Полет сокола - Смит Уилбур
После полудня Клинтон поднимался на холм, где посреди зеленого парка стоял особняк Картрайтов. В этот день он пришел раньше обычного — пушка на вершине Сигнального холма только что выстрелила, отмечая полдень. Капитан шагал по дорожке непривычно быстро, а заметив в цветнике Робин, пустился чуть ли не бегом, срезая путь по бархатисто‑зеленой лужайке.
— Робин! Доктор Баллантайн! — Голос Клинтона срывался, светлые глаза бешено сверкали.
— Что случилось? — Робин передала корзину с розами Алетте и поспешила навстречу. — Что случилось? — тревожно повторила она.
Клинтон взял ее руки в свои.
— Невольничий корабль! — От возбуждения он заикался. — Американец! «Гурон»!
— Да? — Робин нахмурилась. — И что?
— Он уходит! Его отпустили! — Капитан чуть не плакал от ярости и отчаяния.
Робин застыла, лицо ее побелело.
— Не может быть.
— Пойдемте! — сказал Клинтон. — У меня коляска у ворот.
Капитан всю дорогу подгонял кучера, тот хлестал лошадей, и на вершине Сигнального холма упряжка была уже вся в мыле. Лошади хрипели, разбрасывая пену.
Едва коляска остановилась, Кодрингтон соскочил на землю и подвел Робин к обочине дороги над крутым склоном холма. Далеко внизу стройный американский клипер беззвучно скользил, подгоняемый юго‑восточным ветром по зеленой поверхности моря, усеянной пляшущими белыми гребешками.
Миновав низкий темный силуэт острова Роббен, клипер сменил галс, на его реях, как первые весенние цветы, распустились новые паруса. Робин и Клинтон молча наблюдали, как великолепный корабль, превратившись в призрачный силуэт, слился с молочно‑белой морской дымкой и исчез.
По‑прежнему молча они вернулись к экипажу. Никто не произнес ни слова, пока коляска не въехала в ворота поместья Картрайтов. На лице Робин не было ни кровинки, дрожащие губы побелели, став цвета слоновой кости.
— Я понимаю, что вы чувствуете, — тихо сказал Клинтон. — Увидеть, как это чудовище спокойно уходит… После всего, что мы пережили…
Робин резко тряхнула головой и снова застыла.
— У меня есть и другие новости, — продолжил он, увидев, что ее щеки немного порозовели. — Вчера в бухте бросил якорь корабль из Ост‑Индии, и среди пассажиров оказался контр‑адмирал. Говорят, Зануда Кемп пригласил его, чтобы набрать кворум для судебного заседания. Трибунал начнется завтра.
Робин повернулась к нему, лицо ее смягчилось, выражая тревогу и озабоченность.
— Я не перестану молиться за вас. — Она порывисто протянула руку, капитан схватил ее и сжал.
Казалось, это прикосновение высвободило что‑то, до сих пор крепко запертое в душе Робин; ее горячие сухие глаза наполнились слезами.
— Дорогая доктор Баллантайн! — порывисто воскликнул Клинтон. — Пожалуйста, не переживайте так из‑за меня.
Однако Робин сквозь слезы видела лишь призрачные очертания величественного парусника, исчезающие за перламутровой завесой волн, и горькие рыдания сотрясали ее тело.
Мраморный пол бального зала адмиралтейства был выложен в шахматном порядке черными и белыми квадратами, и живые фигуры стояли на нем вперемешку, словно пройдя через все превратности трудного эндшпиля.
Робин Баллантайн в юбке и блузке сдержанных зеленоватых тонов стояла во главе доски, как одинокая королева, а напротив нее грозно возвышались сдвоенные ладьи советников военного трибунала — два морских офицера в парадной форме и при шпагах, назначенные в качестве обвинителя и защитника. Ни тому ни другому столь непривычная роль явно не доставляла удовольствия. Они стояли в стороне от остальных собравшихся, и каждый углубился в изучение своей пачки бумаг, не поднимая глаз на сослуживца, чьи косточки им, по воле случая, пришлось перемывать под руководством старших офицеров, которые все еще совещались за высокими дверями в дальнем конце бального зала.
На краях доски неподвижно маячили пешки‑свидетели: лейтенант Денхэм с судовым журналом под мышкой, механик Макдональд, прячущий за спиной почерневшие от угля руки, и почтенный консул султана Оманского, богатый арабский торговец.
Не знал покоя лишь обвиняемый: в этом судебном процессе решалось дело всей его жизни. Капитан Клинтон Кодрингтон, зажав под мышкой треуголку, бродил по мраморным плитам, как неприкаянный шахматный конь, уставившись в пустоту светло‑голубыми глазами.
Напряжение в огромном зале не рассеивалось, а, напротив, все возрастало, заполняя помещение до краев. Безучастными ко всему оставались лишь морские пехотинцы в красных мундирах, застывшие, как изваяния, по обе стороны дверей, поставив ружейные приклады, согласно уставу, у мыска правого сапога.
Клинтон остановился перед Робин и достал карманные часы.
— Пятьдесят минут, — заметил он.
— Они могут просидеть не один час, — тихо ответила она.
— Я буду вечно благодарен вам за ваши показания.
— В них не было ничего, кроме правды.
— Да, — согласился Клинтон. — Но без них…
Не договорив, он снова принялся мерить шагами зал.
Обвинитель, который два прошедших дня старался отправить капитана на виселицу, мельком взглянул на него и поспешно, чуть ли не виновато, опустил глаза и уткнулся в бумаги. Открыто на Кодрингтона смотрела одна Робин — ее глаза потемнели от беспокойства и тревоги, но, поймав его взгляд, она храбро улыбнулась, скрывая волнение.
Четверо судей, перед которыми доктор давала свидетельские показания, слушали ее внимательно, но в их лицах не было ни тепла, ни сочувствия.
— Мадам, — спросил адмирал Кемп под конец, — верно ли, что вы получили медицинскую степень, выдавая себя за мужчину? Предупреждаю, ваш положительный ответ даст нам все основания сомневаться в вашей приверженности правде.
Старшие офицеры, сидевшие по сторонам от него, поджали губы, в глазах появился холодок.
Арабский консул держался с нескрываемой враждебностью, и верный своему долгу офицер‑обвинитель вытянул из него впечатляющий список актов агрессии, совершенных Кодрингтоном против суверенных владений султана и его подданных.
Денхэм и Макдональд сухо изложили факты, не забыв, впрочем, упомянуть о своем формальном несогласии с приказами капитана, занесенном в судовой журнал.
Даже странно, что суд совещается так долго…
Робин вздрогнула. По черно‑белым плитам эхом прокатился грохот, высокие двери распахнулись. Морские пехотинцы застыли по стойке «смирно».
Старшие офицеры флота сидели вдоль длинного обеденного стола, сверкая золотом эполетов и аксельбантов, но издалека выражений их лиц было не разглядеть. Робин шагнула вперед, стараясь увидеть морской кортик, лежавший на столе перед грозной четверкой судей, но не сумела понять, куда направлено его острие. Дверь тут же заслонили спины трех человек, выстроившихся перед входом.
В середине стоял Клинтон, слева и справа — обвинитель и защитник. Прозвучала приглушенная команда, и они двинулись вперед, четко печатая шаг. Двери закрылись, а Робин не успела даже рассмотреть, в ножнах ли оружие, лежащее на столе. Клинтон объяснил ей значение этого обычая. Кортик кладут на стол, когда судьи пришли к решению. Если клинок спрятан в ножны и повернут рукоятью к обвиняемому, значит, он оправдан. Обнаженный же клинок, направленный в его сторону, означает, что гнев правосудия обрушился на преступника, которого ожидает решетка для порки, а может, и виселица.
Двери захлопнулись. Капитан Кодрингтон и сопровождающие его офицеры замерли по стойке «смирно», устремив взгляд поверх головы адмирала Кемпа. Впереди, в пяти шагах, за длинным гладким столом сидели судьи.
Внутренне сжавшись, Клинтон бросил взгляд на кортик, лежавший на крышке стола. В лучах вечернего солнца, заливавших комнату, голубоватым серебром сверкало обнаженное лезвие. Острие было направлено на подсудимого.
Грудь затопила волна ледяного отчаяния, словно клинок пронзил сердце. Капитан не мог поверить, что вся его жизнь разбита вдребезги, карьера бесславно закончилась, репутация безвозвратно запятнана. Он стоял оглушенный, не видя вокруг ничего, кроме ужасного лезвия, не слыша ничего, кроме голоса адмирала Кемпа.
