Полет сокола - Смит Уилбур
— Ей‑богу, сэр, мы их накрыли. Поздравляю!
Матросы, выстроившись в очередь за пистолетами и абордажными саблями, весело обменивались шутками.
Корабль рассек носом белую линию бурунов, зацепил килем песок, но тут же сошел с мели и помчался по тихой темно‑зеленой воде речного устья.
Клинтон кивнул Денхэму:
— Выкатывайте орудия.
Он откладывал это до последней минуты, потому что не хотел в критический момент вызвать опасный крен корабля. Зловеще загрохотали лафеты, и «Черная шутка», обнажив клыки, углубилась в лабиринт проток Рио‑Саби, как хорек в кроличью нору, бешено молотя бронзовым винтом.
Держась глубокого фарватера между светлыми песчаными берегами, Клинтон прошел первый поворот. Отлив кончился два часа назад, и прибывающая вода мощно подталкивала корабль. Скрывая нетерпение, Клинтон спокойно подавал команды рулевому.
— Вы только поглядите! — воскликнул Феррис, указывая за борт.
Предмет, который все сначала приняли за черное бревно, закачался на волнах, и Клинтон вдруг понял, что это человеческий труп. Живот раздулся от газов и блестел, конечности скрючились, как обгоревшие ветви дерева, пораженного молнией. Скривившись от отвращения, Клинтон вернулся к управлению кораблем.
— Одерживай! — скомандовал он рулевому.
За широкой дугой протока, между мангровыми рощами, во всю ширь открывалось речное устье.
— Прямо руля!
В голосе капитана не слышалось никаких чувств — ни торжества, ни уныния. На берегу стелился дым, в подзорную трубу Кодрингтон разглядел развалины длинных низких построек, крыши которых сгорели и обвалились. Похоже было, что их подожгли преднамеренно.
В дыму парили бесчисленные стаи стервятников: коршунов, грифов и марабу. Казалось, они вместе с дымом возносятся к самому брюху нависших муссонных облаков, заслоняя дневной свет крыльями. Река была пуста, гнетущую тишину нарушали только приглушенные птичьи крики.
Капитан молча вглядывался в широкие пустынные просторы Рио‑Саби. От одного поросшего манграми берега до другого ничто не нарушало покоя темно‑зеленой воды. В полной тишине канонерка приближалась к черным обугленным баракам. Моряки скрывали разочарование и сурово смотрели на горы трупов, стараясь не выказывать страха перед смертью, притаившейся в пальмовых рощах. Якорная стоянка была покинута, «Гурон» ушел.
— Стоп машина! — нарушил тишину голос Клинтона. — Отдать левый якорь!
Денхэм и Феррис повернулись к капитану, на застывших бесстрастных лицах промелькнул ужас: Кодрингтон собирался высаживаться на берег. Если зараза попадет на борт, корабль будет обречен.
Носовой якорь ударился о глинистое дно реки, и приливная волна резко развернула корабль поперек течения. Теперь нос был направлен вниз по реке, в сторону моря.
— Малый вперед! — скомандовал капитан. — Поднять якорь!
Весело лязгнула паровая лебедка. Офицеры вздохнули с облегчением, а Денхэм даже позволил себе улыбнуться. Капитан воспользовался якорем всего лишь для того, чтобы побыстрее развернуть корабль и избежать опасных маневров в узком протоке под напором прилива.
Якорь, покрытый вязким черным илом, подняли на борт.
— Средний вперед!
Пробиваться к открытому морю с большей скоростью он не решался.
— Снять боевые посты!
Сражаться было не с кем. Тяжелые длинноствольные пушки вкатили, и канонерка стала лучше слушаться руля.
— Мистер Феррис, нужно окурить корабль.
Дым от ведер горящей серы разъест глаза, и отвратительный привкус много дней будет ощущаться в воде и пище, но страх перед оспой перевешивал соображения удобства. Кроме того, криво усмехнулся Клинтон, любая перемена во вкусе солонины и сухарей окажется только к лучшему. Однако улыбка быстро слетела с губ капитана. От одного взгляда на бараки ему становилось не по себе, гнев обжигал сердце острым холодом, как лезвие абордажной сабли.
— Мистер Денхэм, проложите курс к мысу Доброй Надежды. Мы ляжем на него, как только выйдем из устья.
Капитан подошел к борту, размышляя не только о том, как выйти из зловонной зеленой реки в открытое море, но и над планом боевых действий против Сент‑Джона.
Намного ли стройный клипер опередил канонерскую лодку? Письмо Робин Баллантайн было датировано шестнадцатым ноября, а сегодня двадцать седьмое. Слишком долго… разве что Робин удалось отсрочить отплытие.
Он взглянул через плечо на голубой столб дыма, застилавший горизонт. Давно ли горят бараки? Даже если всего дня три или четыре, фора слишком велика. Клипер летит по ветру как ласточка, легко, как ведьма на помеле. Даже с восемью сотнями рабов в трюмах и полными бочками воды он играючи обойдет «Черную шутку» при любом ветре сильнее сквозняка. Однако «Гурону», чтобы держаться пассатов, придется отойти далеко от берега и пройти на ветре всю линию африканского побережья, а канонерская лодка может прижаться к земле и срезать угол. Преимущество небольшое, всего в сотню лиг, и в конечном счете все будет зависеть от ветра.
Кодрингтон в сердцах стукнул кулаком по поручню и впился в горизонт таким яростным взглядом, что свободные от вахты матросы у подветренного борта обернулись на него с любопытством. С трудом овладев собой, он принял спокойную позу и сцепил руки за спиной, но глаза все еще сверкали бледно‑сапфировым пламенем, а сжатые губы побелели. Он не мог дождаться, когда наконец придет время положить корабль на новый курс.
Капитан склонился к переговорной трубе, соединявшей мостик с машинным отделением.
— Я хочу выжать из машины все, что можно, — сказал он механику. — За горизонтом нас ждут двадцать пять тысяч фунтов призовых денег, но они удирают, как заяц, и мне нужен весь пар, до последней капли!
Он выпрямился. Свежий ветер взъерошил золотистые волосы над загоревшим лицом. На небо стремительно наползали тяжелые муссонные облака. Тот же ветер в полную силу дул в левый борт «Гурона», а при таком корпусе и парусной оснастке ни о чем лучшем для беглецов не приходилось и мечтать.
Кодрингтон понимал, что у него нет ни малейших шансов найти клипер в открытом море, — пришлось бы обыскать миллионы квадратных миль океана. Даже боевой флот с целой эскадрой фрегатов, разбросанных впереди по курсу «Гурона», едва ли справился бы с такой задачей. Как только клипер обогнет южную оконечность континента, перед ним откроется вся ширь Атлантики. Единственный шанс — встать в засаде на узком морском пути, огибающем мыс Кейп‑Пойнт. Клинтон судорожно стиснул зубы. Если последние одиннадцать дней держался попутный ветер, «Гурон», возможно, уже подходит к обрывистым скалам мыса. Усилием воли Кодрингтон выкинул эту мысль из головы. Надо успеть.
Рискуя поставить под угрозу жизнь всех, кто находился на борту, Робин искала предлог задержать отплытие «Гурона», но безуспешно. Мунго Сент‑Джон оправился от раны и последствий прививки и быстро восстанавливал силы. Предупреждение доктора об угрозе новых болезней напугало его, и капитан старался, как мог, ускорить погрузку невольников. Работа шла даже ночью при свете веревочных факелов, пропитанных смолой. Команда не меньше капитана рвалась поскорее уйти с проклятой реки. За четыре дня невольничьи палубы были установлены, и груз принят на борт. Вечером, в разгар прилива, в последних отблесках дневного света и с первыми порывами дующего с берега ночного бриза «Гурон» проскользнул над прибрежной отмелью, отдал рифы и вышел в открытое море.
На заре они поймали устойчивый пассат, и Мунго развернул корабль к югу, чтобы найти хороший ветер и взять курс на мыс Игольный.
Свежий морской воздух, многие тысячи миль не касавшийся земли, унес с палубы ужасающую вонь моровых бараков. Капитан строго следил за соблюдением гигиены, трюмы содержались в чистоте, и в них не застаивался невольничий запах. Робин с неохотой пришлось признать, что в предусмотрительности и осторожности Мунго не откажешь.
Он пожертвовал одной невольничьей палубой и увеличил расстояние между настилами с двадцати до тридцати двух дюймов, что не только создавало дополнительные удобства, но и облегчало доступ к живому грузу. Днем, пока ветер и море были спокойны, рабов выводили на прогулку. Высокое межпалубное пространство и широкие трапы позволяли выходить даже невольникам с нижних палуб партиями по пятьдесят человек. На верхней палубе их заставляли танцевать под звуки барабана, в который бил обнаженный татуированный африканец. Лязг цепей и заунывное пение невольников звучали скорбным аккомпанементом к грохочущему ритму.
