Redrum 2015 - Валерий Тищенко
— Как можно угрожать жизни того, кто уже мёртв?
— Мистер Саулофф, вы отдаёте себе отчет, что любой суд признает ваши высказывания оскорбительными? — правозащитник проигнорировал моё робкое возмущение.
— И это в самом лучшем случае! В худшем, вам вменят разжигание межвидовой розни! И тогда одними лишь административными штрафами вы не отделаетесь!
Да, разжигание межвидовой розни — это серьёзно. Если ты не кинозвезда или политик — потянет часов на двести общественных работ. И ладно, если заставят убирать мусор или разливать суп в столовке для бездомных! Так нет! Наверняка придется отрабатывать по школам. Мало приятного объяснять соплякам и соплюхам, какой ты был нетолерантной скотиной, и насколько глубоко твое раскаяние.
— Извините, ничего не смог с собой поделать. Эта тухлая вонь заставляет меня страдать. У меня очень сильное обоняние. Таким, как я, это свойственно…
— Это всё, что я хотел услышать, — довольный Ольсон не обратил внимания на мою последнюю фразу. А следовало бы.
У меня патентованный способ разбираться с Ольсонами. Быстрый и эффективный. Всего несколько слов, и самый упорный правозащитник начинает обходить моё скромное жилище по большой-пребольшой дуге. Надо только подгадать момент, дать ему самому произнести эти несколько слов.
— Увидимся в суде! — победоносно бросил Ольсон и горделиво зашагал прочь.
Я терпеливо ждал, когда он вернётся, чтобы сказать Веское Финальное Слово. Ни один труполюб не может уйти, не поставив эпическую точку в тяжелой борьбе с нетолерантностью. Не смог и Ольсон. Обернувшись, он посмотрел на меня с неповторимой смесью презрения и лёгкого сожаления, на которую способны только качественные правоборцы.
— Знаете, мистер Саулофф, меня тошнит от таких людей, как вы. Вас, русских, похоже, совершенно невозможно научить терпимости! В вашей варварской стране ещё полвека назад разгоняли мирные демонстрации сексуальных меньшинств и до сих пор не приняли поправки, уравнивающие некрограждан в правах с живыми! С какой яростью вы отстаиваете свои первобытные понятия о морали! Кичитесь своей ненавистью, лелеете и взращиваете её, гордитесь ею! Что вы за моральный урод? Почему вам доставляет удовольствие издеваться над теми, кому и так в жизни досталось?
Но не волнуйтесь, суд заставит вас думать по-человечески!
— Ричард, — мягко намекнул я, — меня сложно заставить думать по-человечески.
— Рад, что в этом наши мнения совпадают, — правозащитник презрительно поморщился. — Вы же варвар, дикарь. Нет, хуже — вы зверь! Вы животное, мистер, Саулофф!
Дьявол меня побери, может ли быть подарок лучше?! Мой поздний гость сам подставился! Да ещё как!
— Почти в точку, Ричард! — весело засмеялся я. — Правда, мы предпочитаем говорить, что в нас только половина животного. Смеем надеяться, что человеческого в нас не меньше. Вы ведь не откажете нам в таком праве, верно?
Глядя, как бледнеет правозащитник, я улыбался, уже не скрываясь. У Ольсона затряслась нижняя губа, и дрогнули ноги. Отвратительный одеколонный дух перешибло резким запахом пота.
— Да вы же… Вы же оборотень! — как-то обиженно выпалил правозащитник.
Все-таки Ольсон оказался довольно тугоумным сукиным сыном. Я знавал правозащитников, которые раскалывали меня в два счета, по обонянию. Раскалывали, и мгновенно снимали любые претензии. Я демонстративно почесал кадык, давая Ольсону возможность разглядеть отросшие чёрные когти.
— Ликантроп, я бы попросил, — ласково поправил я. — Называя меня оборотнем, вы в моём лице оскорбляете целый народ, который, надо сказать, намного древнее вашего. Я считаю этот термин унизительным и недопустимым! И ещё мне кажется, что любой суд признает ваши слова крайне оскорбительными…
Я шагнул вперёд, и Ольсон отшатнулся от меня, как от чумного. Что поделаешь, мы не так давно вышли из тени, а законопроект, уравнивающий ликантропов в правах с остальными гражданами Соединенных штатов, принят всего-то месяца три назад. К нам не привыкли. У нас ещё нет собственных правозащитников.
— Знаете, Ричард, меня тошнит от таких, как вы, — продолжая наступать, вещал я. — Вам нравится обзывать представителей малочисленных видов, причиняя им боль? Или вы думаете, что у нас, ликантропов, нет чувств?
В глубине души я откровенно потешался над Ольсоном. Смешно, в самом деле, но не мои когти заставляли его дрожать.
Три слова метались в его крохотном мозгу — обозвал ликантропа животным!
Ликантропа — животным! Это же за гранью терпимости!
Продолжая отступать, Ольсон спиной натолкнулся на мусорные баки. Мятые жестяные крышки громыхнули, и правозащитник, взвизгнув, припустился вдоль погружающейся в вечернюю тьму улицы. Я помахал ему вслед и самым доброжелательным голосом крикнул:
— Увидимся в суде, Ричи!
В дом я вернулся в замечательном расположении духа. Да, похоже, они ещё не скоро привыкнут к официальному наименованию. Мне-то, по большому счёту, наплевать. Как говаривала моя покойная бабушка, — назови хоть груздем, только в кузовок не клади. Или про грузди это — назвался, вот и не рыпайся? А, к дьяволу! Родное Таврово наша семья покидала в жуткой спешке, я тогда был пятилетним щенком, где уж тут помнить русские поговорки? Зато я отлично помню, как сельчане, прознав, кто мы есть, охотились за нашими головами с топорами и ружьями! И я их не осуждаю. Нормальная реакция нормальных людей на потенциальную угрозу. Вот если б они вдруг начали задвигать нам о равных правах… Вы вообще можете представить, чтобы овца предлагала волку равноправие? Вот-вот! К счастью, Штаты — не Россия. Не хочу торопить события, но среди наших ходят разговоры, будто общине удалось объявить некие обширные охотничьи угодья заповедной зоной ликантропов, со всеми вытекающими. Ну, знаете… никто не будет совать туда нос, и кому какое дело, если в полнолуние там будет пропадать несколько бродяг? Все-таки хорошо, что мы уехали из того воронежского села.
Серьёзно, называйте меня, как вам удобно, только не суйтесь ко мне с советами. Я думаю, неофициально большая часть живых существ придерживается именно таких правил. Это официальное общество отчего-то считает, что называть вещи своими именами — плохо. Сегодня назвать оборотня — оборотнем все равно, что в двадцатом веке назвать чернокожего — ниггером, или гея — педиком. Впрочем, сейчас же не двадцатый век, верно? Я хочу сказать, кому нужны ниггеры и педики, когда есть некроамериканцы и ликантропы? Или теперь пора и нас называть ликаноамериканцами?
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Улыбаясь собственным мыслям, я плотно прикрыл дверь. Обострившееся чутье подсказывало, что мягкий южный ветер вскоре сменится протухшим западным. Дьявол, когда-нибудь я действительно возьму дробовик, и избавлю мистера Ковальски от адского рабства, а себя от
