Николай Плавильщиков - Гомункулус
Вена оказалась, однако, неподходящим городом и для занятий естествознанием: ни одного хорошего натуралиста в ней в то время не было. Бэр отправился пешком на запад, рассчитывая, что по дороге узнает — в какой город ему пойти. В маленьком городишке он встретил двух натуралистов.
— Где бы мне поучиться сравнительной анатомии? — спросил он их.
— Идите к Деллингеру в Вюрцбург, — ответили те, нимало не удивившись странному вопросу, заданному на проезжей дороге.
— А по дороге зайдите ко мне, в Мюнхен, — прибавил один из них. — Я дам вам кое-каких мхов. Старик Деллингер любит заняться ими в праздник.
Натуралисты уехали, а Бэр пошел пешком. Он прошел через Мюнхен, Регенсбург и Нюрнберг и осенью добрался до Вюрцбурга.
— Кто вас послал ко мне? — спросил его Деллингер.
— Вот, — протянул ему пакет со мхами Бэр.
Действительно, мох оказался превосходной рекомендацией. Старик просиял и потрепал Бэра по плечу.
— Хорошо, хорошо… Но вот что — я не читаю сравнительной анатомии в этом семестре.
— Как же так? — остолбенел Бэр.
Воспитанник Дерптского университета, где все науки изучались в аудиториях, он даже представить себе не мог, что можно научиться чему-нибудь без лекций. Для него аудитория была именно тем местом, где раскрываются все тайны природы и где — и только там! — можно узнать все и обо всем.
— А зачем вам лекции? — спокойно поглядел на него Деллингер. — Принесите сюда какое-нибудь животное и анатомируйте его.
Бэр поспешил на постоялый двор, где он остановился. Всю дорогу он напряженно думал, какое животное ему взять для первого раза. Он решил было взять собаку, но ни одной собаки раздобыть не удалось. Кошка исцарапала ему руки, воробьи оказались слишком осторожными, а ловить мышей без мышеловки он не умел.
«Здесь продаются самые лучшие пиявки», — прочитал он на вывеске аптеки.
— Ура! — И через полчаса Бэр вернулся к профессору.
— Вот и прекрасно. Садитесь, и… — профессор принялся разъяснять, что и как делать с пиявкой.
Так и пошло: Деллингер занимался своими делами, Бэр своими. Иногда Деллингер подходил к Бэру и показывал ему, что делать, иногда Бэр робко окликал Деллингера и спрашивал его совета и помощи. Пиявки, лягушки, раки, голуби сменяли друг друга.
«О, как растут мои знания!» — восторгался Бэр и с каждым днем все больше и больше привязывался к чудаковатому старику.
Зима прошла. Бэр изучал анатомию животных у Деллингера, ходил на лекции (он еще не потерял надежды стать врачом), читал книги по зоологии и анатомии. Тут подошли к концу деньги: жить стало не на что. Но не успел Бэр всерьез подумать о том, что ему предпринять, как выход нашелся. «Я перешел на кафедру физиологии в Кенигсберг, — написал ему профессор Бурдах, тот самый, у которого Бэр учился в Дерпте. — Поступай ко мне в прозекторы»[31].
«Неужели я буду профессором?» — испугался Бэр, не представлявший себе, как он взойдет на кафедру и начнет читать лекцию. Он все же согласился, попросив небольшой отсрочки: сразу он никогда ни на что не соглашался. Отправившись в Берлин — понятно, опять пешком, — он всю зиму слушал там лекции, живя впроголодь. Потом, получив немного денег от отца, съездил на родину, повидался с родителями и в середине лета был уже в Кенигсберге.
2С медициной было покончено навсегда: Бэр сделался натуралистом. Он начал читать курс сравнительной анатомии беспозвоночных животных, причем не столько рассказывал, сколько показывал рисунки и препараты. Читал он плохо: слабым голосом произносил несколько фраз, а потом вдруг сразу резко вскрикивал. Многие весельчаки уверяли, что Бэр это делает нарочно: мешает студентам дремать на лекции. И все же Бэра внимательно слушали. Предмет был так нов и интересен, что даже сам Бурдах заходил послушать своего прозектора.
Читая, между прочим, и курс антропологии, Бэр так увлекся измерением черепов, что решил навести здесь небольшой порядок.
— Нельзя же так, — ворчал он. — Каждый измеряет как хочет. А потом разбирайся в этой каше.
Но времени у него было мало, да и коллекция черепов оказалась невелика для серьезной работы. Мечты о порядке в груде человеческих черепов так и остались пока мечтами.
Зато цыплят и куриных яиц было сколько хочешь. Бэр интересовался этими яйцами еще раньше: его приятель Пандер[32] очень старался проникнуть в тайны развития куриного яйца и старательно соблазнял такой работой и Бэра.
— Я здесь ничего не понимаю, — сказал Бэр, получив книгу Пандера, в которой тот описывал свои наблюдения над развитием куриного яйца. — Нет, не понимаю…
Не думайте, что он был такой уж бестолковый. Нет. Сам великий Окен[33], глава натурфилософов Германии, да и всей Европы, тоже ничего не понял в пандеровской работе. А уж если не понял знаменитый натурфилософ, то чего же требовать от простого прозектора! Но натурфилософ и прозектор отнеслись к этому непонятому яйцу по-разному. Окен сказал «я не понимаю» и забыл о яйце, а Бэр был не таков. Он не понял — да, но он хотел понять. Оставалось одно: самому заняться изучением развития куриного яйца.
И вот, как когда-то давно у Гарвея, куриные яйца заполнили лабораторию ученого. Правда, Бэр не держал в своей лаборатории наседок, для них нашелся чуланчик, но и он не обошелся без этих милых сердцу эмбриолога птиц. В наши дни наседки исчезли из кабинетов и лабораторий: их заменили инкубаторы. И эмбриологи, по-прежнему терзающие насиженные куриные яйца, никак не могут понять: почему это занятие не увлекает их так, как оно увлекало Гарвея, Пандера, Бэра и других «стариков». Ответ прост: у них нет наседки. Эта милая птица оживляла лабораторию, несла с собой какую-то особую радость. Нет наседки — нет живого — нет и радости.
У Бэра наседки были, и он радостно и неутомимо принялся за яйцо. Он не подошел к нему вслепую, нет. Он знал уже многое из тайн развития зародыша, и то, что происходило в яйце, было ему чуть ли не заранее известно.
— Да, этого и следовало ожидать, — спокойно сказал он, увидев, как на зародышевой пластинке образовались два параллельных валика.
Из двух валиков понемножку образовалась трубка: валики сомкнулись, наклонившись друг к другу.
Развитие куриного зародыша (направо более взрослый).
«Так!» — поставил точку Бэр и перешел к рыбам и лягушкам.
Теперь в его лаборатории появились аквариумы и разные посудины с развивающейся оплодотворенной икрой. В этой икре происходило то же самое, что и в курином яйце: появлялись валики, смыкались, возникала трубка. В трубке образовывалась нервная система, вначале тоже в виде трубки. Везде пищеварительный канал появлялся как загиб нижнего зародышевого листка, везде «пупок» был на брюшной стороне, обращенной к желтку.
У всех позвоночных развитие зародыша протекало — в начальных стадиях — очень схоже. «Тип руководит развитием зародыша», — предположил Бэр, а для проверки правильности своего предположения проследил развитие у раков и насекомых.
Здесь дело обстояло несколько иначе: рано намечалась членистость тела, «пупок», если он был, помещался на спинной стороне, а брюшная сторона появлялась раньше спинной.
«Тип другой — и развитие другое», — сказал сам себе Бэр.
Он сравнивал увиденное у различных зародышей и таким образом положил начало новой науке — сравнительной эмбриологии позвоночных.
Но все это было еще не так замечательно. Ему удалось увидеть то, чего еще никто не видел: он открыл яйцо млекопитающих.
У яйца млекопитающих была вообще очень длинная и путаная история. Одни ученые принимали за яйцо граафов пузырек, названный так по имени исследователя, впервые увидавшего этот пузырек и решившего, что он-то и есть загадочное яйцо. Другие предполагали, что яйцо образуется при свертывании жидкости, вытекающей из лопающегося граафова пузырька, но им никто не верил. Впрочем, рассказы этих ученых были так неясны, что действительно вряд ли они видели то, о чем рассказывали. И все же во всех этих разговорах была доля правды: граафов пузырек и яйцо тесно связаны друг с другом. Яйцо созревает именно в пузырьке, и, когда оно созревает, пузырек лопается — яйцо выпадает наружу.
Бэр был очень рассудительным исследователем. У него всегда был заранее готов план исследования, он не действовал наудачу. Так и на этот раз, начав поиски яйца млекопитающих, он разработал план.
Развитие зародыша млекопитающих:
А — летучая мышь; Б — гиббон; В — человек; 1 — мозг; 2 — глазной пузырь; 3 — слуховой пузырь; 4 — жаберные складки; 5 — позвоночник; 6 — передняя конечность; 7 — задняя конечность; 8 — хвост; I–III — сравниваемые возрасты зародышей.
«Яйцо попадает в яйцевод вполне готовым, зрелым. Образуется же оно в яичнике. Значит, искать его нужно либо в яичнике, либо на пути в яйцевод».
