Юрий Винничук - Кнайпы Львова
Эрнест Лунински (1868–1931), журналист, автор исторических работ, который на переломе XIX и XX вв. находился во Львове, вспоминал: «В кофейне Шнайдера на Академической было домино. И немалое. До десяти пунктов! Само заведение подражало разнообразным венским кафегаузам, что-то до занудства шаблонное и привычное. Много газет, бильярд, уголок для карт, а больше всего клубов сигаретного дыма. Представители умственного труда тратили здесь время на разговоры о политике, переливание «из пустого в порожнее» и жалобы на беду. Иногда за столом сидел Стыка, польский художник, который сам о себе говорил, что он является Яном Вторым, то есть наследником Яна Матейки. Немного реже летом под маркизой можно было увидеть графа Войтко, как называли графа Дидушицкого. Одетый небрежно, с одной штаниной немного длиннее, сгорбленный, с кудлатым усом подковой, удивлял своими прихотями — требовал нарезать ему пирожное на четыре кусочка, или класть ему их кончиком ножа на язык.
Отдельный стол занимали художник Дамазий Котовский, Ян Поплавский, редактор «Przeglądu Wszechpolskiego», повстанец, шлиссельбургский узник Бронислав Шварц (1834–1904), которому после семи лет заключения удалось из крепости убежать, Ян Каспрович и я.
Существует легенда, будто эта веселая компания любила напиваться. Ничего подобного. Невинных две рюмки делали Каспровича безвольным, так негативно алкоголь влиял на его организм. В таком состоянии он начинал что-то мурлыкать себе под нос, а порой распевал еврейские псалмы.
Я научил их играть в домино. Сначала имел одного партнера в лице Поплавского, а вскоре приобщился Каспрович, и так втроем мы играли часами. Со временем образовалась вокруг нас галерея болельщиков, которая жадно следила за ходом игры, бросая столь остроумные замечания и советы, что все от смеха сотрясалось».
Каспрович прозвал любителей домино доминиканами, и с тех пор их собрания стали называться Клубом доминиканцев. Ставки в их играх были маленькие, но однажды Каспрович предложил весь выигрыш складывать в банку на Мыхальчаковский фонд. Где-то там на улице Святой Софии неподалеку от дома Каспровича жила очень бедная старушка, вдова сапожника Мыхальчака. Ей нечего было есть, и она ходила в лохмотьях. И вот, собрав еженедельно несколько гульденов, Каспрович относил их старушке.
Зигмунт Василевский писал, что игра в домино переродилась в своеобразный наркотик: «Никто из нас, сотрудников редакции «Слова Польского», в пять часов не мог побороть искушение, чтобы не заскочить к Шнайдеру, и обидно было, когда все партии около трех столиков были уже заняты. Злость брала, если именно в это время происходило какое-то политическое собрание — пусть даже речь шла о часе!»
Василевский увековечил для нас этих игроков. К игре с Поплавским и Каспровичем садились профессор Мартин Эрнст, писатель Корнель Макушинский, историк Равита-Гавронский. Больше всего эмоций выплескивалось тогда, когда игроки играли два на два. Горячий Поплавский, игравший в паре с Каспровичем, то и дело вспыхивал и верещал, а бедный Каспрович должен был выслушивать все обиды. Во время игры Поплавский комментировал каждый свой ход самыми разнообразными шутками и прибаутками. Наблюдая за игроками, казалось, нет важнее дела на свете.
Партии домино заканчивалась в семь. Еще минуту дискутировали, обсуждали неудачные ходы, и около восьми уже начинали расходиться, потому что в восемь кофейня закрывалась.
Ян Каспрович тяжело поднимался с плюшевого диванчика, за ним вставали его приятели, и все братство отправлялось напротив, к Полонецкому, владельцу польского книжного магазина и издателю переводов Каспровича. Квадратный, раскоряченный «сын земли», Каспрович становился перед окнами Полонецкого и, обзывая его кровопийцей, шакалом и паном издателем, требовал аванса в счет сборника стихов, который, собственно, готовился к печати. Если книжник отсутствовал или не поддавался на провокацию, тогда шли в магазин Альфреда Альтенберга на ул. Карла Людвика. Там уже не только Каспрович, но и его друзья требовали аванса, потому что Альтенберг издавал достаточно много польских книг, «Библиотеку драматическую» и серию повестей для женщин.
Полученный аванс позволял продолжить вечерние посиделки в погребке Гоффманов или ресторации гостиницы
Жоржа. Здесь Каспрович, заняв место за столиком, часто оглядывался и спрашивал: «А где Стаффятко?», имея в виду выдающегося поэта Леопольда Стаффа. И если того не было в кнайпе, то вся компания тянулась к нему домой и выволакивали его на пьянку, хоть он и очень упирался.
Когда 5 июня 1899 г. Станислав Пшибышевский приехал во Львов, его тоже привели к Шнайдеру, а остановился он у Каспровича.
Кнайпа Шнайдера перебыла до Первой мировой, потом богема перешла в другие кнайпы.
Напоследок стоит упомянуть еще сына последнего владельца кнайпы. Яков Рольляуер, который был германистом и гимназическим учителем, и автором нескольких работ на немецком языке, учась в 1905–1910 гг. в университете, увлекся фольклором. К группе, которую создали студенты, принадлежал также Адам Загорский, автор нескольких уличных песен, книжник и издатель Кароль Юффи. В 1911 г. Рольляуер под псевдонимом Стефан Вендровный издал сборник львовских песен «Поющий пригород», увековечив многие из тех песен, которые вы найдете в моей книге.
Интересно, что батярам идея распечатки их песен очень понравилась и вызвала гнев, что их «высмеивают по кабаритам». Никак им не верилось, что это должно быть напечатано «на фест».
У Шнайдера любили выставлять на продажу свои картины львовские художники. Здесь была своеобразная биржа художников, потому что приходили не только желающие приобрести картину, но и столяры, которые изготовляли рамы. И часто можно было услышать такой заказ пана рамщика:
— Имеете, пан, тут все. И полотно, новых три кисточки, краски, подрамник, рамы. И все. Пану ничего не остается, как нарисовать… Вот здесь должна быть одалиска турецкая, тут — караван в пустыне, тут — гарем султанский. И все.
«Штука»
Открылась в январе 1909 г. на ул. Театральной, 10, в доме, где на балконе изображены каменные Венера и Марс. Ее украсил сецессийными фресками Феликс Вигживальский.
Для того чтобы попасть в кофейню, надо было подняться по лестнице на второй этаж, и там, среди мрака старосветского дома можно было увидеть сверкающее светом название — «Кофейня Штука» (то есть «Искусство»). Основал ее пан, сделавший плохой бизнес на художниках и поэтах краковских и приехавший во Львов, чтобы повторить то же самое. Человек, имеющий такое грозное имя — Фердинанд Турлинский, — был маленьким, худым, поседевшим типом с засушенной улыбкой и напоминал мумию.
Но он создал действительно хорошую кофейню, полную очарования небольших асимметричных залов, украшенных на вкус, который уже вырвался из забавных орнаментов сецессийной суеты. Стены представляли собой настоящую галерею картин, совсем свежих, только что из-под кисти, писанных красочно и с размахом. Ведь рисовали их Пауч, Сихульский, Дембицкий, Блоцкий.
И никогда не скучно было смотреть на эти стены, потому что всегда находился тот, кто покупал картину, а свободный гвоздь недолго был свободным, и скоро на нем повисало новое полотно. За обозрение живописи и художников Турлинский установил цену в семь геллеров. А поскольку это было дороже, чем где бы то ни было, казалось, как раз эту кнайпу художники должны были бы обходить, однако они ежедневно сидели здесь за кофе. Это не афишировалось, но владелец выставлял им кофе бесплатно, чем неуклонно приближал упадок своего бизнеса.
Ряд столиков были забронированы сторонниками различных муз. Один из самых уютных круглых столиков был украшен таблицей с надписью:
«Niechaj się do tego kątaNikt nie zapliąta,Bo ta nora przeklięntaJest stale zajęta».
Старшая богема сидела отдельно и вела себя прилично, тем временем, пока молодняк устраивал перепалки, а однажды даже дошло до фехтования палками.
Вокруг этих островков творчества кипела жизнь, полная мировых событий, здесь обсасывались все свежие новости, шелестели газеты и звучала тихая интимная музыка. Глубоко за полночь кофейня, вся в дыму, утихала, свет гасили, оставались мигать только красные лампочки. Но кофейня не замыкалась, завсегдатаи продолжали сидеть, видно было, как мигают огоньки папирос. И в этих сумерках рождалось какое-то особое настроение под тихую, ненавязчивую музыку.
Когда однажды во время Первой мировой пришел в кофейню отец, чтобы забрать домой сына, который уже несколько дней искал нирваны в черном кофе, перед ним вдруг вырос какой-то военный, составлявший молодому человеку компанию. Возмущенный пан, перед которым еще недавно дрожало столько людей, попытался предостеречь:
