Каллгира. Дорога праха (СИ) - Рут Хартц

Гастинцы верили, что всё то время, пока люди жили в бункерах, Алга был мёртв, питал землю, очищал природу, вбирал в себя яды, что могли навредить его детям.

Делиться с этими важным, тем, что касалось трепетной веры и жертвы богов, Казимире не хотелось. Не их это дело, мальчишек, росших на сказках о первом чистом, о Дэуме, наказывавшем нерождённых детей болезнью.

— В Ирам бога провожают, — сказала, наконец, Каз и покосилась на Ариана, — пекут поминальные пироги с мясом. Вот такие, треугольные, большие. М-м, это моё любимое. Ещё хэлв делают. Это такая смесь из мёда, орехов, кунжута...

— Хва-атит! — взвыл Ариан в тон собственному животу.

— А нехер было терять провизию! — с мстительным хохотом ответила Казимира.

Вегард тоже рассмеялся. От шума их лошади заволновались, кобылка Ариана убежала вперёд и никак не поворачивала. Каз хотела что-то сказать, пока они с Вегом были одни, но не стала.

— Вот видишь, не сложно ведь, — буркнул Вегард. Она промолчала, а когда Ан поравнялся с ними, продолжила свой рассказ:

— Ладно-ладно, княже, слушай дальше. Всё, что ты в Ирам наготовишь, есть нельзя. Нужно раздавать соседям, гостям, прохожим, а то, что принесут тебе — то и ставишь на стол. Следующую дюжину дней нужно держать суáм. Не пить ничего, кроме воды, не есть ничего, кроме пшеничных лепёшек.

Алга не ест и не пьёт, и мы не будем.

Когда Казимире было лет семь, новенькая кухарка в Гур попыталась весь Орден посадить на суам. Взрослые мужчины, две трети из которых не были родом из Гастина, её порыва не оценили.

Ещё какое-то время они ехали втроём, тихо переговариваясь, пока Ан разучивал новые слова. Вег иногда отъезжал вперёд, проверить, всё ли в порядке. В одну из таких минут Ариан сказал что-то очень тихо, так что Казимире пришлось переспросить.

— У тебя бывают фантомные боли? — повторил он, а взгляда не сводил со спин, идущих впереди. Не хотел, чтобы их застукали за такой темой. — В руке.

Они уже спешились, чтобы дать лошадям передышку. До города оставалась пара часов и останавливаться на привал, снова спать на земле и корнях не хотелось, хотя веки и наливались свинцом, а ноги едва двигались. Последний рывок до мягких постелей и горячей воды.

Небо между кронами стало совсем чёрным, луна спряталась, и факел, который нёс Ариан, коптил, жутко воняя горящим маслом.

— Иногда, — ответила Казимира. Вдруг остро захотелось сжать левый кулак, просто почувствовать, какого это. Хотя бы кулак протеза, чтобы скрипнули и скрежетнули железки, чтобы вибрация дошла до локтя и отдалась в плечо.

Ариан оступился, зажмурился и постоял пару секунд. На скользких от мха камнях он то и дело поскальзывался, спотыкался, удерживался только за свою лошадь, которая уже нервно вскидывала голову на каждую его остановку.

— У меня постоянно, — сказал Ан. Это что, попытка оправдать скотский характер болеющей ножкой? — Думал, обскуры же с этим чаще сталкиваются. — Он повёл плечом. — Может, способ какой придумали, чтобы облегчить боль. У Клаудии-то протезов нет. — Ан замолк на середине слова, потому что один из силуэтов двинулся к ним. Ан спешно добавил: — Спросить мне не у кого.

— Способа нет. — Казимира поморщилась. — Терпи. К зафери, ты напомнил, теперь и у меня ноет.

Ан оглянулся к ней с грустной полуулыбкой. Мазнул взглядом и отвернулся со словами:

— Не такие мы и разные.

Хм. Два дня назад Каз бы скорее удавилась, чем согласилась с ним в чём-то, а теперь...

Соскоблить бы с Ариана этот слой пошлой позолоты и спеси — вдруг под ними, и правда, окажется глина, из которой ещё можно слепить что-то дельное?

Не-ет, не забывай. Он, как и Бофорт, всего лишь играет выгодную роль. Эти глиняные фигурки давно слеплены, обожжены и выкрашены в белый цвет.

[1] (коригранский) «Весна».

20

90-й год. Казимире двадцать лет. Она идёт знакомиться с Эдвардом Бофортом, молодым резистентом, желающим стать князем.

Каз входит в особняк, замедляется на гранитной лестнице, чтобы не шаркнуть грубыми ботинками. Охранники уже знают её в лицо — за эту дюжину дней она посещала дом Бофортов дважды. Сегодня Казимиру должны представить заказчику, будущему князю Оссира.

Последние четыре года Каз берётся за любую работу, и заказчики ей довольны. Кто-то и посоветовал её Бофортам. Отлично, ещё пара лет в таком темпе и с такой репутацией, и Казимира сможет заказать себе тот глазной протез. Давно бы скопила, если бы меньше тратилась на ерунду. Но с другой стороны, своё жильё — достойная трата, определённо лучше, чем кочевать из отеля в отель.

Слуга-салданка забирает у неё тёплый плащ и открывает дверь в большой зал. Слуги, охранники, Белые Адепты, которые молятся за Бофортов в домашней часовне — все на подбор салданцы. Как и сами Елизавета и Филипп. Их сын, Эдвард, вчера должен был вернуться из Белого Храма, где воспитывался с пятилетнего возраста. Родители сами отправили его туда, навещали два раза в год, а теперь и убийцу подобрали, которая проложит для Эдварда дорогу к трону. Отеческая забота по-морбосовски.

Бофорты — тот редкий пример идеальной семьи в глазах храмовников. У пары резистентов родился чистый малыш, и больше детей они заводить не стали, чтобы не испытывать терпение Дэума. Как бы они отмылись от такого позора — ребёнок-обскур?

В третий раз Казимира приходит в их дом. В третий раз никто не предложит ей стул или чашку чая, никто не скажет слов приятнее, чем «Милочка, вытрите у порога свои сапоги, у нас тут зуритинские ковры ручной работы».

Сегодня утром пошёл снег, первый за этот гиш. Сейчас на улицах остались только лужи. Каз переступает с ноги на ногу, оставляя всё больше грязных разводов на половицах.

В большом зале, единственной комнате, куда Каз впускают, сидят все трое. У Елизаветы длинные косы, как всегда, уложены вокруг головы. Можно рассмотреть весь спектр оттенков её волос от русого до рыжего. У Филиппа на висках проступает седина, а борода рыжеет клочками. И вот он. Эдвард. Драгоценный отпрыск. Елизавета накануне с гордостью рассказывала, что учился Эдвард не где-то, а в столичном храме. Вот и камзол на нём цветов Идена. Чёрный и золото. Крупные красные бутоны распустившихся роз у подола и громоздкие эполеты.

Будущий князь на вид ровесник Казимиры, только светлые усы и бородка придают пару лишних лет. Когда его мать указывает на Каз и представляет её, Эдвард поднимается из кресла.

— Рад познакомиться. Наслышан о вас, — говорит он медовым голосом на ровном гастинском. С его родителями Казимира разговаривала только на салданском, и теперь их лица заметно вытягиваются от удивления.

— И я, — отвечает Казимира сухо и переходит к делу. — Ваш заказ...

— Может, присядем для начала? — Эдвард указывает на соседнее от своего кресло. Каз сомневается в уместности, смотрит в ожидании разрешения на Елизавету, но влюблённый взгляд той прикован к сыночку. Никак не налюбуется.

— Дорогая, давай оставим их, — предлагает Филипп и берёт жену под руку. — Эдвард справится без нашего участия.

Они выходят, не удостоив Каз ни словом, ни взглядом. Когда за их спинами слуга закрывает дверь, Эдвард улыбается Казимире, будто извиняясь, и жестом приглашает присесть. Конечно, такое сокровище никто не оставит наедине с обскурой-убийцей — у дверей по эту сторону дежурят два охранника.

Зал совмещает в себе библиотеку и гостиную. Но картин в позолоченных рамах, скульптур с прожилками трещин и дорогого хрусталя здесь не так много, чтобы приглашать сюда по-настоящему достойных гостей. Скорее так, мелочёвку вроде наёмников, торговцев, дальних родственников. Тех, перед кем даже щеголять богатством невыгодно.

Хм-м, Казимира не стала наводить справки, чем зарабатывает Филипп Бофорт. А стоило. О заказчике нужно знать всё, от источника дохода до имени последнего слуги. Конечно, сомнений в достатке Бофортов не возникает — посмотреть только на этот книжный стеллаж во всю стену. Настоящие бумажные книги. Весьма дорогое удовольствие. Ни на одном корешке, конечно, не найти пыли, но Каз и вторую бы руку отдала на отсечение — к книгам тут притрагивались только слуги. Занятые богатые люди должны заниматься семейным бизнесом, литература их интересует только в качестве коллекционирования.