Презумпция невиновности (СИ) - "feral brunette"

Боль помещалась глубже, под звуками. К востоку от солнца и к югу от её ушей. Вот и все, что ей было известно. Гермиона пыталась найти очаг всех этих чувств, чтобы наконец-то потушить их источник, но все поиски были безуспешными.

— Гермиона! — его руки коснулись её обнажённого плеча. — Проснись!

Время шло, и она усвоила, что боль периодически оставляла её, словно ненадолго уходила на обеденный перерыв. Когда она в самый первый раз вынырнула из непроглядной черноты, которая предшествовала дымке, к ней пришла мысль, не имевшая никакого отношения к её теперешнему положению. Гермиона подумала о том, что когда-то чувствовала подобную боль, но ведь нет. В её безоблачной жизни никогда такого не было, но ощущение того, что она с болью — старые друзья, больше не отпускало её.

— Воды? — Рольф протянул ей стакан. — Снова кошмары?

— Не уверена, — прохрипела девушка, сделав глоток холодной воды. — Это не кошмары… Я не совсем уверена в том, что это.

Грейнджер действительно было сложно объяснить, что заставляло её которую ночь подряд просыпаться, тяжело дыша и хватаясь руками за шею.

Это была просто темнота. За ней — боль и туман. А потом — осознание того, что боль хотя и не прекращается, зато время от времени как будто нехотя идёт на перемирие и прячется, и тогда наступает облегчение. Первое истинное воспоминание: она без конца бежит, а затем — насильственное возвращение в жизнь при виде туманного образа откуда-то издалека. Всё, за что могла уцепиться Гермиона — это силуэт в конце этой темноты, который каждый раз пытался протянуть к ней руки, но тщетно.

— Я рядом, — парень поцеловал её в лоб и забрал пустой стакан. — Ты всегда можешь со мной поговорить.

— Я знаю, — Гермиона прижалась к Рольфу, а сердцебиение начало понемногу приходить в норму. — Просто я не понимаю, почему меня так пугает простая темнота… Это не кошмар, но чувство страха буквально овладевает мною.

Рольф начал тихо напевать её любимую колыбельную, и девушка очень быстро снова провалилась в сон. Она так и не решилась сказать своему парню то, что так долго уже крутилось на языке, чтобы не пугать его.

Каждое новое возвращение в сон было новой пыткой для неё. Она не видела сновидений, но это больше всего и пугало. Грейнджер было бы куда проще, если бы незнакомый, но манящий силуэт наконец-то появился в свете, а она смогла бы понять, что тому нужно.

Боли и грозовой туче предшествовала мгла. Когда Гермиона проснулась снова, то Рольф мирно сопел, обняв девушку правой рукой. Она постаралась как можно быстрее привести дыхание в норму, и аккуратно выбраться из-под одеяла, чтобы не разбудить парня. Она не нуждалась в утешениях и холодной воде — это совсем не помогало. Глаза внезапно защипало от слёз, когда Грейнджер коснулась ногами холодного паркетного пола. Ей пришлось больно прикусить язык, чтобы не всхлипнуть.

Как выяснилось, хуже всего было то, что она не могла отделаться от темноты теперь даже в реальном мире. Гермиона раз за разом оборачивалась себе за спину, словно мрак из мира Морфея преследовал её по коридорам их дома. Её разум стремился вытолкнуть мысли об этом, в точности как ребёнок отпихивает тарелку с едой, прекрасно зная, что ему не позволят выйти из-за стола, пока он не съест всё.

Она подняла руку, чтобы включить свет, но так и не решилась. Гермиона пыталась оправдать это тем, что не хочет случайно разбудить Рольфа, хотя это было абсурдно. Их с Рольфом разделял целый этаж, а дело было только в том, что она неосознанно боялась света. Пока хоть дюйм тела оставался обнажённым, ей было страшно включить свет, словно искусственные лучи могли обжечь. Список вопросов в голове пополнился в этот самый миг, а девушка открыла холодильник и достала открытую бутылку вина.

— За безумие, — тихо прошептала Грейнджер и сделала большой глоток. — Это очень на него похоже.

Из-за окон слышался шум мимо проезжающих машин, а часть гостиной комнаты подсвечивалась светом уличных фонарей. Гермиона подошла к подоконнику и выглянула вниз — всё было укутано белоснежным покрывалом снега.

Наверное, это было её единственным развлечением — грустить по чему-то несбыточному. Она укутывалась в какие-то призрачные воспоминания, которых не должно было быть в голове, и лежала в них, как на снегу под падающими звёздами марта в неприлично холодном ноябре. Гермиона загоняла себя в угол и доводила до слёз каждую ночь, утопая в тихой истерике. Ей казалось, что она смотрела на свою счастливую жизнь какими-то глазами жестокого и бездушного прошлого.

Каждая новая минута приближала её к красной черте, что именовалась сумасшествием. Она боялась, что этого нельзя избежать, а они с Рольфом только оттягивают неизбежное, когда каждый вечер ложатся в одну постель под одно одеяло, приговаривая, что «утро вечера мудренее», и всё обязательно будет хорошо.

Ей не хотелось думать о предстоящей свадьбе или о том, как они в прошлом году ходили на фильм под открытым небом в Брюсселе. Гермиона не могла отвлечься ни на что хорошее из того, что было у неё, вместо этого без конца и края возвращаясь к силуэту в темноте. Со стоном и слезами на глазах она натянула на себя плед синего цвета, который лежал на диване, и снова отдалась во власть бушующей боли.

Она нащупала пальцами сквозь сон что-то холодное, но невероятно нежное. Гермиона открыла глаза, а рядом лежал огромный букет белых роз.

— Доброе утро, — напротив в кресле сидел Рольф. — Ты выспалась?

— Да, — она кинула мимолётный взгляд на пустую бутылку из-под вина, которая стояла у кофейного столика. — Который час?

— Начало двенадцатого.

Между ними повисло неловкое молчание, как и все предыдущие дни до этого. Рольф привык к тому, что утром просыпался в гордом одиночестве, а Гермиона перестала за это извиняться. Она ссылалась на бессонницу, но чувствовала, что причина кроется совсем в другом. Внутри неё было столько вопросов, что девушка начала уже сбиваться со счёта. В последний раз, когда она пыталась в голове соблюсти какое-то подобие порядка, то их насчитывалось около семидесяти трёх.

— Мне нужно отлучиться на несколько часов, если ты не против. Я могу…

— Нет! Всё хорошо. Ты можешь спокойно решать все свои дела, а я хочу пройтись по магазинам.

— По магазинам? — Рольф скептически вскинул бровь. — Ты же не любишь это дело.

— Мне нужно чем-то заняться, почему бы не остановиться на шоппинге?

— Конечно, — он улыбнулся. — Но если что-то случится…

— Я тебя наберу. Да, Рольф, я помню.

Он поцеловал её в щёку, накинул пальто и вышел из дома.

Гермиона ещё несколько минут сидела неподвижно, а потом встала с дивана.

По всему дому висели их совместные фотографии. Девушка всё чаще и чаще вглядывалась в них, пытаясь отыскать в своей голове ту улыбку, которая украшала её лицо на снимках. Было видно, что все кадры были искренними и очень тёплыми, а теперь в ней не было и сотой доли этих чувств. Гермиона не могла понять, что такого случилось и когда всё это в ней переломилось.

В какое утро она проснулась и поняла, что ничего не чувствует к Рольфу? Когда она поняла, что её максимум по отношению к этому человеку — это дружеские чувства?

Она видела в нём свою поддержку, близкого человека, но не любовь. Возможно, что это можно было назвать в какой-то степени любовью, но точно не такой, которая приводила людей под венец. Гермиона не чувствовала от прикосновений Рольфа тепла на дне души, трепета в груди, дрожи в коленках — ничего из того, о чём писали в книгах. А ещё она была уверена в том, что точно знает, каково это — чувствовать любовь.

На стене в их спальне висела большая чёрно-белая фотография. Они с Рольфом сидели на большом кожаном диване, и кадр явно был случайным. Никто из них не смотрел в объектив камеры, но от этого фото шла невероятно искренняя и добрая энергетика. Гермиона смеялась, держа своего парня за руку, а Рольф смотрел на неё глазами полных любви. Это было так непохоже на то, что сейчас переживали эти двое.