А. Серов - Большая книга славянской мудрости

Неоднократно жаловался, что около Толстого нет Эккермана, человека, который бы тщательно записывал острые, неожиданные и, часто, противоречивые мысли старого мудреца».

Лучший друг – тот, кто поможет нам проявить лучшее, что заключено в нашей душе.

Дружба, как истина, может родиться в споре

Едва встретившись, они тотчас же начинали горячо спорить по самым разным вопросам, от устройства семьи до предназначения русской интеллигенции. А после расставания каждый из них продолжал этот спор мысленно. Их дружба была непрерывным диалогом, непрекращающимся спором, интересным и важным для обоих собеседников. Этот спор помогал каждому из них лучше понять себя и вдохновлял на новые творческие свершения. Когда Леонид Андреев скончался, Горький сказал: «Как это ни странно, это был мой единственный друг. Единственный».

Никакая дружба невозможна без взаимного уважения.

«Спорили мы все чаще, все напряженнее. Наиболее острым пунктом наших разногласий было отношение к мысли.

Я чувствую себя живущим в атмосфере мысли и, видя, как много создано ею великого и величественного, – верю, что ее бессилие – временно. <…>

Леонид воспринимал мысль как „злую шутку дьявола над человеком“; она казалась ему лживой и враждебной. Увлекая человека к пропастям необъяснимых тайн, она обманывает его, оставляя в мучительном и бессильном одиночестве пред тайнами, а сама – гаснет.

Столь же непримиримо расходились мы во взгляде на человека, источник мысли, горнило ее. Для меня человек всегда победитель, даже и смертельно раненный, умирающий. Прекрасно его стремление к самопознанию и познанию природы, и, хотя жизнь его мучительна, – он все более расширяет пределы ее, создавая мыслью своей мудрую науку, чудесное искусство. Я чувствовал, что искренно и действительно люблю человека – и того, который сейчас живет и действует рядом со мною, и того, умного, доброго, сильного, который явится когда-то в будущем. Андрееву человек представлялся духовно нищим; сплетенный из непримиримых противоречий инстинкта и интеллекта, он навсегда лишен возможности достичь какой-либо внутренней гармонии. Все дела его – „суета сует“, тлен и самообман. А главное, он – раб смерти и всю жизнь ходит на цепи ее».

Женщина не разрушит истинной мужской дружбы

Говорят, что мужская дружба длится ровно до того времени, как появляется женщина. Может, иногда случается именно так. Но немало и других примеров, когда дружба между мужчинами проходит это непростое испытание. По вековому кодексу чести, никакая женщина не может стать между настоящими друзьями, ведь взаимные обязательства важнее, чем самые жаркие чувства. Подобную ситуацию описал Александр Куприн в рассказе «Картина».

«Он у нее сколько раз руки и сердца на коленях просил, но она ему все одно отвечает: „Что же я, говорит, сделаю, если я вас не люблю?“ – „Ну, не любите, – говорит князь, – может, потом слюбится, а без вас я несчастный человек“. А она ему на это отвечает: „Мне очень вас жаль, но вашей беде я помочь не могу“. – „Да вы, может быть, кого-нибудь уже любите?“ – „Может быть, и люблю“. И сама смеется. Затосковал князь. Лежит у себя дома на диване лицом к стене, хмурый, молчит, от еды его даже отбило. В доме все на цыпочках ходят… В одну из таких минут как-то приезжает Розанов, тоже лица на нем нет. Вошел в князев кабинет, поздоровался и молчит. И оба молчат. Наконец художник с духом собрался и говорит:

– Послушай, Андрей Львович, мне больно, что я тебе сейчас дружеской рукой удар нанесу.

Князь, лежа лицом к стенке, отзывается:

– Пожалуйста, без прелюдий, говори прямо.

Тогда художник прямо и объяснился:

– Теперь мне Марья Гавриловна вроде как жена.

Рассказал художник всю эту историю, а князь лежит, не шевелится и ни слова в ответ. Розанов посидел, поглядел, да и вышел тихонько из кабинета.

Однако через неделю переломил себя князь Андрей, хотя ему это многого стоило, потому что он даже сединой пошел. Приехал он к Розанову и объявил ему:

– Я вижу, насильно мил не будешь, а только я из-за бабы не хочу единственного друга терять.

Розанов его обнял и заплакал. А Марья Гавриловна ему руку протянула (она тут же была) и говорит:

– Я вас очень уважаю, Андрей Львович, и тоже хочу быть вашим другом».

Сердцами сходствуем; он – точно я другой: я горе с ним делю, он – радости со мной.

Друг мне тот, кому все могу говорить.

Я только исключил бы слово «обязанности» из чувства дружбы… Плохо, когда друг проводит в путь, встретит или выручит из беды по обязанности, а не по влечению.

В жизни есть только одно несомненное счастье – жить для другого.

Больше той любви не бывает, как друг за друга умирает.

Служба и дружба – две параллельные линии: не сходятся.

Дружба возможна с природой, с океаном, с горой, с лесом, с полем, с рекой…

Я более всего опасаюсь, чтобы ты худым товариществом не повредился. Худой наверно тот товарищ, который назирает жены и пиры… Блюди себя от таковых…

Друг помогает достичь новых высот

Выдающийся химик Дмитрий Менделеев очень интересовался живописью. У него было немало знакомых среди художников, но наиболее близкие отношения связывали его с Архипом Куинджи. Они оба считали, что живопись и естествознание имеют единые корни и общую цель: познание природы и самой жизни. Менделеев восхищался талантом художника, Куинджи под влиянием друга заинтересовался химическими свойствами красок и использовал новейшие научные открытия для совершенствования живописных эффектов. Дружба не только доставляла им радость, но и приносила обоюдную пользу.

Менделеев никогда не писал статей о живописи, считая, что ему, не эксперту в данной области, это не пристало. Но увидев «Лунную ночь на Днепре» Куинджи, не удержался, уж очень сильное впечатление произвела на него эта картина.

«Когда Куинджи показал картину „Днепр“, Менделеев закашлялся. Архип Иванович спросил его:

– Что вы так кашляете, Дмитрий Иванович?

– Я уже шестьдесят восемь лет кашляю, это ничего, а вот картину такую вижу в первый раз.

Всеобщий восторг вызвал и новый вариант „Березовой рощи“.

– Да в чем секрет, Архип Иванович? – опять начал разговор Менделеев.

– Секрета нет никакого, Дмитрий Иванович, – смеясь, сказал Куинджи, задергивая картину.

– Много секретов есть у меня в душе, – заключил Менделеев, – но не знаю я вашего секрета…»

Для дружбы любое бремя легко. Вселенная вечна, встречи с друзьями кратки.

«Перед „Днепровской ночью“ А. И. Куинджи, как я думаю, забудется мечтатель, у художника невольно явится своя новая мысль об искусстве, поэт заговорит стихами, в мыслителе же родятся новые понятия – всякому она даст свое. Позвольте же и мне, естествоиспытателю, передать внушенное этой картиною. <…>

И века наши будут когда-нибудь характеризовать появлением естествознания в науке и пейзажа в искусстве. Оба черпают из природы, вне человека. Старое не умерло, не брошено и не забыто, а новое родилось и усложнило число понятий, упростив и уяснив понимание прежнего. Бесконечное, высшее, разумнейшее, божественное и вдохновляющее нашлось вне человека, в понимании, изображении, изучении и образе природы. Самопознание от этого возросло».

Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.

Творческий дуэт – прекрасная основа для крепкой дружбы

Сергей Рахманинов и Федор Шаляпин познакомились во время работы в опере Мамонтова. Рахманинов в то время был набирающим популярность композитором, Шаляпин – начинающим певцом. Сергей Васильевич опекал Шаляпина, старался развить его музыкальный вкус и обучить основам гармонии. Вскоре они стали выступать дуэтом: Шаляпин исполнял романсы Рахманинова, композитор ему аккомпанировал. Где еще может быть такое взаимопонимание, такое слияние интересов и целей, как не в творческом и дружеском дуэте певца и композитора! Они вместе репетировали, вместе ездили на гастроли, вместе отдыхали. Через много лет каждый из них знал друга, как самого себя.