Дмитрий Щербинин - Последняя поэма
Я уже говорил, что Братья предчувствовали все то, что должно было свершиться с ними, но полагали что у них есть, по крайней мере, несколько дней. Нет — до нового, и ужасного возвращения ворона у них было лишь пара часов. В прошлый раз, я оставил их стоящих всех вместе, у грани леса, под светом святой звезды. Им казалось, что те несколько часов, которым им еще удалось простоять в единение под этим светом тянулись и очень-очень долго, и пролетели в одно мгновенье — очень многие-многие чувства вместили эти часы. Они, веря даже, что ворон вернется лишь через несколько дней, все равно, боялись потерять хоть одно выверенное им роком мгновенье свободы. Они жаждали творить, любить — и даже хоббиты прониклись этим пылом — да что там — сам воздух трепетал вокруг них, полнился пусть и нечеткими, пусть в мгновенье распадающимися в ничто, но, все-таки, созданными ими прекрасными образами. Говорили, конечно, о любви — и речи были сродни тем, которые пелись за двадцать лет до этого, после вознесения Вероники, у стен Самрула. Только разница была в том, что тогда выговаривались отдельные стихотворения — теперь же, в страдании, и в безграничной любви друг к другу, они чувствовали такое родство своих душ, что и все порывы и чувства их были схожи — так что представляли они единый, любящий дух, который и порождал строки, которые будут приведены мною ниже…
Да, с некоторым содроганием, приступаю к их написанию. Ведь здесь начинается важнейшая часть моего повествования:
— Начнем последнюю поэму —Исток всех дел, и долгих лет,Иным, пришедшим нам на смену,Пускай несет умерших свет.
Да — эти строки ты читаешь,Но кто сложил — уж мертв давно;Его ты, может, наблюдаешь,Когда ветрило бьет в окно.
Когда в ветвях застонет буря,Когда холодная вода,В ноябрьской тоске бушует,И стонет птица у окна.
Когда земля промерзла в поле,А в небе — мчится череда,Глубоких туч в лихом дозоре,Когда лишь блеклая звезда…
Когда она, Одна, Святая чрез холод,Свой прольет Вам свет,Тогда ты вспомни — был я молод,Тому минуло много лет.
И в этом ветре окаянномПровою: «Дух, ты, дух ты мой!Любил и я, а нынче в несказанном,Один, один, но со звездой…»
Пока же, расскажу, что было,В те давние святые дни,Когда Она одна светила,Зажгла те первые огни.
И расскажу я то сказанье,Лишь потому, что в нем горит:Судьбы моей, и судеб всех предначертанье,Последняя поэма пускай вам сердце усладит.
То было в дни святых свершений,Когда миров и лет полки,Еще не начали своих движений,Не ведал космос ни печали, ни тоски…
Оглушительный, исполинский разряд молнии выступил из глубин заполоняющей небо громады, и за нахлынувшим вслед за тем беспрерывном, и все возрастающем грохоте, никто уже не слышал слов поэмы. Да — они чувствовали свою пронзительную тоску, чувствовали и единство, но, все-таки, оборвали здесь эти строки, и сошлись еще ближе. Каждому казалось, что он разом видеть прямо перед собою пылающие болью, жалостью к нему, жалостью к каждому, черные, словно вороньи, очи всех своих братьев.
— Слышите?! Слышите ли?!! — из всех сил вскричал тут Робин. — Ведь он зовет нас! Ведь ему очень… не представимо для нас ему больно!..
Но как ни старался Робин, все-таки, могучий его голос потонул за ревом. Вокруг неслись стремительные темные вихри, еще что-то трещало, рвалось, билось, надрывалось. В стремительно мелькающих мгновеньях всплывали вдруг наполненные болью голоса, вопли — казалось — это сотни, тысячи духов прорываются к ним, но заключенные в некие незримые цепи, несутся дальше вместе с этим отчаянно холодным ураганным ветром. Молнии — бордовые и белесые; молнии зловеще, мертвенно сияющие били и в отдалении, били и совсем поблизости. На этом пространстве виделись время от времени и жены энтов, и те эльфы, которые пришли из Лотлориена и пробыли эти дни как в сказочном сне, забывши и про время, и про свою цель. А, между тем, та огромная орочья армия, которая пришла с севера и окружила эльфийские леса, все эти дни также провела в оцепенении — и орки, и тролли, оставшись без руководства той силы, которая сотворила их, бродили из стороны в сторону, жевали травы, деревья — кто-то окаменел под лучами солнца, кто-то — под эльфийскими стрелами, но большинство, все-таки, остались в живых и теперь вновь надвигались: с севера слышались, и все нарастали, и все приближались яростные вопли — то были тысячи и тысячи голосов, они сливались в единую лавину, и каждому вспомнилось тогда, что подобное же было и под стенами Самрула, и совсем недавно — в Эрегионе. Они знали, что вновь будет хаос, но на этот раз уже беспрерывный — никто их не спасет; и то, чего они так долго, и так мучительно пытались избежать, свершиться теперь. И даже эльфам, и женам энтам — этим сильным, знающим законы природы созданиям, было нелегко вернуться из блаженства — бороться так же, как и много раз прежде они боролись. Они даже не пытались прорваться голосами через тот оглушительный грохот, который окружал их, и который, казалось, даже можно было видеть в темном, несущемся воздухе — нет — это было уже не под силу никаким голосам — но они чувствовали такое же единство как братья, у них была общая воля, и все знали, что погибнут до единого, и все, пусть и с печалью, и с болью, но смирились с этим, и готовились теперь сражаться до последнего.
Жены энтов встали плотную стеною — плавные их ветви были теперь накрепко между собою переплетены, и несмотря на силу урагана — они вовсе не гнулись. Вот из той тьмы, которая клубилась над их головами, словно исполинские стрелы стали бить прицельные по этим деревьям молнии. О, читатель, друг мой — если бы ты видел как вспыхивают, как обращаются в пепел, и тут же сливаются с темным ветрилой, уносятся прочь эти прекраснейшие создания! Ведь их же нельзя было не любить! Ты бы любил их, читатель; ты бы зарыдал, ты бы, быть может, даже лишился чувств от душевной боли — только бы увидев это. Но этих созданий было еще довольно много, и прорехи тут же затягивались новыми, пусть и дымящимися, обожженными ветвями. Они, сознающие трагичность происходящего, отдавали все силы на борьбу. Они пели — не было слышно ни звука от них, но вот из ветвей взмыла лазурь весеннего неба. Однако, на этот раз лазурь эта не разрасталась могучей сферой — нет — она вылетали тонкими, изгибающимися лентами, и часто ленты эти рвались — лишь иногда достигали низкой клокочущей массы, и там оставались бессильными — они притягивали взоры, но при этом чувствовалось и то, сколь же уступали они той ярости, которая заполонила, казалось, уже весь мир.
Если жены энтов боролись с тем, что ярилось над их головами, то эльфам приходилось биться с теми первыми волнами вражьей армии, которые докатились до этих мест. А первыми достигли волколаки — эти волки-оборотни, вдвое большие обычных волков, и немерено во сколько раз более могучие и злобные. Ведь все эти дни они провели в оцепенении, и вот теперь, когда проснулась ярость их господина, бросились сначала было на Лотлориенские леса — получили там достойный отпор, и вот теперь воющей, скрежещущей клыками стеной неслись к этим местам. В бессчетных, стремительных рывках они рвали плоть друг друга, их огромные глазищи сияли — стоило только взглянуть в них, как пропадала всякая воля — казалось, нет ничего, что могло бы их остановить, а очей этих было бессчетное множество. Как в кошмарном сне — только они появились на пределе видимости, и вот они уже совсем рядом, еще один прыжок и… Эльфы тоже собрались вместе — в эти краткие мгновенья, словно светлячки во мраке беззвездной ночи слетелись друг к другу, и сияли нежным облаком; и верилось, что облако — это дверь, в прекрасный мир, что можно туда броситься и спастись, что дверь захлопнется за спиною, навсегда. И тогда эльфы запели хором, и опять нельзя было разобрать ни слова, но каждый чувствовал ту энергию, которая от них исходила — и не смотря на то, что ветер из леденящего переменился на иссушающе-жаркий у братьев мурашки по коже тогда побежали:
— О, Элберет Галандиэль, звезда в вечернем небосклоне,Всегда ты в милой тишине, пусть мы во тьме, пусть мы в полоне!Мы верим, мы к тебе зовем; пусть не для слуха все заклятья наши,Но нет, но нет ведь ничего, для духа, для надежды краше!
Ты в небе, милая звезда, и мы погибнем за тебя,Обречены мы в этой мгле — умрем сражаясь и любя…
И вот волна оборотней уже налетела на них, вот, подобно звездопаду обрушились в ударах многочисленные клинки, и тут же все перемешалось, обратилось в то, во что и должно было обратиться — в изничтожающий сам себя хаос — хруст костей, брызги крови, безумные вопли, хрипы — все это было и прежде — все это противное любви, а значит и всему мирозданию вновь свершалось, вновь терзало глаза. Эти волколаки неслись беспрерывной лавиной — и, не смотря на доблесть эльфийских воителей, несмотря на то, что каждый из них уносил по дюжине, а то и по две дюжины этих жутких созданий, налетали все новые и новые — эльфов становилось все меньше. Еще изливали со своих ветвей лазурные потоки жены энтов, но в пепел обращались, гибли под ударами молний — и, глядя на тот весенний свет, который лился от их ветвей, и который разрывался, таял без следа — молить хотелось, чтоб побыстрее уж все они погибли, так как невыносимо было наблюдать эту долгую, обреченную гибель прекрасных созданий.
