Fanfics.me Magenta - Шпеер

— Это сердце! — ринулся к Локхарту Гарри. — Гермиона, да что вы стоите! — завопил он. — Вызывайте скорую!

Симптомы были знакомыми, в таком состоянии Г. Дж. как-то застал дядю Вернона: надежная дилерская компания, покупающая оптом дядюшкины дрели, неожиданно обанкротилась.

— Да! — прохрипел писатель. — Сердце, почки, душа, деньги, слава! Всё коту под хвост!

— Шатц! — в отчаянии крикнул Гарри, забыв о всяком притворстве. — Сделай что-нибудь! Где у нас аптечка?!

В ужасе глядя на оплывающего в кресле сердечника, директор сорвал с рычагов телефонную трубку, намереваясь набрать три девятки.

Тонкие и неожиданно сильные пальцы Гермионы перехватили его запястье.

— Это не сердце, — сдавленным голосом сказала девушка. — Не надо никуда звонить, мистер Поттер.

Гарри непонимающе захлопал глазами.

— Что такое, Гилдерой? — произнес до того молчавший редактор. — Нельзя ли без мелодрамы?

Гарри наградил его возмущенным взглядом: такой бесчувственности он от Северуса не ожидал.

— Мелодрамы? — с неподдельной горечью отозвался страдалец. — Всё рухнуло, надежды, планы, мечты!

— Мистера Локхарта обокрали, — тихо сказала Гермиона. — Вынесли из пентхауса деньги, технику...

Лицо писателя сморщилось печеным яблоком, плечи подозрительно затряслись.

— Да пусть бы всё унесли до последней тряпки! — взвыл он. — Но компьютер!.. Вместе с флешкой! Прибегаю сюда, а тут... — он навалился грудью на стол секретарши, уронив на локти золотоволосую голову.

— «Автобиография», — потрясенно пробормотал Гарри, сообразив, наконец, что случилось.

Он обернулся к Гермионе. Та застыла, как живое воплощение скорбящей Богоматери. По ее покрасневшим щекам одна за другой быстро скатывались слезы.

— Вы разве не додумались сделать копию? — Северус сердито тряхнул черной гривой.

Секретарша звучно хлюпнула носом и покачала головой.

— А редакция «Роял Пресс»? — вспомнил Гарри. — Если вы отдавали им файл, то у них наверняка...

— Ничего я им не давал! — прорычал Локхарт. — Они приезжали ко мне домой! Яду мне! Кастрируйте! Четвертуйте, колесуйте, отрубите голову! — крикнул не любящий крови писатель. — Мы не успеем восстановить файл! Послезавтра книга должна быть в репроцентре, а послепосле...

Он затрясся сильней и вдруг глухо зарыдал.

— Гилли! — завизжала Гермиона. Едва не сбив с ног директора, она ринулась к несчастному, упала грудью ему на спину и распласталась сверху, как орлица над птенцом в гнезде.

— Странное совпадение, — пробормотал редактор. — Тут сгорело, там обокрали... Идемте, мистер Поттер. Навряд ли мы можем чем-то помочь.

Гарри оторвался от вынимающей душу картины страданий и перевел взволнованный взгляд на Северуса. В глубине злодейских глаз не было и капли сочувствия. Хуже того, Г. Дж. померещилась затаенная в черных глубинах насмешка.

— Мистер Локхарт, возьмите себя в руки, — бесстрастно сказал Северус. — Я свяжусь с командой мэра. Возможно, нетрудно будет выйти на тех, кто вас обокрал. Вы вообще додумались в полицию заявить? — поинтересовался он.

Потеряв способность к связной речи, придавленный телом рыдающей секретарши, писатель только хрюкнул в ответ.

— Всё ясно, — буркнул редактор.

С лицом невозмутимого индейца Северус направился к двери. На пороге он обернулся, оглядел застывшего как истукан Г. Дж. и вдруг улыбнулся, злодейски блеснув зубами.

— Вы предлагали пообедать, мистер Поттер? — светским тоном осведомился он.

* * *

«01.05.2001

Пока ещё умом во мраке он блуждает, но истины лучом он будет озарен. Слаб человек — но чистая душа. В своём исканье смутном...» *

Дьявол, Рэй, хоть с собой будь честным! Так и скажи: слаб человек. И не какой-то абстрактный человек вроде соседа снизу, завалившего вход в свою берлогу пустыми бутылками! Ты слаб, приятель. Ты!

Иначе почему ты сейчас лежишь не шевелясь, боясь дышать, боясь спугнуть, разбудить чудо? Пожираешь взглядом похотливого сатира дивное юное тело?

И не юродствуй над «Фаустом», искатель плотских истин!

Не знаю я ваших истин и знать не хочу. Истина живет мгновенье — здесь, сейчас, сей секунд! Вчера мы о ней знать не знали, завтра она станет ложью, источенная всепожирающим червем бытия, рассыплется в прах, проскользнув невесомым пеплом между пальцев.

Ты здесь, Сын Божий. Ты со мной, о Адам.

Здесь, сейчас, сей секунд. Что еще надо?

Тебя не было вчера, тебя не будет завтра. Как знать, может, и меня самого на деле нет нигде, кроме как в преходящем мгновении? В иллюзорном выдохе времени, случайном скоплении атомов, в искаженном и причудливом пространстве заблуждений собственного мозга?

Что вчера пил, Рэй?

Ничего? Тем хуже.

Откуда ты взялся в моей постели, Сын Божий? Тебе тут не место, а уже и корни пустил! Один крепкий корешок так точно!

Что ты делаешь со мной, мальчишка? Почему я дышу, выпивая твой пот, утоляю жажду молоком твоей юности, отдыхаю головой на твоем бедре, пьянею без вина, утопая в твоих глазах цвета дикого меда?

О Эль-Шаддай,² я заживо погребен в горячем песке, вечно жаждущий, вечно желающий! Убей меня, почему Ты медлишь?

Рэй, ну вот, опять врешь сам себе. Меньше всего ты бы сейчас хотел раскинуться хладным трупом на постели, когда рядом лежит и ровно дышит юное чудо.

А что мне делать, черт возьми? Разве можно смотреть спокойно и без ревности, как луч весеннего солнца, выбившись из-за шторы, беззастенчиво лижет белым языком твое прекрасное тело, Адам?

Может, вспомнив о кистях и красках, нарисовать это бедро с красиво лежащими золотыми волосками, чудесное усталое бедро, утомленное любовью и отдыхающее, обласканное светом?

Кто, я? Бездарными руками посметь повторить ту красоту, что нежит взгляд проклятого богом грешника? Да никогда!

Как я осмелюсь изобразить тебя, мой спящий Аполлон? Как смогу передать дивные изгибы грациозного тела, коснуться холста краской живого тепла и невидимо бурлящей крови, если нет их в убогой палитре моей жизни? Где возьму волшебную кисть, чтобы воссоздать теплый солнечный блик на твоем гладком точеном плече? Пылающую бронзу покоящихся на подушке мягких кудрей? Как нарисую святое святых, твой прекрасный спящий фаллос в нежном золоте волос, перед которым я прямо сейчас — пока ты спишь — тихо встану на колени?»

«Идеал, Совершенство, Венец Творения», — некстати пронеслось в голове Г. Дж., на мгновение вырвав его из плена шпееровского славословия.

Гарри оглянулся на разлегшегося на офисном диване редактора. С кислым скучающим лицом тот просматривал шедевр очередной восходящей «звезды» женского романа — не одна мадемуазель Лестрейндж подбрасывала полыхающие угли страсти в нежные сердца домохозяек.

Мысленно улыбнувшись забавной хмурости Северуса и тут же забыв, что его смутило, Гарри вернулся к тексту.

«Пусть мои губы заменят кисть, повторяя незримый контур твоего совершенного тела!

Чушь порешь, Рэй. Так и скажи: если не возьмешь в рот, вот прямо сейчас — умрешь на месте, не призывая Эль-Шаддай!

Боже, боже, погибель моя! Сладкое Древо Жизни, пахнущее обольщением даже во сне. Я разбужу тебя песней губ и языка, неслышной музыкой желания, рвущейся из сердца коленопреклоненного человека!

— Рэй. Отстань. Лезешь и лезешь, не могу уже.

Ах ты скупой Сынок щедрого Отца! Не для того ли Он дает нам красоту, чтобы мы делились со страждущими?

— Один раз, умоляю, один, один, один! Я уйду сейчас.

Дьявол, и это мой голос? Просящий, жалобный и нудный? Так нищий бродяга с похмелья клянчит на бутылку.

— Куда, на работу?..

Ну как тебе ответит умирающий от голода, припавший ртом к сладкому яству?

— Хозяин звонил.

О, этот момент истины, крепнущее дерево в любящих руках садовника!

— Что ему от тебя вечно надо? Ходишь к нему, ходишь... Ты с ним трахаешься?

Типун тебе... Хорошо, не типун, но надо бы заткнуть твой красивый болтливый рот, Сын Божий!

— Мы трахаем друг другу мозги. Это верный способ установить на земле власть добра и света.

Ну и глаза. Сонные, а уже нахально смеющиеся. Вижу, больше не жалеешь, что тебя разбудили мои губы.

— Я читал ваш журнал. Ты сам веришь в то, что пишешь? Лижешь Хозяину задницу!

Умник ты наш. Конечно, лижу. Как иначе заглянуть в зловонные политические недра Империи?

— Осуждать взялся? Ты? Которого порвали за двадцать фунтов? Меня имеют за более приличное вознаграждение, Адам. При том не трогая мои тылы.

— Лучше порвать задницу, чем душу дьяволу продать.

Что ты сказал?

Что. Ты. Сейчас. Сказал?

Глупый наивный идеалист! Вот так вымерло славное польское панство.

— Нельзя продать то, чего нет.

Катись ты со своими потугами спасти мою душу. И твоя мне ни к чему. Есть тело, горячее, свежее и сильное, налитое соком весны и солнечного утра. Всё остальное — ложь и вымысел».

Скрещенные руки Северуса мягко легли на взволнованную грудь Г. Дж. Теплое дыхание возбуждающе овеяло ухо, зубы нежно прикусили мочку.