Жак Казот - INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков

Тут двери ложи отворились, и появилась ослепительная графиня Паола. В зале вспыхнула овация. Таковы итальянцы: они приветствуют с одинаковым пылом, на один и тот же манер, как прелестную женщину, так и героя.

Почти невозможно было устоять перед блеском этой красоты; Альфонс, как и все, был покорен, однако сохранил трезвость взгляда, не потеряв способности анализировать свои чувства. На вид ей было от двадцати до двадцати пяти лет; она была высокого роста и отличалась величественной осанкой; волосы, брови, глаза были черны, словно эбеновое дерево, а кожа поражала белизной. На щеках не было и намека на румянец, но чрезвычайно живые глаза освещали лицо. У нее был орлиный нос, тонкие губы, блестящие, будто эмаль, зубы. Шея, плечи, руки, грудь были образцом совершенства. Весь облик ее дышал благородством, изяществом, достоинством. Мужчины, увидевшие ее впервые, обычно испытывали трудно передаваемое ощущение, в котором восторг был неотделим от страха; но своей чарующей улыбкой она заставляла забыть о некоторой суровости, присущей ее чертам.

Она была одета роскошно и с безупречным вкусом — таких нарядов больше ни у кого не было. Еще не видя лица, о ней говорили: в этой женщине есть нечто загадочное. Особенно любила она красный и черный цвета. Голос у нее был нежный и мелодичный — при этом такой же необыкновенный, как она сама; казалось, он звучит издалека, приходя из другого мира и воздействуя на людей с чувствительными нервами, как звуки гармоники.

Альфонс постепенно осваивался с ее присутствием; он даже начал удивляться, что столь прекрасное лицо могло произвести на него тягостное впечатление — но тут Паола встретилась с ним взглядом. Словно бы электрический разряд пронзил его; если бы он не сидел, опираясь о спинку стула, то, вероятно, упал бы, как на балу. Впрочем, он быстро пришел в себя и даже осмелился еще раз взглянуть на графиню. Паола, казалось, была целиком захвачена пением Гафорини, исполнявшей очень известную арию: «Che vuole la bella rosa».[61]

Внезапно в партере вспыхнула ссора между каким-то офицером и молодым человеком, занимавшим место под ложей графини. Юноша в бешенстве дал пощечину офицеру, который тут же выхватил шпагу и пронзил обидчика насквозь. Брызнувшая кровь едва не запачкала платье красавицы. Одновременно послышался смех, и весь зал содрогнулся от ужаса. Откуда раздался взрыв хохота? Никто не мог бы сказать. Утверждали, будто из ложи графини — но уверенности в том не было. Альфонс поднял на нее взгляд: она прикрыла рот платком, глаза ее необыкновенно сверкали, но лицо не выражало ни радости, ни печали. Юноша скончался почти сразу, а офицера арестовали. Из-за этого грустного происшествия пришлось прервать представление, и зал вскоре опустел.

Господин де С. вышел с намерением отправиться к миледи. На улице Банки он столкнулся с молодым итальянцем, который плыл с ним на одном корабле из Марселя до Генуи. Кастеллини, окликнув его, попросил рассказать, что случилось в театре. Как только Альфонс заговорил, ему послышалось, что кто-то его зовет; обернувшись, он никого не увидел и счел, что ошибся, однако зов повторился. Кастеллини сказал: «Это зовут вас». Альфонс сделал несколько шагов вперед — улица была пуста, а имя его отчетливо прозвучало в третий раз. Дойдя до конца улицы, он так никого и не обнаружил; хотел вернуться назад, но застыл на месте, услышав страшный грохот: на его глазах обвалился дом, возле которого он стоял всего две минуты назад.

Он сразу подумал о Кастеллини и других несчастных, что могли оказаться под обломками; густая пыль мешала рассмотреть, что творится; вскоре прибежали люди, появилась полиция, и началась работа. Альфонс понукал спасателей, сам подавая пример, — все было тщетно. Из развалин извлекли только трупы: в числе их был несчастный Кастеллини.

Глава восьмая

Все приготовления к свадьбе были закончены, приглашения разосланы, объявления напечатаны: ничто более не препятствовало влюбленным — через три дня их судьбы должны были соединиться. Альфонс был на вершине блаженства; вечером он ушел от Мари гораздо позже, чем обычно, — никогда еще расставание не было для него таким тягостным. На следующий день им предстояло нанести многочисленные визиты. Альфонс поднялся в семь утра: сердце его переполняла надежда на грядущее счастье. Завершилась ночь с пятницы на субботу, и она прошла спокойно — без того ужасного приступа, что повторялся регулярно (за исключением одного раза) со времени его приезда в Геную. Он поспешил к миледи; войдя же к ней, увидел, что слуги чем-то встревожены и переглядываются с таинственным видом. Он собирался расспросить их, но тут из спальни, которую Мари обычно не занимала, вышла ее горничная, вся в слезах. Вне себя он бросился к девушке, требуя объяснить причину этих рыданий. Она сказала, что ночью весь дом был разбужен ужасными криками, доносившимися из спальни барыни; что, прибежав туда, она увидела, как хозяйка ее бьется в конвульсиях — а затем, придя в себя, вскочила с кровати и в страхе устремилась из комнаты, не желая больше туда возвращаться; поэтому пришлось приготовить для нее другую спальню. Сейчас барыня дремлет.

Альфонс, опасаясь потревожить Мари, решил ждать, пока его позовут. Слуги же продолжали обсуждать ночное происшествие; один уверял, что из спальни барыни доносился чей-то голос, полный угрозы; другой — что почувствовал трупный запах, как если бы в спальне побывал мертвец; третий — что дух покойной дамы Ломелино, судя по всему, опять восстал из могилы; а четвертая — что это наверняка приходила фея Гниота, которая кусает вдов, вознамерившихся выйти замуж, и что подобное случилось с ее собственной матерью, когда та обвенчалась со швейцаром гостиницы.

Альфонс, устав от этих разговоров, поднялся на террасу, с нетерпением ожидая, когда ему будет позволено увидеться с Мари. Наконец один из слуг прибежал с известием, что она проснулась и зовет его. Он бросился к ней в спальню: она выглядела измученной и была необыкновенно бледна. Помолчав несколько секунд, она со слезами сказала ему, что свадьба их откладывается и что соответствующие распоряжения ею уже отданы. В удивлении он спросил о причинах столь неожиданного решения, но Мари зарыдала так горестно, что он, опасаясь нового приступа, не посмел настаивать. Мало-помалу она успокоилась, и у Альфонса появилась надежда, что он сумеет уговорить ее, когда спадет жар.

На следующий день она почувствовала себя значительно лучше, и он заговорил о свадьбе — однако невеста его выказала несвойственную ей прежде твердость. В отчаянии он стал умолять ее хотя бы объяснить, что послужило поводом для отсрочки — все было тщетно, ему удалось лишь добиться обещания, что свадьба состоится через два месяца.

Вскоре Альфонс и миледи получили приглашение на бал к графине Паоле. Мари, хоть и оправилась уже от своего недомогания, была все же слишком слаба для подобных развлечений. Альфонс не желал идти без нее, но ей почему-то этого хотелось, и он уступил.

У графини было уже много народу, когда вошел Альфонс. Сама она сидела возле дверей; он поклонился ей, а она подняла него глаза — и уже не раз испытанное им ощущение дурноты проявилось с такой силой, что он не смог раскрыть рта. Графиня это заметила, и чело ее омрачилось; впрочем, это легкое облачко мгновенно исчезло. С очаровательной улыбкой она осведомилась о здоровье Альфонса и миледи; он в ответ что-то неловко забормотал, но, на его счастье, один из кавалеров в этот момент пригласил графиню на танец, тем самым выведя молодого офицера из затруднительного положения.

Пройдя в другую залу, он вскоре вернулся в бальную комнату, стыдясь своего поведения. Графиня танцевала. Во всех движениях ее было столько сладострастной неги и одновременно благородного изящества, что зрители замерли в восхищении. Это была не женщина, а богиня. Альфонс, очарованный и покоренный, почти забыл о своих страхах.

Когда танец закончился, он, желая загладить оплошность, решил сделать комплимент графине; но чем ближе подходил к ней, тем сильнее у него сжималось сердце. Паола следила за ним с явной тревогой. Повернувшись, она слегка притронулась к нему — он содрогнулся. В то же мгновение улыбка исчезла с ее уст, она нахмурила брови, и Альфонсу вновь показалось, что перед ним лицо женщины из видения. Однако продлилось это лишь одно мгновение. Графиня, придя в себя, стала еще прекраснее, чем всегда, Альфонс же вновь покраснел от стыда за свою слабость; желая во что бы то ни стало преодолеть это странное отвращение, он пригласил Паолу на танец. Она задумалась и наконец отвела ему место в самом конце списка.

Она поднялась, и он счел своим долгом предложить ей руку; увидев же, что она колеблется, прикоснулся к ее пальцам — в то же мгновение смертельный холод объял его, и ему показалось, что душа рвется из тела. Это ощущение было настолько мучительным, что он невольно отпрянул от Паолы, а та почти бегом устремилась прочь от него. Альфонс настолько обессилел, что едва сумел добраться до террасы, где почти бездыханным рухнул на скамеечку из зеленого дерна.