауз с обреченным видом швырнул его на огромный деревянный стол, за которым Джудит Рейли прилежно переносила на чистые листы последнюю порцию морхаузовских заметок. Унылую тишину залы нарушало негромкое потрескивание то обращающегося в угли, то вспыхивающего вновь камина. Расточаемое им тепло было излишним — на улице стояла необычайно мягкая для марта погода. Яркий солнечный свет вторгся сквозь забранные решетками окна, позолотив ряды доспехов лучами. По возвращении в Челси-Саут Джеффри Морхауз немедленно вызвал Джудит в рыцарскую залу для продолжения работы. Едва препоручив ей свои записки, он устремился к вороху книг и рукописей, которыми была завалена его парта и большая часть стола. Очевидно, в шкафах и на полках их нашлось порядком, чтобы не отрываться от переписывания как минимум еще два года.
После нескольких часов сосредоточенных занятий, когда оба напряженно трудились, не прерываясь ни на секунду, первым не выдержал Морхауз. Приближалось время чаепития, и Джудит, отодвинув кресло и расправляя затекшие мышцы, чувствовала, что готова отдать полжизни за чашку ароматного напитка, приготовленного Диккенс. От предвкушения пощипывало язык.
— На сегодня, полагаю, достаточно, — объявил он, возвышаясь над грудами сваленных книг. — Чертовски неблагодарная работа!
— Я так не думаю, ведь мы занимаемся ею. Из меня скоро получится настоящий писатель. Удивительно каким тяжелым может казаться иногда карандаш или ручка.
— Готов подтвердить ваши слова, — он улыбнулся, доставая из кармана часы. Вежливая, в меру суховатая улыбка. Джудит все еще не освободилась от угнетенного состояния духа, однако не могла не отметить, как элегантно он выглядел в своем темно-синем сюртуке и таких же брюках, сшитых у Севиля Роу.[21] — Должен сказать, что мы продвигаемся успешно. Я почти разделался со всеми саксонцами. Бог мой, вы когда-нибудь задумывались, сколько у них королей, имена которых начинаются на букву «Э»? Эгберт, Этельвульф, Этельболд, Этельред I, Эдвард Седой, Эдгар Миролюбивый, Эдвард Мученик…
— Не забудьте об Альфреде Великом, — заметила она, неожиданно уступая его настроению. — И об Ательстане. Они нарушают монополию буквы «Э».
— Действительно! Остается только гадать, как им удалось родиться с такими именами. Может быть, их так назвали просто от скуки?
Они рассмеялись вместе. Их голоса слились в унисон, и под сводами студии пробежало негромкое эхо. Джудит не могла не почувствовать, как теплая волна отозвалась в ее сердце, когда Джеффри Морхауз обошел стол и остановился рядом. Перестав смеяться, он внимательно посмотрел на нее своими темно-карими глазами.
— Приятно видеть улыбку на вашем лице. Вы очень привлекательная женщина, мисс Рейли.
Снова! Он говорил с ней, как прежде, когда встретил ее на лестнице. Тот же ласкающий слух голос, доверительные интонации. Она одернула себя. Руки трепетали, пришлось положить их на колени, сплетя пальцы. Трудно было поднять глаза, когда он разговаривал так.
— Пожалуйста, мистер Морхауз… ваши комплименты… вы заставляете меня краснеть.
— Вы запрещаете мне говорить правду?
— Нет, но я не знаю, что ответить. Вы влиятельный человек…
— Вот как? — его голос снова обрел язвительную надменность, хозяин дома словно обращался к служанке. Джудит ненавидела этот тон — оскорбительный и… жестокий.
— Хорошо, мисс Рейли, — продолжал он отрывистым голосом. — Тогда расскажите мне, как вы провели время в мое отсутствие. Вы уже видели сад? или розы Диккенс? Они превосходны, когда цветут, скоро начинается их сезон.
Джудит с благодарностью приняла перемену разговора. Просветлев, подняла глаза. Джеффри Морхауз стоял, держа в руках высокую овальной формы вазу, рисунок и пестрота которой часто привлекали внимание Джудит. Как-то он сказал, что это этрусская древность, завоеванная кем-то из крестоносцев Ричарда Львиное Сердце. Сейчас он рассматривал ее, поворачивая в руках, словно бочонок с пивом.
— Нет… я еще не осматривала достопримечательностей. Но я навестила Оливию… миссис Морхауз. Мы поболтали с ней.
— О? Это звучит интересно.
— Бедняжка. Ей очень тяжело.
— Да, — его тон показывал, что он не желает разговаривать на эту тему. — И о чем же беседовали две леди?
— О, о многом. Америка, «Титаник», моды и обычаи моей страны. Что значит быть женщиной в самом центре прогресса.
— Прогресса? — эхом повторил он, презрительно фыркнув. — Это безбожное электричество до сих пор не функционирует. На мой взгляд, газовые рожки и свечи гораздо экономичнее. Индустриальная революция не что иное, как пустой звук. Меня вполне устраивает правление Георга Пятого.
Джудит с серьезным видом кивнула.
— Все это так, мистер Морхауз, но конные повозки и экипажи эдвардианской эры переживают, вероятно, последние дни. В Америке автомобили стали уже привычным явлением. Мистер Генри Форд…
Хозяин дома продолжал невозмутимо улыбаться. Джудит замолчала, видя, что его бесполезно в чем-либо убеждать. Тело, душа и мозг этого человека принадлежали прошлым эпохам. Возможно, седой древности. Он был человеком вне своего времени.
— Ливви хорошо себя чувствовала сегодня?
— Да, мне показалось, что совсем неплохо. Очень приятный собеседник. И очень тепло отзывалась о вас.
Джеффри Морхауз кивнул, с легким беспокойством во взгляде.
— Вы не знаете всего, что произошло, мисс Рейли. Болезнь Оливии отчасти объясняет мое уединение. Я больше не мог заниматься проблемами исторического общества, когда с ней случилось несчастье. Она была певицей, имела успех. В Ковент-Гардене она участвовала в оперном репертуаре. Под сценическим именем Оливии Далль. Вам стоило услышать ее, чтобы оценить ее искусство. У нее был замечательный голос.
Джудит не сразу нашлась что сказать от изумления.
— Значит, миссис Морхауз была актрисой? Какое совпадение!
— Совпадение? Не понимаю, мисс Рейли.
Он нахмурился, перестав вращать пальцами вазу. Его недоумение казалось неподдельным.
— О, извините, — пробормотала Джудит с неожиданным смущением, которое не смогла бы объяснить, даже если бы захотела это сделать. — Мне следовало бы сказать вам с самого начала, что я тоже была актрисой… — Наскоро пересказав свою короткую карьеру, она завершила рассказ описанием грандиозного провала «Геннези’с Опера» на лондонской сцене. Удивление, становившееся все заметнее на его лице, наконец успокоилось, сменившись иронической усмешкой.
— Сцена — и вы? — в его голосе было недоверие.
— Да, — внутренне она похолодела от его вопроса. — Надеюсь, вы не считаете, что для женщин это…
Он почти не слушал ее, снова сосредоточившись на вазе, которую осторожно поворачивал пальцами. Джудит, недоумевая, смотрела на него.
— Сцена, — тихо проговорил он. — Театр. Арена, где мы играем страх, надежду, возвышенные мечты. Почему бы и вам не принять участие? Весь мир — огромный балаган, и если это не так, значит, мой друг Шекспир сильно заблуждался. А мы, униженные смертные, бездарные актеры…
