Презумпция невиновности (СИ) - "feral brunette"

— Мне нельзя его слушать, — Гермиона закрыла лицо руками и вздохнула. — Господи, как же я была самонадеянна. Когда я стою рядом с ним, то забываю обо всём… Я прощаю его, хотя я не должна.

— А может должна? Может, именно это поможет тебе двигаться дальше?

— Как? Как я могу его простить, если всё, что со мной случилось — это его вина?

— Думаешь? — Скарлетт взяла её руку и приложила к своей щеке. — Он действительно виновен или ты веришь в то, что он виновен?

Боль внизу живота заставляла её каждую секунду задерживать дыхание, чтобы не расплакаться. Гермиона сидела на очередном занятии Флитвика, и в очередной раз вместо лекции профессора слышала лишь пульсацию в висках. Каждый раз, когда эти приступы обострялись ей казалось, что температура тела достигает своего максимума, и она просто сгорает заживо.

— Ты в порядке? — Гарри взял её за руку. — Снова болит?

— Да, — призналась девушка, закрывая глаза. — Похоже, что даже таблетки не работают.

— Профессор! — Поттер поднял руку. — Позвольте мне проводить мисс Грейнджер в больничное крыло?

Гермиона невольно взглянула на друга, но сильный спазм в области поясницы заставил её опустить голову. Она конечно была недовольна таким самовольством Поттера, но пелена боли, что застилала ясный рассудок, не давала ей долго на этом сконцентрироваться.

— Да-да, конечно, — залепетал коротышка, и с беспокойством посмотрел на гриффиндорку.

— Грейнджер, это хоть не заразно? — послышался едкий комментарий из задней парты. — Или это какая-то болезнь, что опасна только для таких, как ты? Для поганых грязнокровок?

Девушка мимолётно посмотрела на Малфоя, который заливался от смеха, а вместе с ним и все его друзья.

Как он мог? Прошло чуть больше месяца после того, что с ней случилось и он знал об этом, но даже не подумал промолчать — теперь все его шутки, наоборот, стали только жестче и больнее. Ему было абсолютно плевать, потому что он не считал её человеком — для него Грейнджер всё так же продолжала оставаться грязнокровкой, и похоже, что теперь он презирал её ещё сильнее.

Теперь она действительно была для него грязной.

— Я верю в то, что он виновен, потому что так и есть, — выдохнула девушка. — Но почему-то мне никогда это вина не мешала любить его.

— Ты всё-таки озвучила это, — Скарлетт улыбнулась подобно счастливому наивному ребёнку. — И что теперь?

— Мне пора, — Гермиона коснулась губами её лба. — Береги себя.

Да, она приняла тот факт, что испытывала к Малфою что-то больше, чем ненависть — это любовь. Это чувство взяло верх над всеми остальными — застилало ей глаза, медленно отравляло, выверено наносило точные удары по оголенным эмоциям, но она не могла противостоять ему. Ей порой казалось, что она видит кровь на руках Малфоя, но готова упасть на колени перед ним, чтобы смыть её.

Гермиона сама загнала себя в клетку, сама стала жертвой собственного плана, а теперь не знала, как быстро убраться отсюда. Единственное, что она понимала — это то, что снова будет больно, снова понадобится много лет, чтобы хотя бы немного сгладить то, что она разворошила в себе. Раны не кровоточили, а начали гнить.

— Я должна тебя ненавидеть, — прошептала Грейнджер, оказавшись в саду Мэнора, где в беседке сидел Драко. — Но почему мне так сложно это даётся?

Девушка внимательно пригляделась к парню, который читал новый выпуск «Ежедневного Пророка» и пил кофе. Сегодня Малфой выглядел значительно лучше, будто наконец-то смог выспаться за всё это время. Он был одет в костюм, и Грейнджер подметила, что не видела его в таком виде за всё то время, сколько они были под одной крышей. В нём снова читалось то, кем он был.

Гермиона наклонила голову, но тут же заставила себя отвернуться, но было поздно, потому что их глаза успели пересечься. Малфой незатейливо помахал ей рукой, а Грейнджер от этого движения аж передёрнуло — это был такой нетипичный жест. Он был слишком тёплым и дружеским — таким чужим для Драко, для этих стен, для их взаимоотношений.

Девушка чертыхнулась себе под нос и направилась в сторону дома.

— Избегаешь меня? — Драко неожиданно появился перед ней. — Что я в этот раз сделал не так?

— Дай мне пройти, — Гермиона постаралась обойти парня. — Мне нужно работать, а не шляться по саду.

— Я же извинился за это. Могу ещё раз извиниться.

— Не утруждай себя, — фыркнула Грейнджер. — Дай мне пройти, Малфой.

— Не хочешь прогуляться со мной?

— Нет! — категорично ответила она. — Я не хочу гулять с тобой. Я не хочу говорить с тобой. Я не хочу сейчас тут играть с тобой в «лучших друзей». Мне всё это неинтересно и неприятно, если ты ещё этого не понял.

— Я просто…

— Прекрати себя вести так, будто бы тебе есть какое-то дело до меня. Прекрати фальшивить и строить из себя беззаботного Малфоя, когда на самом деле ты гниёшь изнутри. От тебя никто не требует этого театра, так для кого ты стараешься?

— Для себя, Грейнджер. Или ты предлагаешь мне каждый день напоминать себе о том что я пережил? — он смотрел в её глаза. — Мне никогда не забыть того, что я увидел в спальне своего сына. Мне никогда не отделаться от этого чувства гниения, как ты выразилась, но неужели я теперь должен закопать себя? Ты — сильная, а я не хочу уступать тебе.

— Что?.. Я не…

— Я знаю, что ты пережила, но вот ты стоишь передо мной, и ненавидишь меня. В тебе есть силы на эту ненависть. В тебе есть силы идти дальше, переступая через всё то дерьмо, что с тобой случилось.

— Дай мне пройти, — Гермиона оттолкнула Драко в сторону. — Завтра суд и мне нужно работать.

Она забежала в дом, и быстро поднялась в свою комнату, запутываясь в собственных ногах. Её тело пробила дрожь, а по коже пробежали мурашки. Это всё походило на очень плохо поставленный фильм, с плохими сюжетными ходами и отвратительной актёрской игрой. Грейнджер даже не хотела думать о том, что Малфой хоть на секунду мог быть искренним в своих словах — ей было предпочтительнее думать, что это новый способ издевательства над нею.

И пусть Гермиона знала, что на дне души хранилось несколько пыльных воспоминаний о том, что Малфой может быть другим, что он способен на искренние чувства, но от этого было больно. Она слышала в голове отголоски давнишнего разговора, голоса слизеринца, что так трепетно рассказывал о том, как болит его душа. А Грейнджер слушала это, начиная ненавидеть его ещё больше за то, что он может быть лучше, но с ней даже не пытался быть таким.

Холодная постель приняла её в свои объятия, и на миг показалось, что жизнь обрывается. Гермиона просто поддалась свободному падению, желая закрыть глаза раз и навсегда, но это было только призрачной мечтой. Она давно смирилась с тем, что смерть была лучших исходом для неё, потому что это всё наконец-то прекратилось бы.

Ей твердили о том, что она такая сильная, но сама же Гермиона считала, что она — трусиха. Ей было всегда страшно сделать тот самый последний шаг, чтобы перешагнуть через грань, и одним махом убить себя и своих внутренних бесов. Да, когда-то она всё-таки была близка к этому, но Забини оттащил её от края Астрономической башни, зарядив больную пощёчину по бледному лицу. Он пообещал, что будет с ней до последней выцветшей страницы — это было так громко, а потом он тоже был вынужден бежать.

Гермиона закрыла глаза, но судороги заставляли её содрогаться и не позволяли уснуть, будто бы организм хотел, чтобы она чувствовала эту боль, чтобы случайно не нашла способа забыться.

— Милая моя, — Грейнджер почувствовала прикосновение тёплых рук к своему лицу, — как бы я хотела тебе помочь… Моя хорошая…

Девушка открыла глаза и увидела перед собой свою мать. Миссис Грейнджер стояла перед дочерью на коленях, поглаживая её волосы. Впервые за много лет Гермиона видела женщину во сне живой, без кровавых пятен на белом платье и с улыбкой на лице. Это был хороший сон, но Гермионе было от этого ещё страшнее, потому что она боялась, что в любой момент всё вспыхнет ярким огнём.