Варвара Мадоши - Гексаграмма
— Как вам удобнее, голова дракона, — Нивэй улыбнулся одним углом рта. — Хотя я бы не позволил своей племяннице находиться наедине с молодым мужчиной. Но теперь вы ее жених, вам решать.
— Помолвка свершится, когда господин Эллек подтвердит ее искусство, — проговорил Чинхе. — Я же, со своей стороны…
— Нет! — практически прошипел старик. — Никаких свидетелей с вашей стороны!
Когда она будет ваша — сколько угодно. Но не до того!
Алкестрия — священное искусство, его нельзя открывать глазам непосвященных!
— А как же то, что я сделал сегодня? — спросил Альфонс и тут же ругнул себя. Не стоило встревать.
Чинхе и Нивэй посмотрели на него одинаково холодно, как на насекомое — куда делись недавние поклоны!
Ал глубоко вздохнул. Он почувствовал раздражение, даже гнев. Эти люди со своими глупыми интригами готовы были встречаться посреди узкого моста накануне землетрясения; они торговали своими дочерьми и племянницами, как в каменном веке — и черт побери, они еще считали для себя возможным приказывать кому-то.
— Я согласился быть здесь, — медленно и отчетливо произнес Ал, — господин Чинхе, не потому, что вы окружили мою гостиницу своими убийцами. Я уже показал вам, что умею с ними управляться. И второй раз подтвердил свое согласие остаться здесь и помочь с обговоренным делом не потому, что мне что-то от вас нужно и я стремлюсь это получить. Нет. Я желаю познакомиться с синскими обычаями. Господин Нивэй, вероятно, уже догадался, что заинтересован в знакомстве с исследованиями Союза Цилиня. Я не собираюсь выпытывать ваши секреты, но готов обменяться кое-чем. И поэтому — только поэтому! — я готов провести испытания госпожи Лунань. Но в отличие от вас меня волнует кое-что еще. Меня волнуют мои собственные принципы. Поэтому я согласен провести испытания, если я останусь с этой девушкой наедине, если никто не будет за нами наблюдать и если мы не будем ограничены во времени — так, и только так!
Клянусь честью моей матери, что я не собираюсь нанести Лунань какой-либо вред. А если вы не готовы положиться на меня, то я покидаю это место немедленно.
Взгляд Нивэя стал любопытствующим.
— Если позволено, я хотел бы пригласить вас, господин Эллека, навестить мой скромный дом в Шэнъяне.
— Возможно, — кивнул Альфонс.
— Хорошо, — сказал Чинхе. — Вы будете встречаться с госпожой Лунань наедине.
Взгляд, правда, у него был крайне холоден.
А Ал подумал, что он только что выторговал несколько дней, за которые Зампано постарается найти Джерсо… и вся здешняя мафия не будет висеть у них на хвосте — что, несомненно, случилось бы, если бы они вместе покинули Цзюхуа.
* * *— Погодите, Лунань, — Ал нахмурился над доской се: в нее играли на расчерченной доске и в целом она была сложнее шахмат. Первые два дня Лунань делала его как хотела, но постепенно Альфонс научился не только двигать фишки, но и поддерживать разговор. — Ты хочешь сказать, что здешние гангстеры… триады, я хотел сказать… что они уважают императора?
— Больше, чем адепты алкестрии, — произнесла Лунань спокойно. — Император для них, как и для всех прочих, это солнце и луна, связь между небом и землей. Как можно не уважать его?
— Но император у вас выборный…
— А как иначе понять, кого небо захотело видеть своим слугой?
— Поразительно… — пробормотал Ал.
— И это говорит житель страны с военной диктатурой? — в этом месте Лунань улыбнулась.
Алу пришлось встряхнуть головой. Лунань так редко шутила — правда, шутки ее всегда касались исключительно политических тем — что ему каждый раз казалось, будто он ослышался.
— Но нам не нравится диктатура! Два года назад был даже переворот, когда генералы Грамман, Армстронг и Мустанг расправились с наиболее… неприятными вещами.
— Как можно говорить, что в родной стране тебе что-то не нравится? — удивилась Лунань. — Это все равно что ударить родного отца.
— Мой брат так делал… — задумчиво протянул Ал. — И хотя я не был вполне с ним согласен, все-таки не скажу, что он уж совсем не прав…
— Какой ужас!
— Лунань прижала тонкие пальцы к белым щекам. — Ему отрубили руку?
— Ну, она и так была железная… а что, это у вас такой милый обычай?
— И очень хороший, — твердо сказала Лунань. — Родителей нужно уважать.
— Даже если твой отец продает тебя в жены гангстеру?
Лунань опустила глаза. Потом сказала мягко:
— Альфонс, вы хороший человек, неплохо знаете наш язык, но еще не слишком хорошо разбираетесь в обычаях. Поэтому я не буду смертельно обижаться на вас. Но должна вам сказать, что мой отец — хороший человек. И брак с Чинхе он устроил по моей просьбе.
Ал моргнул.
Это был едва ли не первый раз за время их знакомства, когда Лунань призналась ему в том, что у нее есть какие-то свои желания.
— Вы меня удивляете… Почему же вы заплакали при нашей встрече?
— Это были слезы унижения, — Лунань передвинула фишку. — Боюсь, я соединила свои позиции, господин Альфонс.
Это означало, что он проиграл.
Но сейчас Альфонс не думал о проигрыше — он глазел на Лунань.
Ее нельзя было назвать красавицей: утонченные манеры и искусный макияж по-сински, когда лицо практически рисуется заново, тоже имеют свои границы. Крайняя худоба на грани истощения, высокие скулы и крупноватый, честно говоря, нос не красили невесту Чинхе. Но все же изящество ее движений, спокойствие нежного голоса и весь ее облик создавали образ неземной красы. Лунань казалась Альфонсу эфемерным, практически лишенным плоти создания; ни грамма жизнерадостности, ни унции непокорства. Только белое лицо, белые одежды, черные волосы и неторопливые движения.
Картинка, нарисованная на шелке.
И когда она внезапно шутила или спокойным голосом говорила такие вещи, ему казалось, будто что-то живое, огненное колышется за тонкой занавесью — и не может прорваться, сжечь преграду, потому что не шелк это на самом деле, а сталь.
— Как это понимать? — удивленно спросил Ал.
— Я чувствовала унижение, что вы будете испытывать меня, — просто ответила Лунань.
— Вы… простите, — сказал Ал, сбитый с толку. — Это потому, что я иностранец? Варвар по-вашему? Но теперь-то мне не нужно извиняться, или я все еще…
— О, — Лунань посмотрела на него удивленно. — Я все время забываю, что вы не так хорошо понимаете наш язык, как кажется… Я имела в виду, что я почувствовала унижение, потому что вы были выше, не ниже меня.
Альфонс сидел, пораженный.
Почему-то при этом он почувствовал еще большее смущение, чем раньше.
— Я никогда не забуду это… — Лунань наклонила голову так, что длинная челка почти скрыла ее лицо. — Сами горы стонали — или хохотали над крошечными людьми с их мелкими дрязгами и интригами.
Крики, суматоха!.. Нельзя и сказать, как было шумно. Я даже не успела помолиться, просто сидела в паланкине и думала — неужели моя жизнь окончится вот так, совсем иначе, чем я думала?.. Река Че грохотала в ущелье, словно мое сердце, которое почти выскакивало из ушей… — в подтверждение своих слов она прижала худые пальцы с выступающими костяшками к шелкам на груди. — И вы стояли во всем этом, крепкий, как скала в бурю… А потом я увидела, как опоры моста сформировались из скал и подхватили мост, и всех, кто стоял на нем… Можно ли описать мои чувства в тот момент?.. Ведь я знаю, чего стоит создать такую конструкцию! У вас же не было ни печати, ничего, и вы просто стояли, сцепив ладони, а я только чувствовала, сколько силы исходит от вас, сколь много связей с этими скалами заканчивается на вашей фигуре… Вот поэтому, когда вы сказали, что хотели бы учиться у меня алкестрии, я заплакала. Я решила, что вы издеваетесь. Разве кто-то, кто сумел обуздать землетрясение, захочет учиться у меня, ничтожной?.. — Лунань чуть отвернулась, словно не желала, чтобы собеседник видел выражение ее глаз.
— Вы же знаете…
— Альфонсу Элрику очень хотелось оттянуть пальцами воротник рубашки или сделать еще что-нибудь в этом роде. — Я просто растерялся… Алхимия Аместрис использует энергию тектонических сдвигов… Землетрясения вызываются именно ею, только она ослаблена… И вот поэтому я понял, что этой силы хватит, чтобы сделать то, чего у меня самого бы не получилось… Мой брат однажды пытался создать мост через ущелье, куда уже этого. У него не вышло — и у меня бы не получилось. А в этот раз — энергия землетрясения несла сама, мне оставалось только направить ее.
— Там был милый орнамент, — улыбнулась Лунань. — На опорах. Мне потом рассказали.
— Ну… да, — Альфонс покраснел. И сказал запальчиво и гневно: — Но какой я дурак был сначала, Лунань! Ведь эти перила… более дурацкой идеи сложно было себе представить. Люди хватались за них, а они рушились, и многие попадали в воду…
