Литературный журнал «Будни» - Коллектив авторов
После первой бутылки я запела песни. Репертуар небогатый, но достаточно жёсткий. Я знаю немецкий язык, поэтому произведения группы «Рамштайн» мне дались достаточно легко. Ну… чего там душой кривить – тексты у этих развесёлых немцев просты и кратки: их может петь абсолютно любой человек, находящийся в нетрезвом состоянии. Конечно, такого бы со мной никогда не случилось, если бы я пригласила подружку. Но подружкой моей сегодня была та самая крашеная сучка из универсама напротив.
Вторая бутылка пошла минорно: я рыдала, вспоминая свою дурацкую жизнь. Досталось даже Серёге Сычёву, мальчику из моего класса, который на протяжении восьми лет терроризировал меня, как не знаю кого. Ведь это он, гадёныш, был первым из череды мужиков, обидевших несчастную девочку-девушку-женщину, Людмилу Петровну Синичкину – меня! Поверьте, поджопник от малолетнего придурка по шкале унижения неотличим от измены сорокалетнего муженька!
Третья бутыль была лишней: я потерялась в пространстве. Теперь отлично понимаю, почему алкаши видят чертей, шаманы разговаривают с духами, а буддистские монахи уходят в нирвану. Наверное, в мозгу открываются какие-то чакры, и человек переходит на новый уровень. Но сначала нужно пройти тяжёлое испытание – вертолётные атаки. Не каждому смельчаку это удаётся, к центру вселенной добираются не все. Вот и я, слабая женщина, тридцати пяти лет от роду, сошла с почётной дистанции и упала в кювет. А точнее – под стол! Позор, позор!
Последнее, что я сказала, было:
– Эх, мама, ты роди меня обратно,
Всю жизнь свою я изменила бы!
Я помудрела бы тысячекратно
И воплотила в жизнь свои мечты!
А дальше была темнота, мягкому спокойствию которой мешали чёртовы вертолёты! Кажется, это были Ми-8, но информация неточная…
* * *
Проснулась я в своей кровати. Или – не в своей… Не подумайте чего лишнего, я женщина порядочная. Кровать была, и правда, моей, но… О, господи! Нет!
Моя кровать – маленькая, с деревянной спинкой, на которой нарисована белочка. Знакомая до боли зверушка ехидно смотрела на меня и улыбалась. Дескать, здравствуй, Людмила Петровна! Как спалось-то после трёх бутылок? Головка не бо-бо?
Голова, кстати, не болела. И вообще, во всём теле чувствовалась лёгкость невероятная! А знаете, почему? Да потому что весила моя тушка на пятьдесят килограммов меньше! Я вскочила и осмотрела себя: худенькие ножки с исцарапанными коленками, тоненькие ручки. Маечка беленькая, трусики. На стуле висит домашнее платьице. На плечиках – коричневая школьная форма, парадный фартук. Письменный стол, где всё в порядке. Глобус, на котором были поставлены яркие точки красным фломастером – места, которые я мечтала посетить после победы коммунизма. Самая яркая – в Арктике. Нормально!
Напротив моей постели – кровать младшей сестры, Аришки, сволочи последней! Она, маленькая такая, кудрявая, ещё спит и пускает пузыри во сне.
Из открытого окна льётся утренний свет. Из кухни доносятся аппетитные запахи гренок и варёной колбасы! И радио передаёт новости с полей и равнин нашей необъятной Родины!
Наверное, все уважающие себя нормальные люди сразу бы упали в обморок. Но мне потерять сознание помешала мама! Мамочка моя! Живая, здоровая и такая молоденькая! Как будто и не было страшной болезни, сожравшей её за полгода, и тяжёлых похорон!
Она распахнула дверь и властно гаркнула:
– Девки! Подъём! Морды мыть и заплетаться!
Я застыла на месте. Какая она хорошенькая: пухленькая, с пышной копной волос, чистенькая и уютная. Правда, нрав у мамы – наполеоновский. Не забалуешь!
Аришка мгновенно проснулась, вылезла из постели, позёвывая и потирая ручками заспанные глазки. Кудряшки стояли дыбом. Она очень похожа на Ленина в детстве, изображение которого было на моей блатной октябрятской звёздочке. Знатоки подтвердят: эти значки, алые, с фотографией малолетнего вождя, очень ценились и были в тренде среди октябрятской молодёжи.
Вот из таких ангелочков и вырастает невесть что…
Я проследовала в ванную. Здесь – светло и опрятно: новенький гарнитур, состоящий из ящичка с зеркалом и полочек, блестел – купили, а точнее, выстрадали его совсем недавно. В отражении я увидела свою забавную физиономию: нос валенком (это потом он окажется прелестным носиком, когда вырасту), глазки – блестящие пуговички, огромный рот (это сейчас модно, а тогда – ужасно) и щербатая улыбка (это в наше время – пикантно, а тогда – смешно).
Тюбик от зубной пасты, жестяной, уродливо перекручен – папин почерк. Стоп. Отец. Он ведь тоже жив! И его похорон ещё не случилось, когда он тихо ушёл вслед за мамой! А где он?
Я наскоро умылась и побежала на кухню. Ну конечно: знакомый силуэт на балконе. Курит. Думает о чём-то.
– Папа! – радостно кричу и бегу обниматься.
Хватаю его, большого, сильного, здорового, и чуть не плачу. А он ерошит мои волосы и смеётся.
– Как настроение? Табель мамке показывала?
– Нет. А какое сегодня число?
– Ну, мать, ты совсем заучилась. Иди завтракай. Аришка где? Спит на раковине?
Я было двинулась к столу, чтобы полакомиться папиными фирменными гренками, поджаренными на сливочном масле вместе с кругами докторской колбасы и залитыми взбитыми яйцами, как послышался командный голос матери:
– Я на работу опаздываю! Быстро на причёски!
Пришлось идти на «заплетание». По телику шла утренняя передача, где молодая и красивая Вербицкая о чём-то очень интересно рассказывала. А потом показали мультики. Смотреть телевизор неудобно, мама постоянно дёргает мою башку: туда-сюда.
Вскоре на голове красовалась сложная «корзиночка», украшенная белым бантом. Глаза стали раскосыми – так сильно мама утянула волосы. Если бы знала она, что из-за этого мне дана кличка Касым Касымович Касымов! Сердце успокоилось Аришкиными слезами – мать застукала сестру в ванной, где она сладко спала, облокотившись на раковину. За что и получила. Так ей и надо!
Я с удовольствием позавтракала. Вообще, люблю пожрать. Особенно по ночам. До сих пор я без ума от жареного чёрного хлеба. Но папин завтрак – выше всех похвал! Пока ела, думала, что мне со всем этим делать? Решила плыть по течению и не дёргаться. Если моё состояние – «белочка», то прикольно, жить можно. Даже очень можно жить!
Глянула на календарь – двадцать пятое мая. 1988 год. У десятиклассников последний звонок. Ого!
Мама, кивнув на мой белый фартук, сказала:
– Не уделай!
