В Швеции - Ганс Христиан Андерсен
Туда мы и направились, дабы распроститься с Дальэльвен в одной из самых чудесных ее окрестностей, месте, которое словно бы наяву переносит путешественника в страну, что много южнее, на природу; что много богаче, чем та, какую он ожидал здесь найти. Дорога красива, дубы тут растут кряжистые, с могучею густолистою кроною.
«Островной завод» расположен идиллически-очаровательно.
Мы прибыли туда; там кипела жизнь! Вращались мельничные колеса, перепиливались тяжелые бревна, ковалось железо на наковальне, и все — силою воды. Жилища рабочих образуют целый поселок; это длинная улица с деревянными, выкрашенными в красный цвет домами, под сенью живописных дубов и берез. Лужайка была с виду мягкою, как бархат, а в усадьбе наверху, что высится над садом будто маленький замок, в комнатах и залах имелось все, что англичанин называет comfort{25}.
Хозяина мы не застали, но гостеприимство здесь — всегдашний домашний эльф. Нам стало уютно и хорошо. На столе появились дымящиеся и ароматные рыба и дичь, как в прекрасных, волшебных замках. Сам по себе сад тоже был волшебством; сюда пересадили три бука, и они хорошо прижились. В аллее из диких каштанов сильный северный ветер причудливо скруглил кроны, они выглядели так, точно побывали под ножницами садовника. В теплице висели золотисто-желтые апельсины; у великолепных южных цветов окна сегодня были полуотворены, чтобы искусственное тепло соприкоснулось со свежим солнечным воздухом северного лета.
Тот рукав Дальэльвен, что огибает сад, усеян островками, где во всей своей северной красе растут чудесные плакучие березы и сосны. Там есть маленькие островки с тихими, зелеными рощами, есть маленькие островки с густою травой, высокими папоротниками, пестреющие колокольчиками и калужницей; ярче красок нет ни на одном турецком ковре; поток, омывающий их, то быстротечен, глубок и прозрачен, то похож на широкую реку с шелковисто-зелеными камышами, кувшинками и коричневоперыми тростниками; то это ручей с каменистым ложем, и вот он уже разливается в большую, спокойную мельничную запруду.
Такой пейзаж в разгар лета как нельзя более подходит для игр водяного и плясок лесных дев. Здесь при полной луне, верно, сказывает сказки дриада, водяной берет в руки золотую арфу, и верует, что можно познать блаженство, по крайней мере, в одну из таких ночей.
По другую сторону «Островного завода» шумит главный поток, полноводная Дальэльвен. Слышишь ее однозвучные гулы? Они доносятся сюда не с водопада Эльфкарлебю, это совсем рядом, это Лоский водопад, где лежит Ясеневый остров; река пенится, захлестывая выпрыгивающих лососей.
Давайте посидим тут, на берегу; меж обломками скал, при свете красного вечернего солнца, усеивающего золотистыми бликами воды Дальэльвен. Дивная река! Всего несколько секунд трудишься ты на мельницах, а потом низвергаешься, пенясь, со скал Эльфкарлебю в глубокое свое русло, что ведет тебя в Балтийское море, в твою вечность.
Глава XXVII. Картинам несть числа
Да, окружающий нас мир полон картин, полон красоты, и это проявляется даже в малом, мгновенно исчезающем, в том, на что люди вовсе не обращают внимания.
Капля воды из стоячей тужи заключает в себе целый живой мир, но и капля одного дня из повседневной жизни также заключает в себе целый мир прекрасных и поэтических картин, открой лишь глаза.
Видящий, поэт должен указать на него и сделать зримым, ясным и отчетливым, словно под микроскопом, и тогда люди тоже его увидят, а впоследствии, странствуя по жизни, будут и сами замечать его, и радоваться, прозрев, ибо жизнь явно станет богаче — богаче красотою.
Стоячая домашняя жизнь по-своему красочно-разнообразна, ну а что ж тогда говорить о жизни (путешественника! Даже где ее называют тривиальною, и там развертываются картина за картиною, до бесконечности, пусть все это и в малых, очень малых размерах, за отсутствием тех великих моментов, кои именуют событиями, ландшафтами, историческими монументами, короче, цветами в гирлянде путешествия; но сама-то гирлянда налицо — и из нее, листвяно-зеленой, хотим мы кое-что взять, и поделиться этими перетекающими друг в друга картинками, которые появляются и исчезают, и каждая — поэтична, каждая — живописна, однако же не настолько, чтобы ее отдельно поставили для обозрения на мольберт.
Мы опишем всего час нашего путешествия, один из тех часов, когда — что также не мешает упомянуть — ничего собственно не произошло; ничего примечательного, о чем бы стоило рассказать, мы не видели, мы… просто ехали через лес проселочною дорогою.
Нечего рассказывать — и вместе так много.
Близ дороги была высокая горка, обросшая можжевеловыми кустами; в свежем состоянии они похожи на кипарисы, но тут они все были засохшие и цветом точь-в-точь как волосы Мефистофеля; внизу копошилось множество свиней, тощих и жирных, маленьких и больших; наверху стоял свинопас, оборванный и босой, но с книгой в руках, он до того углубился в чтение, что даже не поднял головы, когда мы ехали мимо; может статься, будущий ученый, служитель грядущего.
Мы проезжали мимо крестьянского двора, и как раз когда мы поравнялись с распахнутыми воротами, в которые был виден главной дом с дерновою крышей, а на ней мужчина, что лежа расчищал ее, маленькое деревце, должно быть, несколько лет росшее на крыше, было подрублено; мы только и успели увидеть, как блеснул на солнце топор и зеленое деревце упало.
В лесу вся земля поросла ландышами, которые цвели и благоухали, едва не до одури. Между несколькими высокими соснами резко лились солнечные лучи, прямо на раскинутую пауком гигантскую сеть, все нити которой, и продольные, и поперечные, расположенные с математической точностью, блестели будто тончайшие призмы; посреди своего зыбкого замка восседал, жирный и противный, сам паук. Ни дать ни взять лесная ведьма, если бы мы надумали вставить это в сказку.
Мы подъехали к трактиру; что внутри, что снаружи там царил беспорядок, все не на своем месте. В горнице мухи так удобрили беленые стены, что те могли бы сойти за крашеные; мебели были увечные и покрыты таким толстым слоем пыли, что не надобно и чехлов.
