Дмитрий Щербинин - Буря
Событие это произвело, конечно, тягостное впечатление; и, даже Робин поник головою, но вот уже вскинул ее, и насильственно улыбаясь, проговорил:
— Он кричал так, и умер, потому что отчаялся; потому что не хотел ни на что надеяться, ну а мы то молоды! В нас столько сил! Конечно — это темно, и жутко все, но есть же ведь Любовь; ведь — она же ждет меня. Нет, батюшка, вы никогда не останетесь одиноким. Мы вас никогда не оставим. Вы просто очень волновались, вот и приснился вам этот сон.
— Ну, хорошо, хорошо. — кивнул Фалко. — Я просто посчитал, что раз уж это привиделось, так не стоит держать в себе. Ну, теперь то вы все знаете, и вам самим решать…
— Все решено. — стараясь говорить спокойно, отчеканил Ринэм, но все же голос его подрагивал от волнения. — Осталось бы только узнать, когда все это начнется…
Фалко хотел было ответить, но, в это время, раздался топот многих и многих бегущих; раздались полные холодной ненависти крики орков; и тут хоббит побледнел, тихо молвил:
— Ну, вот и все — мы раскрыты. Они к нам бегут, они знают, про тебя, Ячук. Я слышу это среди их криков.
— Что?! — Рэнис аж подскочил — встал посреди клети со сжатыми кулаками, и цедил. — Ну я этим гадам так не дамся — я их клыки то сейчас пересчитаю.
Рядом с Рэнисом встал и Робин — он пытался что-то сказать, однако, чувства его были столь велики, что он даже и слова вымолвить не мог — только из ока его катились слезы, а из носа все сильнее и сильнее шла молодецкая, раскаленная кровь. Что же касается Ринэма, то он подошел к Фалко, и несколько раз проговорил:
— Надо бы что-нибудь придумать.
Хоббит молвил Ячуку:
— Быстрее в проход. Беги вместе с ключами, и даже если нас поведут в застенок, все равно отдай их двенадцати — о том кто они узнаешь, из соседней клети. А мы выдержим — мы все выдержим. Верь мне. Ну, все беги, расскажи все Хэму. Он лучший друг. Все.
Но тут к Ячуку бросился Робин, и, павши перед ним на колени, зашептал:
— Ты ей все расскажи. Скажи, что я был верен ей до конца, что после смерти мы все равно встретимся…
— Да не время же сейчас. — спокойно молвил Фалко. — Дай ему уйти.
Ячук, сам плача от боли, от ужаса перед эти надвигающимся — бросил в лаз сначала коробку с ключами затем рюкзак, сам бросился туда, ну а Фалко прикрыл лаз соломой.
В это самое мгновенье запыхавшиеся орки остановились перед клетью, и были их очень много, и все с обнаженными ятаганами, а их предводитель, морду которого, казалось, придавила какая-то громадная глыба, прорычал:
— Здесь! Это он — мохноног! Готовьте сети, готовьте ятаганы, в этой клети может быть ловушка!
— Быть может, из луков его?!
— Болван! Они нужны живыми — здесь целый заговор! Дело первостепенной важности! Сам Он требует их на допрос!.. Готовься!..
Так начало свое страшное действие предательство Сикуса. Однако, на этом оно еще не закончилось. Ведь, был же еще и лесной терем; была еще и Вероника, и о том, во что вылилась его слабость, будет сказано дальше.
* * *Право, мне бы хотелось рассказать после всего этого мрачного, какую-нибудь светлую сказку из весенней поры; упомянуть хоть немного о счастье моих героев — ах, с радостью бы! Но что же я могу поделать, когда история эта не зависит от моей воли, когда действие ее происходит в мире, где добро и зло так ясно разделены морем, и когда герои мои, заключены во тьме? И тяжело мне приступать к дальнейшему повествованию, ибо еще больше в нем боли, но еще больше и чувств, еще сильнее жажда вырваться, еще страшнее борьба…
* * *Так уж получилось, что в это самое время возвращался после своих многолетних странствий эльф Эллиор. Если бы взглянуть на Эллиора, который был двадцать с лишним лет назад, и на нынешнего, то никаких изменений в нем бы не увидели: все то же благородное и молодое эльфийское лицо, все те же, сияющие ясным, добрым светом большие глаза; все те же густые кудри златистых волос — правда, волосы были убраны под капюшон, да и лицо было прикрыто им; на нем был длинный темно-серый плащ, который сливал его с окружающим миром. Шел он так быстро, что иной и бегом бы его догнать не смог — однако, двигался он, не смотря на то что с последней остановки остались многие и многие версты, так легко и плавно, что, казалось — это был бестелесный дух, облачко плывущее над землей. А на самом то деле он очень устал, и только чувствие близкой встречи с друзьями придавало ему сил.
Он возвращался с дальнего севера, а до этого он был и на юге, и на востоке; несколько раз проходил близко от этих мест, но каждый раз, волею обстоятельств, не мог завернуть к темному лесу; он был и у братьев-эльфов, он спускался под развалины древних храмов, где дремали еще ужасные отпрыски Унголиаты, однако нигде не мог найти такого заклятья, которое бы разморозило Мьера, или освободило от паутины Сильнэма. Оказалось, что заклятье, которое возродило бы в промерзшем теле пламень жизни знало одно маленькое племя затерянное во льдах дальнего Севера, и к которому Эллиор сам попал уже замерзшим, и погиб бы, если бы они его этим самым заклятьем не излечили.
И вот теперь он возвращался. Он не решался выйти на тракт, шел среди снегов, в темноте, в кружеве метели; и, так как ничего не было видно, доверялся своим чувствам, ну а чувства, в подобных ситуациях, никогда его не обманывали. Он не выходил на тракт, не потому что боялся за свою жизнь, а здесь, вблизи от орочьего царства, почти наверняка произошла бы встреча с отрядом орков, или же еще каких-нибудь темных тварей — так не смерть его страшила, а то, что он так и не донесет до друга с таким трудом добытое заклятье.
Он прошел в двух верстах к востоку от орочьей башни, где в это время мучался, готовясь совершить предательство Сикус; и завернул на запад, намериваясь поскорее пересечь тракт и углубиться в черный лес. Вот он достиг тракта: этот путь здесь был довольно широким — шагов в пятнадцать шириною; прежде чем пересечь его, эльф замер, прислушиваясь. Нет — не было слышно ничего, кроме пронзительного стона снежной бури, да отдаленного волчьего воя. Из темноты с яростью вылетали полки снежинок, и заполняли собой воздух так плотно, что не было видно не только черный стены леса, которая должна была выситься на другой стороне тракта, но, даже и противоположной стороны этого разбитого, покрытого ухабами пути…
Но вот эльф решился, и метнулся вперед. То, что произошло в следующее мгновенье можно назвать и невезением и совпадением: но в то же мгновенье, когда он бросился, из вихря снежинок, совершенно беззвучно метнулись на него два черных коня, в которых запряжена была бело-золотистая карета: все произошло в столь краткое мгновенье, что, даже и эльф Эллиор не успел бы отскочить в сторону; однако, он выставил руку, намериваясь схватиться за уздечку… Рука прошла и через уздечку и через шею коня, вот и сам конь, обволок его, словно порыв холодного ветра; вот надвинулась карета; но за мгновенье до того, как столкнуться с Эллиором, покрылась бледно-синеватым цветом и, вдруг, рассыпалось в целую стену из снежинок, которые нахлынули на эльфа, и ударили его так сильно, что он едва удержался на ногах.
— Здесь дело не ладно. — прошептал он в некотором замешательстве. — Тут волшебство; а кто просто так будет творить призрачную карету, да коней?..
Сердцем он чувствовал, что это связано с его друзьями, а потому еще быстрее, и теперь уже действительно бегом, поспешил в глубины Черного леса. Его эльфийские глаза хорошо видели в любом мраке, но в начале черного леса дорогу смог бы разглядеть и простой человек. Над головою, словно ребра, на которые палач клал все большие тяжести, трещали, под напором снежной стихии ветви — там уже набрались целые сугробы и они должны были выдержать до конца зимы массу гораздо большую; однако, трещали с непривычки, после короткого лета. Кое-где снег просачивался; и от таких сугробов исходил блеклый серебристый цвет — словно, эти снежинки, когда они еще витали в высших слоях воздуха вобрали в себя свет звезд, и вот теперь месяцы обреченные провести в этой темнице, печально изливали этот свет.
Эллиор не был здесь двадцать с лишним лет, однако — хорошо помнил дорогу. Сердце его тревожно сжималась: «Беда, беда…» — и еще он чувствовал, что беда разразилась совсем недавно, корил себя, что не шел еще быстрее.
Он бежал все дальше и дальше; и вот очутился в той части леса, где между деревьев нависала постоянная чернота, и даже и летом было холодно: и тут он заметил, что с того времени, как он оставил эти места, кое-что здесь изменилась: теперь даже и его эльфийский взор с трудом сквозь этот мрак продирал — тяжелой была эта чернота; она, точно туман, сотканный из тончайших паутинок, медленно двигались среди деревьев; и Эллиор видел между ветвей какое-то движенье; видел, как сгущается эта тьма, как тянется к нему. И вот он понял, что окружен чем-то, чему нет ни имени, ни формы — он понял, что если сделает хоть еще один шаг, так будет схвачен; но он зашептал заклятье на эльфийском (если бы он запел громко так весь лес бросился на него в ярости, и попросту раздавил) — но он этого шепота окружающее нечто вздрогнуло, и издав протяжный стон отступило.
