Юрий Винничук - Кнайпы Львова
Вероятно, что это был сигнал, потому что в тот же миг вылетели из-за шторы двое атлетов с квадратными рожами и трах направо, трах налево — бьют! В какой-то момент вижу, что один из них борется с мужем Шемплинской, потом получаю удар в зубы и падаю. Меня залила кровь… Теряю сознание на короткое мгновение, жена отливает меня водой… Повсюду паника, крики уже и из других залов. Моя жена видит, что Дашинский хочет исчезнуть, ловит его у гардероба: «Влодку, что здесь происходит?» А он бежит, не осознавая, не отвечает, схватил пальто и вылетел. И Оля видит, что на лестнице стоит милиция, сплошь лестницы обставлены милицией, а его пропускают».
По воспоминаниям Леона Пастернака, события происходили совершенно иначе. Прочитав их, будете иметь яркий пример, как об одном и том же событии могут рассказывать разные люди, и можно ли к мемуарам относиться на полном серьезе.
«Когда все сидели за столом, появился Броневский, и все его поздравили аплодисментами и усадили рядом с какой-то рыжей актрисой (заметьте — не блондинкой, и к тому же сидела она, оказывается, не за соседним столом. — Ю. В.). Броневский уже был слегка под газом и сразу начал ухаживать за актрисой. Делал это очень элегантно, поскольку всегда к женщинам относился со старосветской галантностью. Актриса, между прочим, ничего не имела против. Между тем официанты накрыли стол, подали водку в графинах и закуски, зазвучали первые тосты.
В эту минуту я заметил, что между гостями, сидевшими за соседним столиком, и Влодком разгорелся спор. Влодко встал и сделал движение рукой, словно пытался закрыть актрису от стычки. Тогда я мельком посмотрел на наших соседей. Было их четверо, разговаривали на русском, что в те времена не было ничем странным, поскольку многие пришельцы с востока наведывались в комфортабельные локали, и никто на это не обращал внимания. Один из них был порядочно под мухой и ежеминутно вскакивал из-за стола, коллега придерживал его за руки, оглядываясь вокруг, как бы ожидая помощи. Когда я проследил за их взглядом, то в глубине залы заметил два столика, за которым сидели, вероятно, их кумплы (приятели). Они не сводили с нас глаз и что-то выжидали. Обеспокоенный, я перевел взгляд на Влодка. Он стоял, склонившись над столиком наших соседей, и что-то спокойно объяснял. Шум в зале царил такой, что невозможно было понять, о чем речь. Никто за нашим столом не обращал на это внимания. Вдруг раздался громкий визг! Пьяный из-за соседнего столика опять сорвался, отскочил назад и схватил обеими руками кресло. Это был высокий, крепко сложенный тип. В выражении лица было что-то отвратительное. И наш, и соседние столики следили за сценой в напряжении. Влодко стоял неподвижно. Внезапно пьяный швырнул кресло в него, тот мигом уклонился, кресло пролетело в воздухе, ударилось об пол и разлетелось на куски. Рыжая шмыгнула под стол, потянув рукой скатерть, — полетели миски и стаканы.
Дальше… дальше помню только то, как оказался под стеной с графином в руке. Женские крики, визг, на отдельных лицах кровь. Над моей головой пролетает ножка от стола, летят столешницы столов, бутылки под ногами, звон стекла. Сплошная суета… передвигаюсь к следующей зале. Вижу, сидит Ват с платком у губ, а под стеной вяжут того пьяного здоровяка, он тяжело дышит, в уголках губ пена. Не защищается. В шкафу, стоявшим за баром, разбиты стекла, полно разбитой посуды, запах разлитого алкоголя. Владелица в отчаянии вызывает по телефону милицию. Я подаю Вату воду, руки у него дрожат, и слезы в глазах. Показывает мне свои передние зубы — шатаются в деснах… Оглядываюсь. Из наших никого нет. А самое главное, нет нигде Влодка. В прихожей, которая находится на противоположной стороне зала, куча людей жмется к выходу. Какой-то игомость (священник) шумит, дергает ручку на лестничную клетку. Через минуту дверь открывает солдат с голубым околышем на фуражке, смотрит, но не выпускает никого. При этом я замечаю, что там уже есть немало солдат».
Леону вместе с женой удается выбраться из мышеловки и, притаившись у ворот напротив, они наблюдают, как выводят арестованных писателей, в том числе и Броневского.
Еще той же ночью арестован был ряд писателей, которых на вечеринке не было, — Леопольд Левин, Теодор Парницкий, Анатоль Стерн — всего около пятнадцати. Но арестовала их уже не милиция, а чекисты. Среди них и Неглерову, жену шефа жандармов Варшавы.
Задержанных держали в тюрьме на Замарстынове. Некоторые, как например Войцех Скуза, так и погибли в лагерях. А еще через несколько дней начались аресты среди польских и украинских социалистов и коммунистов.
Газета «Червоны Штандар» об этом инциденте писала: «В ресторане, называемом Очаг Интеллигенции, группа проправых типов устроила пьянку и пьяную драку… Среди задержанных милицией оказались Скуза, Броневский, Стерн, Ват, Пейпер, Балицкий и другие». Каждый из них характеризовался очень едко. Скуза — «кулацкий писатель, сотрудник хулиганского журнала «Прямо с моста», откровенный шовинист», Броневский — «горький пьяница, автор националистических стихотворений» и т. д.
В записках Петра Панча тоже есть об этом происшествии: «Броневского, Вата, Скуза, Пайпера и Штерна милиция арестовала «за хулиганство». Ведется следствие. Сегодня (25.1.1940 г.) было у меня шесть женщин, и все просили за своих мужей.
— Они были совсем трезвые. Нам не то что было весело, а даже скучно».
Литературный клуб 1939–1944 гг.
Располагался во дворце Бельского на ул. Коперника, 42, где сейчас Дом учителя. Здесь проходили не только собрания Союза писателей, но и балы и банкеты.
Новый 1940 год отмечали в достаточно драматической ситуации. Граф Бельский продолжал жить над клубом, пока его не вывезли в апреле 1940 г., и лично приветствовал гостей и содействовал забаве. Даже радовался, что у него поселились писатели: «ведь говорили, что когда придут большевики, то поставят у меня лошадей во дворце». «Это была особая ночь, — вспоминал писатель Генрик Фоглер. — На первый взгляд, все имело традиционный порядок и ритуал, но на самом деле было чем-то неимоверным. Каждое движение и жест, казалось, имели символическое значение. В нескольких просторных залах установлены поперек и накрест длинные деревянные столы… Буфет был щедро заполнен. Вокруг танцевала густая толпа, среди известных создателей сновало немало неопределенных типов…»
«Клуб имел просторную столовую, — вспоминал Михаил Бажанский. — Это очень скромно можно назвать — столовая. Это была кузница мыслей творческих умов. Именно за кофе или за тарелкой чего-нибудь теплого вели беседы. Плыли воспоминания, разливалось пение. Вы могли увидеть отца прелата Куницкого, Станислава Людкевича, Ивана Багряного, Тодося Осьмачку, Василия Софронова-Левицкого, Николая Шлемкевича… Вы видели, как два приятеля — Остап Тарнавский и Богдан Нижанкивский — строили свои литературные терема, как Шерех с Людмилой Коваленко обсуждали все драмы, как толпились, чтобы подступить к столу, за которым Аркадий Любченко рассказывал что-то интересное…» А Станислав Людкевич «вытаскивал из своего плаща всякие корешки, спрятанные, как клад, еще перед войной, и готовил себе бульон или винегрет».
При немцах Литературно-Художественный клуб сначала помещался на ул. Академической, где был и при Польше, но через несколько дней его заняли немцы, и он переместился на Пидвалля, 3. В ноябре 1941 г. переместился в бывший Масонский клуб на ул. 29 июня (при Польше — ул. Третьего Мая), 8, и был здесь до июля 1944 г.
«Понятное дело, самым популярным местом встреч писателей был клубный ресторан с флигелями, — вспоминал Остап Тарнавский. — В столовую можно было войти отдельным входом, не входя в главное помещение клуба. Сюда заходил каждый — то во время полдника, или на ужин. Клуб получал специальний надел пищи, поэтому была возможность для всей художественной братии хоть раз в день неплохо поесть. Приходили сюда, разумеется, все те наши коллеги, которым удалось перейти во Львов из Украины. В клубе постоянно было людно и шумно. Директором харчевни был актер Василий Сердюк, который считался также работником театра, кухню вела его жена Л. Сердюкова, которая выступала в театре. Официантками были члены какого-то из союзов, среди них — Слава Ласовская. Плата за полдники или ужины были невысокими. Так клубная харчевня стала также и местом встреч художественного мира и пользовалась большой популярностью. В клуб заходили иногда и представители полиции (контролировавшие всю жизнь в стране), особенно шеф СД во Львове д-р Вальтер Шенк, который имел самый высокий ранг подполковника, или капитаны Кольф или Кнорр. Шенк был коллегой с университетских времен Ростислава Ендика (писатель, автор книги о Гитлере. — Ю. В.), который перед войной изучал антропологию в Берлине».
Хроника3 января 1917 г. Несмотря на военное лихолетье, на Сильвестра в касино и Круге литературно-художественном была пышная забава. Полная зала и прилегающие салоны. Пение, балет, чтение. Забава продолжалась до 3 утра. Оркестр играл вальсы. В конце — лотерея, в которой разыгрывались предметы искусства, а также ветчины и колбасы.
