Мы в город Изумрудный... (СИ) - Лукин Андрей Юрьевич
Изрядно притомившись, он стал понемногу подумывать о ночлеге, потому как не очень ему хотелось идти ночью сквозь глухоманные дубравы. Помнил он по прошлому году, что где-то в этих как раз местах стояла придорожная корчма, называемая «Будынок дроворуба». К тому часу тихая и ясная ночь вступила в свои права; и хотя над лесом висел ясный месяц, дороги, однако ж, не было видно, и вскоре Жус вынужден был признать, что сбился с пути и что ночевать в корчме в этот раз ему не придётся.
— Вот так напасть! — говорил он сам себе. — Правду люди кажут, что дивчины до добра не доведут! Угораздило же меня влюбится в Оксану!
Ещё немного пройдя в полной темноте, он увидел вдали огонёк.
— Хутор! Ей-слово, хутор! — обрадовался Жус и из последних сил поспешил вперёд.
Предположения его не обманули: через некоторе время он подошёл к хутору, состоящему из одной большой хаты, в окнах которой светился тусклый огонёк. Хотел было наш столяр постучать кулаком в двери, просясь на ночлег, но что-то словно остановило его. Осторожно подкравшись к оконцу, он заглянул в хату и вот что предстало его удивлённому взору.
На полу посреди хаты сидела жуткого облика старуха, с крючковатым бородавчатым носом, с острым загибающимся вверх небритым подбородком, и блёклыми глазами навыкате. Облачена она была в поношенное платье, нагольных тулуп без рукавов и кое-как завязанный на затылке платок. Прямо перед ней стояли две деревянные миски: одна была наполнена сметаною, а в другой шевелились чёрные пиявицы и прыгали большие лягухи, называемые в наших краях попросту жабами.
Мысли и глаза столяра невольно устремились на эти тарелки. «Посмотрим, — говорил он сам себе, — неужто будет старуха есть такое кушанье. Это же тебе не галушки и не вареники».
Только что он успел это подумать, старуха разинула рот, поглядела на тарелки и разинула рот. В это время жаба выплеснула из миски, шлепнула в сметану, перевернулась на другую сторону, подскочила вверх и как раз попал ей в рот. Старуха съела и снова разинула рот, и теперь уже пиявица таким же порядком отправилась следом за жабой. На себя старуха только принимала за труд жевать и проглатывать.
«Вишь, какое диво! — подумал кузнец. — И как она только не подавится с такого угощения».
Боязно ему сделалось от увиденной картины и, хотя малый он был не пугливый, засомневался, стоит ли ему проситься на ночлег к подобной хозяйке. Усталость, однако, взяла своё и он, постучавшись, вошёл в хату.
— Здоровеньки булы, — сказал столяр, поклонясь, — А что, бабуся, пустишь меня переночевать?
Старуха резво подхватилась с пола и молча пошла прямо к нему с распростертыми руками.
«Эге-гм! — подумал столяр. — Только нет, голубушка! устарела». Он отодвинулся немного подальше, но старуха, без церемонии, опять прянула к нему.
— Слушай, бабуся! — сказал тогда Жус, — Ты уж, будь добра, не подходи ко мне. Обниматься мне с тобой желания нету.
Но старуха раздвигала руки и ловила его, не говоря ни слова.
Столяру сделалось страшно, особливо когда он заметил, что глаза ее сверкнули каким-то необыкновенным блеском. «Э-ге-ге! — подумал он. — Да это ж та самая ведьма, Бастя Гингеменко, о которой давеча когидовский голова в чинке рассказывал. Угораздило же меня на её хутор как раз выйти».
— Бабуся! что ты? Ступай, ступай себе, оставь меня в покое! — закричал он, отступая к выходу.
Но старуха преградила дорогу, вперила на него сверкающие глаза и снова начала подходить к нему. Тут бы столяру и погибнуть безвременно, да только угодила ему под руку стоявшая у стены кадушка с водой. Не помня себя от страха, подхватил он ту кадушку (а силой, надо заметить, он был вовсе не обделён) да и опрокинул прямо на ведьму. Ходит в наших краях упрямая молва, что супротив ведьминого колдовства ничего вернее не найти, чем чистая родниковая вода. Так оно и получилось.
— Клятый столяр! — гневно восклицала старуха, вертясь и крутясь, и стараясь стянуть с себя намокший тулуп. — Що ты зробыв, негодник! Я же растаю!
Едва пару раз успел моргнуть столяр, глядь, а старуха-то уже почти и впрямь растаяла, как последний снег на мартовском солнце.
Подхватился Жус, выскочил из хаты и ну бежать куда глаза глядят, радуясь про себя о таком чудесном спасении. Ночь едва перевалила за половину, месяц скрылся за деревьями; где жовтый шлях? где родная Когида? куда ноги направить? Не думал о том столяр, бежал и бежал, даже про черевички забыл, а ведь можно было, дождавшись ведьминой погибели, по её хате пошарить, по сундукам пошукать, вдруг бы да и отыскал желаемое. Куда там! Уноси ноги, пока цел!
Да только не такова была та ведьма, чтобы запросто позволить ему спастись, ведь на то она и называлася зла чаривныця. Вода в кадушке на столярову беду давно застоялась и не имела уже той силы, что прежде. Воспрянула ведьма, отряхнулася, скинула мокрый тулуп, переоделась во всё сухое и кинулась в погоню, так уж ей теперь жгло в бездушной груди, так уж хотелось отомстить за своё нечаянное растворение.
Очень скоро догнала она беглеца и вскочила с быстротою кошки к нему на спину, ударила его метлой по боку, и он, подпрыгивая, как верховой конь, понес ее на плечах своих. Все это случилось так быстро, что столяр, злякавшись, едва смог опомниться и схватить обеими руками себя за колени, желая удержать ноги; но они, к величайшему изумлению его, подымались против воли и производили скачки быстрее марранского прыгуна. Когда перед ними открылась ровная лощина, а в стороне потянулся черный, как уголь, лес, тогда только сказал он сам в себе: «Как бы не пропасть мне с концами от таких ведьмовых скачек».
Жус, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным перестуком звенят чоботы каблуками по жёлтому кирпичу; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли; и, косясь, постораниваются редкие путники и бросаются в испуге прочь с дороги… не то медведи, не то саблезубые тигры, не то вовсе якие-то людожеры. А он всё скачет и скачет, неся на своих широких плечах хохочущую от дикого восторга косматую Бастю Гингеменко, жуткую чаривныцу, о которой все слыхали, но никто не видал, а те, кто видал, сгинули бесследно.
И какая же ведьма, скажи на милость, не любит быстрой езды?..
Обращенный месячный серп светлел на небе. Робкое полночное сияние, как сквозное покрывало, ложилось легко и дымилось на земле. Леса, луга, небо, долины — все, казалось, как будто спало с открытыми глазами. Ветер хоть бы раз вспорхнул где-нибудь. Тени от дерев и кустов, как кометы, острыми клинами падали на отлогую равнину. Такая была ночь, когда столяр Онфим Жус несся по полям и лесам во всю прыть. Пот катился с него градом. Ему чуялось, как будто сердца уже вовсе не было у него, и он со страхом хватался за него рукою. Шаг его начинал становиться ленивее, ведьма всё слабее держалась на спине.
«Хорошо же!» — подумал про себя Жус и наконец с быстротою молнии выпрыгнул из-под старухи и вскочил, в свою очередь, к ней на спину. Старуха взвизгнула и мелким, дробным шагом побежала так быстро, что всадник едва мог переводить дух свой. Земля чуть мелькала под ним. Все было ясно при месячном, хотя и неполном свете. И только тут заметил столяр на ведьминых ногах серебряные черевички; они-то и придавали ей неописуемой прыти, так что пыль вилась позади столбом.
Двое сидящих у ворот придорожной корчмы пожилых жевунов проводили скачущего на старухиных закорках столяра задумчивыми взглядами. «Вишь ты, — сказал один другому, — вон какая резвая ведьма! Что ты думаешь, доскачет она, если б случилось, до Большой реки, или не доскачет?» «Не всякая ведьма доскачет до реки, — отвечал другой. — Но эта, я думаю, доскачет. Вишь, яка прыткая». «А до Изумрудного миста я, думаю, не доскачет?» «До Изумрудного не доскачет», — отвечал другой. Этим разговор и закончился.
Надолго, между тем, старухи не хватило. «Ох, не могу больше!» — произнесла она в изнеможении и упала на землю.
Рассвет уже загорался, и блестели вдали травяной зеленью чудесные главы городских башен. Почти до самого Гудвина доскакали они в эту ночь. Впору было идти, просить у Велыкого и Жахлывого «мозок, серце и смиливисть». Впрочем, ума и отваги у столяра и без того хватало, да и сердце в груди стучало исправно. Жус глянул на страшную старуху; она была боса, и с ног её слетели чудесные серебряные черевички. Подхватил их столяр в обе руки и бросился скорее прочь, пока ведьма не опамятовала. «А всё ж добре, что я на тот хутор заглянул, — говорил он себе. — Видать, сама судьба привела меня туда».
