Полет сокола - Смит Уилбур

«Виновен в явном пренебрежении приказами старших по званию.

Виновен в актах пиратства в открытом море.

Виновен в уничтожении собственности, принадлежащей подданным дружественных держав.

Виновен в попрании положений договора между правительством ее британского величества и султаном оманских арабов».

«Это смертный приговор», — подумал Клинтон. Список преступлений был чересчур долгим и подробным, вина слишком серьезна. Наверняка его ждет петля.

Он поднял взгляд от грозного клинка и посмотрел в окно за спинами судей. Высокий ворот мундира сжал горло, как веревка палача.

«Господи, я никогда не боялся смерти, — беззвучно молился он. — Сожалею только об одном — что расстанусь с женщиной, которую люблю».

Лишить человека чести и жизни — достаточная кара, почему он должен лишиться еще и любви? Это предел несправедливости.

— Суд внимательно рассмотрел дело… — Адмирал Кемп искоса взглянул на худого, загорелого и седовласого контр‑адмирала, который прибыл на корабле Ост‑Индской компании. — А также заслушал и принял во внимание убедительные доводы адмирала Реджинальда Карри и вынес приговор… — Кемп остановился и пожевал губами, ясно показывая, что не согласен с этими убедительными доводами, потом продолжил: — Обвиняемый лишается всех знаков отличия, привилегий и жалованья, соответствующих его чину, выданный ему королевский патент на офицерское звание теряет силу, и он с позором увольняется с военно‑морской службы.

Клинтон напрягся в ожидании главного.

— Далее… — Кемп сделал паузу и прокашлялся. — Суд постановляет: обвиняемого заключить в замок, где он будет…

В замке приводились в исполнение смертные приговоры. На парадном плацу за главными воротами при необходимости возводились виселицы.

— …находиться в заключении двенадцать месяцев.

Судьи встали и один за другим вышли из комнаты. Седовласый адмирал поравнялся с Кодрингтоном, губы его тронула легкая заговорщическая улыбка, и Клинтон впервые осознал, что смерть ему не грозит.

Двери закрылись.

— Всего год, — сказал лейтенант, выступавший обвинителем. — Ни повешения, ни даже порки… щедро, черт побери!

— Ну, поздравляю! — Офицер, защищавший Клинтона, расплылся в улыбке. — Это все Карри, он в свое время командовал эскадрой на западном побережье. Вот уж повезло, так повезло!

Клинтон, бледный и онемевший от напряжения, едва держался на ногах, незрячими глазами глядя в открытое окно.

— Пошли, приятель, год пролетит быстро, — тронул его за руку защитник. — А потом никаких больше консервов и сухарей. Ну же, возьми себя в руки!

Навестив миссию своего деда в Курумане, Зуга проходил по двадцать миль в день, изо всех сил подгоняя мулов и носильщиков. Наконец он поднялся на гребень перевала и осадил своего рослого мула. Впереди расстилалась величественная панорама Капского полуострова.

Прямо за перевалом виднелся белесый холм из гладкого камня. Голландские бюргеры называли его «Пеарл» — «жемчужина» — за странный полупрозрачный блеск на жарком капском солнце. Дальше начинались пшеничные поля и виноградники, усеявшие равнину, которая протянулась до Паардеберг — Лошадиных гор, где когда‑то бродили стада горных зебр, и Тигерберг — Леопардовых гор. Голландские поселенцы леопарда почему‑то окрестили тигром, а зебру называли лошадью.

— Мы почти дома, сержант, — подмигнул майор готтентоту.

— Вон, глядите! — Ян Черут радостно указал на подернутую голубоватой дымкой огромную гору с плоской вершиной, возвышающуюся на южном горизонте.

— Завтра до темноты будем там.

Ян Черут послал горе воздушный поцелуй.

— Откупорьте бутылку и скажите девочкам в Кейптауне, что мама не зря прозвала меня Большой Сигарой!

Его мул слегка повел длинными косматыми ушами и вяло брыкнул.

— Ты тоже это чувствуешь, разрази тебя гром! — расхохотался Ян Черут. — Двигай живее! — Он стегнул животное, и мул, цокая копытами, начал спускаться по крутой каменистой тропе.

Прежде чем двигаться следом, Зуга обернулся. Маленькая побитая двуколка не спеша тащилась позади. Она прошла уже не одну тысячу миль, храня драгоценную слоновую кость и статую из зеленого мыльного камня.

Лишь спустя месяц Робин разрешили нанести визит в замок. Стражник в воротах рассмотрел пропуск и провел молодую женщину в небольшую караульную комнату с белеными стенами и почти без мебели, за исключением трех жестких стульев с высокими спинками.

Робин простояла минут десять, прежде чем низкая дверь отворилась, и в комнату, пригнувшись, вошел Кодрингтон. Лицо его поразило Робин особой арестантской бледностью. Морской загар поблек, сменившись желтоватым табачным оттенком, корни волос, не выбеленные солью и ярким солнцем, потемнели.

Клинтон казался старше, выглядел усталым и подавленным.

— Вы одна не покинули меня в беде, — вздохнул он.

Караульный офицер занял третий стул, всем видом показывая, что не прислушивается к разговору. Робин и Клинтон, неестественно выпрямившись, сидели друг напротив друга и поначалу скованно обменивались вежливыми вопросами о здоровье.

Потом Робин спросила:

— Вы получаете газеты?

— Да. Надзиратель очень любезен.

— Значит, вам известно, что обещал новый американский президент?

— Линкольн всегда был убежденным противником рабства, — кивнул Клинтон.

— Он предоставил судам британского флота право досмотра.

— И шесть южных штатов уже отделились, — мрачно добавил Клинтон. — Если президент попытается удержать их силой, войны не миновать.

— Это так несправедливо! — воскликнула Робин. — Всего несколько недель — и вы были бы героем, а не… — Она замолчала, прикрыв рот рукой. — Простите, капитан Кодрингтон.

— Больше не капитан, — поправил он.

— Я так виновата перед вами… если бы не мое письмо…

— Вы такая милая, такая добрая… — Клинтон помолчал и выпалил: — И такая красивая, что глаз не отвести.

Робин вспыхнула, щеки залило жаркой волной. Караульный офицер сосредоточенно разглядывал трещины на потолке.

— Знаете, о чем я подумал, когда вошел в зал суда и увидел, что кинжал нацелен на меня? — продолжал Клинтон. Робин покачала головой. — Я подумал, что теряю вас, что они меня повесят и я вас больше никогда не увижу.

В голосе арестанта звучал такой напор чувств, что караульный офицер не выдержал.

— Доктор Баллантайн, я выйду на пять минут, — сказал он, поднявшись. — Обещайте, что в мое отсутствие не станете передавать заключенному оружие или инструменты.

Робин поспешно кивнула.

— Спасибо, — прошептала она.

Едва закрылась дверь, Клинтон бросился к Робин и пал на колени. Обеими руками он обнял ее за талию и прижался лицом к груди.

— У меня ничего нет, я не могу предложить вам ничего, кроме своего позора!

Робин гладила его волосы, словно утешая ребенка.

— Скоро я вернусь в чудесную страну на Замбези, — тихо произнесла она. — Я знаю, это моя судьба — врачевать души и тела живущих там людей. — Она нежно взглянула на Клинтона. — Вы говорите, что вам нечего мне предложить, но у меня есть, что разделить с вами.

Капитан поднял голову — его бледно‑сапфировые глаза зажглись надеждой.

— Вы желаете служить Господу? Принять духовный сан, стать миссионером и отправиться со мной в неизведанные края, в страну Замбезию?

— Разделить жизнь с вами и с Богом… — едва слышно выговорил он. — Я и мечтать не мог о такой чести.

— Он же тупой фанатик! — злобно бросил Зуга. — А теперь, черт возьми, еще и тюремная пташка. В приличное общество вам обоим дорога закрыта.

— У него чистая и благородная душа, он нашел свое истинное призвание в служении Господу! — горячо возразила Робин. — А без «приличного общества» мы легко обойдемся, можешь быть уверен.

Зуга с усмешкой пожал плечами:

— Твое дело… Что ж, по крайней мере твой капитанишка успел сорвать приличный куш. Призовые деньги у него никто не отнимет.

— Уверяю тебя, деньги ничуть не повлияли на мое решение.

— Охотно верю.