Дмитрий Щербинин - Последняя поэма
Пока она шла, несколько слов можно сказать и об этой зале. Для хоббита это был огромнейшая, потрясающая дух зал; для Казадских гномов — лишь небольшое, хотя и очень уютное, для больных предназначенное помещение. Стены уходили ввысь, и там, под куполом, проникая из незримых световых колодцев, сияло, переливалось заревое облако. Тепло же поднималось из нижних огневых уровней, но так же пылал и большой камин. Здесь стояли столы и шкафы все выточенные из камня, все покрытые искуснейшей резьбою, все отдающие чем-то таким величественным, древним. Из стен выступали колонны в форме древесных стволов, уходили на многие метры вверх, и там, кажется, тоже распускались кронами, хотя, из-за расстояния, из-за пламенеющей там, в выси заревой дымки, нельзя было сказать с уверенность. В этом зале всяк, кроме гнома, почувствовал бы себя маленьким, но гномы привыкли к таким большим объемам, и порой передвигались в созданных ими же залах, словно муравьи…
— А-лл-ь-ф-он-со!!! — вновь исступленно завопила Аргония, совсем не обращая внимания на эти формы, но вновь увидев на некотором расстоянии перед собою какое-то движенье — в этот крик она, однако, вложила слишком много сил, и вот вновь не удержалась на ногах, вновь стала заваливаться в сторону, ухватилась за какой-то каменный шкаф, но вот вновь приметила движение, вновь, с еще большей силой, завопила имя своего возлюбленного, и эхо от этого вопля взметнулось вверх, эхом пошло гулять между стенами, погрузилось в заревое облако под куполом. И тот гном который все это время следовал за нею, который все пытался удержать ее, отшатнулся от этого вопля, даже попятился, так как никогда прежде не доводилось слышать ему такой страсти. Эхо, перекатываясь страстью, все металось между стенами, а там, в заревом облаке, что-то закружилось, загудело, и вот уже грянул оттуда порыв могучего ветра. Он все возрастал и возрастал — он уже бил в лицо, он метался из стороны в сторону вместе с криком Аргонии, ему тесно было в зале, он жаждал вырваться, но не было такого выхода, а пламя в камине приветственно ревело; и, то вытягивалось ослепительными тонкими бичами на многие метры вверх, то вжималось в ворох раскаленных углей — массивные тяжеленные шкафы и столы стали покачиваться. Вот распахнулась дверь, за ней открылась зала много большая чем эта, а на пороге предстал значительный отряд гномов с боевыми топорами в мускулистых руках. Только они распахнули дверь, как ветер замер, затаился — сделали они шаг, и тут ветер налетел на них, опрокинул, отбросил назад, в ту большую залу, и теперь уж ревел не переставая, страшно, надрывно свистел под куполом, а внизу уже перевернул несколько каменных стульев…
Нет — Аргония не чувствовала этого ветра — буря бушевала в ее измученной душе. Вновь она увидела движенье; вновь, конечно же решила, что — это Альфонсо, и вновь завопила его имя. Стихия ударила ее в спину, подхватила, пронесла — вот он уже совсем близко — какое же стремительное приближенье!.. В последнее мгновенье, она, все-таки поняла, что — это не Альфонсо, что — это ее отраженье, попросту — зеркало. Она, все-таки, успела увернуться, но задела зеркало рукою, и, вместе с ним врезалась в стену. Зеркало разбилось мириадами мельчайших осколков, которые подхватил, понес, дребезжа ими, ветер — он вышвырнул их в дверь, ну а Аргония осталась лежать на месте, недвижимая, словно бы и не живая…
Эхо от надрывного вопля ветра прокатилось по переходам, по залам Казад-Думского царствия. Могучий порыв, собравшись в один, несущий сорванные тут и там каменные и железные украшения, а также и попавшихся на пути, вопящих гномов, исполинским потоком несся по одному из центральных коридоров, и, вскоре, очутился в той зале, где на высоком, солнценосном троне восседал сам государь Даин. Его подданные не могли сдержать криков изумления, сам же государь оставался предельно спокоен. Он только приподнял навстречу этой стихии необычайно глубокие, сияющие внутренним светом очи, и едва слышно прошептал:
— Уймись, стихия поднебесья,Не для тебя подгорный сад,Лети и в небе с громом вейся,Здесь стены жизни — здесь твой ад.
Лети, пред этим же шепни мне тайну,Кто он, кто вниз тебя послал,Из той красы, где все бескрайно,Тебя в ущелье оторвал…
Так говорил государь Дарин, и эта стихия, которая, казалось, не уймется не перед чем, и сами Серые горы разворотит, тут же и беспрекословно, словно малое дитя, подчинилось его воле. Стихия улеглась — бросила на пол то, что до этого несла в себе, потом вновь взвыла, но уже устремляясь вверх, к куполу, и дальше — в бескрайнее небо. В зале воцарилась тишина, и уж потом раздались стоны и крики тех гномов, которых стихия несла в своих объятиях, и которых метнула потом на пол. Дарин сидел в прежней задумчивости, а потом попросил:
— Приведите ко мне тех, кто из Эрегиона…
Его просьба была немедленно выполнена, и приведены были: Аргония, Келебримбер и Маэглин — это были единственные живые, кого нашли гномы на пепелищах, а, ведь, надо сказать, они уже довольно тщательно там все осмотрели.
Государь Келебримбер и Маэглин были теперь похожи друг на друга: оба согнутые страшным духовным страданием. И, хотя стараниями гномов, удалось немного поправить из изодранные тела, душевные раны по прежнему терзали их, и по прежнему не малого труда стоило им сдерживать страшные вопли, которые так и рвались, так и рвались из них!..
Им принесли скамеечки, и они тут же на них рухнули, тут же вновь вскочили — стали говорить что-то исступленными голосами, и в это же время в залу вели Аргонию, и она, шатающаяся и бледная, на себя не похожая, бросилась к трону, и рухнула перед ним, вжавшись лицом в первые ступени, пряди волос разметались вокруг, и тут только все приметили, что в них появилась седина…
* * *Та темная, холодная бездна, которая охватила Фалко и Хэма, не смогла разлучить друзей, и они по прежнему держали друг друга за руки, и так, рука об руку, рвались вверх. Вскоре оказалось, что — это была вовсе не бездна, а озерцо родниковое, которое лежало на опушке Ясного бора, неподалеку от березы. Как раз в это время государь Дарин произнес слова заклятья, и буря унеслась в пределы своего небесного царствования не только в Казаде, но и вообще — везде, где она бушевала. Еще недавно был грохот, теперь все с изумлением вздохнуло и замерло — мирный, заревый свет разливался из небесных просторов. По воде плавали сорванные ветви и листья; береза стояла по прежнему — окруженная сиянием, величественная. Но это безмолвие продолжалось совсем недолго — еще не успели друзья добраться до берега, как одно из стоявших поблизости деревьев дрогнуло, зашевелило своими густыми ветвями, запело, и тут же раздался глубокий, басистый голос, который они ни с чьим не могли спутать, и тут же узнали, так как и не слышали подобных голосов за все годы своих странствий. Конечно же говорил энт Феагнор:
— Ах-хо! Ах-хо! Хорошо же я поспал!.. Что же — ушли эти злыдни, ушли ли эти вонючки?… Да, конечно же, конечно же ушли — они же такие суетные — я только поспал, раны залечил, а они уже успели погибнуть. Ну, туда им и дорога — будут знать, как иным беды причинять… Однако — что же это меня разбудило? Кажется, будто старый энт или великан меня за плечо тормошил, да еще и кричал что-то… А сколько то ветвей кругом валяется — сколько листьев… Ну-ка, ну-ка — вдохну… — тут раздался такой звук, будто воздух стремительно наполнял некую огромную сферу. — Что же это — пахнет апрелем, моим любимым месяцем; все должно только пробуждаться, и до осени еще далеко, а тут — такая беда. Что же случилось — кто тому причиной?…
И вот, едва слышно, почти что шепотом, он проговорил:
— Что за лихолетье? Право — вот беда,У деревьев листья сыплются всегда,Ветви все обломаны — голые лежат,Лепесточки мертвые в небеса глядят.
Что же за кудесник это совершил?Кто в апреле чудном радость подрубил?Кто поможет энту сад восстановить,Кто поможет пенье пташек воскресить?!
— Мы! Мы! — хором, и все еще держась за руки, прокричали хоббиты, и бросились к энту. Они оказались у его корневидных ног, а он, еще не совсем проснувшись, и еще толком им не видя, едва их не раздавил. Потом, все-таки заметил, тут же поднес к своим глубоким, родниковым глазам, пристально стал разглядывать хоббитов, затем громким, торжественным голосом воскликнул. — Друзья! Друзья мои милые! Я сразу вас узнал! Вижу, вижу — вы постарели. Д-да — не успеешь сомкнуть глаз, а тут уж и вся ваша жизнь проноситься. Просто жалко вас — да, да — очень, очень жалко… Вот, быть может, если кормить вас нашей энтовой едой, то и будете вы жить, ну… хоть ни как мы… ну хоть по тысячи или по две тысячи лет, но ведь нельзя же, чтобы жизнь ваша столь стремительно улетела! Нет, нет — даже страшно становится — только вот глазами успел моргнуть, а вы уже такие старики… Ну, так рассказывайте, что с вами было, а то ведь я все эти годы спал, раны залечивал — мне все сладкая дрема, все солнце да облака. Ну, а вы то напереживались… Рассказывайте, рассказывайте, милые вы мои, ничего не упустите…
