Звезда на излом - Мария Кимури
Вцепившихся друг в друга близнецов.
И слезы, катящиеся по щекам юной девочки, не встретившей еще своего пятнадцатого лета жизни, с Сильмарилем в ладонях.
«Госпожа моя дитя Лутиэн…» — подумал он только.
Ему нечего больше ей сказать. Только показать — открыть, отдать воспоминание о еще живом Элухиле у стены Менегрота.
Темная, как в Эсгалдуине, вода поднялась вокруг Келегорма, обступая и затягивая в глубину.
«Госпожа моя дитя Лутиэн…»
Издалека донесся чей-то тонкий плач.
И темные воды сомкнулись над ним.
*
— Целителя ему приведите, — мрачно бросил Руссандол.
Диор Элухиль был упрямо и возмутительно жив, хоть и еле дышал. А отряд Келегорма не менее упрямо утверждал, что их кано не добил этого упрямца целых два раза. Даже нарочно вернулся к нему — и все равно не добил. Прямо после того, как держал в руках умирающего брата, а потом орал и рубил все подряд. Наорал на Элухиля и убежал. И где его теперь бешеные драуги носят?
А Карантир еще тогда решил, что Элухиль — не его дело, и тоже его не тронул. Сейчас, когда из Карантира вытащили четыре стрелы, одна из которых угодила, в то место на котором сидят, а еще одна задела легкое, и Карантир лежал на носилках на боку, дышал очень осторожно и очень осторожно же ругался — это уж точно стало не его дело.
Куруфин и Нимлот, по всем свидетельствам, убили друг друга, и даже мстить стало некому, если бы вдруг захотелось. Но Руссандолу не хотелось ничего. Хотя нет — пожалуй, немного хотелось лечь и сдохнуть от стыда и злости сразу, потому что все эти смерти были напрасны. Но лечь и сдохнуть было нельзя, следовало разгрести хоть что-то из этой мерзости и удержаться от других, вдвойне ненужных и бессмысленных.
Потому что Сильмариля не было нигде в трижды распроклятом норном дворце, перерытом сверху донизу два раза. Кровь серых пролилась напрасно. Куруфин Искусник погиб напрасно.
— Уже приводил, — сказал совсем молодой воин с вызовом.
— Без приказа? — слегка удивился Старший. Он знал, какой злобой пылал Келегорм, готовясь к этой драке, и как заразил ею всех приближенных, особенно вот таких юнцов, выросших в крепостях, привычных воевать и убивать. Так разве что смертные заражались некоторыми болезнями — вот один слег с жаром, а через два-три дня в жару мечется вся семья.
— Без приказа! — сказал тот упрямо.
— Почему? — спросил Руссандол с тусклым интересом.
— Я так старался все делать правильно, хотел угодить ему…
— Это не одно и тоже, — удивился Старший еще больше.
— Оказалось, я полный болван и сволочь.
— Тьелкормо сказал?
— Не совсем, но по смыслу так. Я выгнал тех мальчишек из дворца подальше, чтобы кано руки о детей не пачкал…
— Так, — сказал Руссандол, чуя неладное.
— И остался на воротах с Амбарусса, потому что серые как раз насели. Отбились. Тут прибегает кано, весь дыбом, спрашивает, где эти мелкие. Я ему сказал, где и почему. Он накричал, мне чуть голову не оторвал и убежал в метель их искать, не знаю, какого рауга они ему сдались…
— Так!
— Кано Амбарусса все слышал и меня потом при всех отчитал так, что я вовсе чуть на месте не сгорел от стыда. И возразить нечего. Потому что дети, и потому что за него решать взялся, и потому что угодить пытался, а вышел со всех сторон полная свинья, — сказал юнец, полыхая ушами.
— И Турко что-то совсем дурак, и вы все в него! — процедил Руссандол сквозь зубы.
— А потом я вернулся к своим, и услышал, как кано Тьелкормо два раза не добил этого… человечьего сына. Я понял, что вовсе ничего не понимаю. Взял и позвал целителя, чтобы он этого перевязал и подлечил. Если уж кано его в живых оставил после того, как мечтал-мечтал его прибить… В общем, пусть кано мне сам голову оторвет, если что.
Руссандол сгреб наглеца за ворот, приподнял, посмотрел ему в честные и глупые глаза. Плюнул в сторону и уронил обратно. А потом застыл, глядя в стену и сквозь нее, потому что издалека снова хлестнуло холодом по сердцу, и значило это только одно…
— Он тебе больше ничего не оторвет, — устало сказал Старший.
Будь оно все проклято, подумал он. Это, наверное, кара ему самому — понимать всех сразу, и этого юного полудурка, и Тьелкормо, кинувшегося сперва очертя голову убивать, а потом также очертя голову спасать. И в чем-то тех, кто его убил, потому что после всего этого не убить верного Феанариони в черной одежде серым было слишком трудно.
Юный дурак так и остался сидеть на полу, по его щекам побежали слезы.
— Это я… я во всем виноват… — пробормотал он.
— Встань! — приказал Руссандол тихим бешеным голосом. — А теперь ты! Именно ты! Берешь с собой старших поумнее! Опросишь разведчиков! И пойдешь искать тело кано Тьелкормо и принесешь ко мне! Исполнять!
Юнца как ветром сдуло прочь из тронного зала.
Руссандол ударил правой, стальной рукой в стену, раз, другой, третий — чудное каменное кружево крошилось и летело во все стороны. Работе Искусника все было нипочем.
Клятва давила, как ошейник шипами внутрь. Он невольно потянулся, чтобы оттянуть этот ошейник и глотнуть немного воздуха, но только черкнул кожаной перчаткой по горлу.
И на мгновение позавидовал Турко.
*
Они нашли своего кано на той же поляне у Эсгалдуина, где его видели в последний раз.
Синдар уложили его не на снег — на ложе из щитов других воинов Первого дома, и укутали в свои серые плащи. В насмешку? Или стараясь согреть еще живого? Кто теперь разберет, что хотели беглецы из разоренного дворца и зачем это сделали?
Усталое спокойствие на бледном бескровном лице кано Тьелкормо показалось
