Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Батлер Сьюзен
«В ходе неофициальных переговоров было достигнуто полное взаимопонимание в отношении неотложных задач, связанных с открытием в Европе “второго фронта“ в 1942 году. Кроме того, обсуждались мероприятия, связанные с увеличением и расширением поставок Соединенными Штатами самолетов, танков и других видов вооружения для Советского Союза. Также обсуждались фундаментальные проблемы сотрудничества Советского Союза и Соединенных Штатов в охране мира и безопасности свободолюбивых народов в послевоенное время. Обе стороны с удовлетворением заявляют о единстве своих позиций по всем этим вопросам»[588].
Из следующих телеграмм Сталина видно, что он, наконец, был удовлетворен отчетами Молотова и, что еще важнее, поверил, что американские войска окажутся на советской территории уже в текущем году. Сталин телеграфировал Молотову:
«Мы принимаем предложение Рузвельта по сокращению нашей заявки по тоннажу и ограничиваемся поставками, главным образом, вооружений и промышленного оборудования… По всей вероятности, это сокращение необходимо США и Британии для высвобождения тоннажа для доставки войск в Западную Европу для открытия “второго фронта“»[589].
Из телеграммы Сталина Литвинову после отъезда Молотова следует, что ему было хорошо известно о том, что британцы в лучшем случае относятся без энтузиазма к этой инициативе:
«Вам следует информировать Рузвельта о согласии Советского правительства на сокращение нашей заявки по тоннажу… и дополнительно сообщить ему, что Советское правительство делает это, чтобы облегчить для США отправку войск в Западную Европу для открытия там “второго фронта“ в 1942 году в соответствии с вашим коммюнике, согласованным между Молотовым и Рузвельтом. По нашему мнению, это может поторопить британцев согласиться с открытием “второго фронта“ в этом году»[590].
Реакция Рузвельта на визит Молотова была показательной. Он писал Черчиллю, что это было «настоящим успехом. Нам удалось наладить наши личные взаимоотношения… Он потеплел даже больше, чем я ожидал»[591]. Президент говорил Дейзи, что, хотя его и предупреждали, что он найдет Молотова «замороженным», перед президентом был «улыбчивый и очень живой человек»[592]. Однако, размышляя о Молотове шесть месяцев спустя, в беседе с Макензи Кингом он назвал его «империалистом», что было явно отрицательной характеристикой в глазах Рузвельта.
Гопкинс тоже считал визит успешным. Вскоре после отъезда Молотова из Вашингтона он писал послу Джону Уинанту с пометкой, что это не только его мнение, но и мнение президента: «Я уверен, что мы, наконец, заделали еще одну брешь между нами и Россией… Это было нужно, чтобы обеспечить реальный мир на планете. Мы просто не можем организовать мир только своими силами и силами британцев без привлечения русских в качестве равноправных партнеров. Безусловно, я учитываю и китайцев. Дни установленного белыми людьми миропорядка сочтены. Человечество просто не собирается терпеть его дальше, да и, пока я жив, вряд ли я смогу понять, почему они должны это терпеть»[593].
* * *Молотов вернулся в Москву через Лондон. За время его пребывания в Лондоне был, наконец, подписан союзный договор между Советским Союзом и Великобританией (без упоминания государственных границ). Черчилль предусмотрительно вручил Молотову памятную записку об открытии «второго фронта» в 1942 году: «Британия не может “дать обещание, но полагает важным и целесообразным“, чтобы планируемое на август или сентябрь вторжение войск на континент имело место»[594]. Памятная записка завершалась словами, что в 1943 году Британия внесет максимум усилий в операцию вторжения.
В Советском Союзе освещение поездки Молотова и заключенных им договоров с Великобританией и США по русским стандартам было «триумфальным». В редакционной статье газеты «Правда» подчеркивалось: «По всей стране прокатилась волна бесчисленных митингов рабочих, колхозников, интеллигенции, солдат, офицеров и политработников Красной армии, которые выражали глубокую уверенность в том, что укрепление этих связей между членами “Большой тройки“ ускорит приближение окончательной победы… 1942 год должен стать годом окончательного разгрома врага. Наши советские люди с огромным воодушевлением встретили полное взаимопонимание в отношении неотложных задач по открытию “второго фронта“ в 1942 году».
Состоявшаяся вскоре после этого сессия Верховного Совета была первой с начала войны. В зале заседаний собрались тысяча двести депутатов, многие в национальных костюмах. Столик перед каждым депутатом был оснащен микрофоном акустической системы. Присутствовали все члены Государственного Комитета Обороны, каждый из которых занимал ответственный пост в правительстве. Молотов выступил с докладом о договоре с Великобританией, который «во вражеском лагере… вызвал растерянность и злобное шипение», и о договоре об открытии «второго фронта», что «отражено в англо-советском и американо-советском коммюнике идентичного содержания… В обоих коммюнике утверждается, что в ходе переговоров “было достигнуто полное взаимопонимание в отношении неотложных задач, связанных с открытием в Европе «второго фронта» в 1942 году“».
Вслед за Молотовым выступил Жданов, друг Сталина и член Политбюро, депутат от Ленинграда, который говорил о «неотложных задачах по открытию “второго фронта“ в Европе в 1942 году… Гитлер и его кровавая клика будут сокрушены в 1942 году».
Работа сессии транслировалась правительственной радиостанцией на весь Советский Союз.
На следующий день газета «Правда» опубликовала строки, написанные знаменитым советским писателем Ильей Эренбургом: «Французские детишки уже вглядываются в туманные морские дали и шепчут: “А вон корабль“. И этот корабль называется “Второй фронт“».
«Правда» рассказала, как рабочие всего Советского Союза узнали о новых могучих союзниках России.
Во время своих бесед с Рузвельтом Молотов несколько раз повторил, что «второй фронт» – вопрос скорее политический, нежели военный. Однажды он пошел еще дальше, заявив: «Хотя проблема “второго фронта“ является как военной, так и политической, все же в первую очередь она носит политический характер». Затем он добавил: «Если вы отложите свое решение, то в конечном итоге возьмете на себя всю тяжесть войны»[595].
Однако сразу по возвращении в Москву Молотов отправил Рузвельту довольно прямолинейное письмо: «Я испытываю чувство глубокого удовлетворения в связи с достижением полного взаимопонимания в отношении неотложных задач, связанных с открытием в Европе “второго фронта“ в 1942 году для ускорения разгрома гитлеровской Германии, а также в связи с планами сотрудничества наших стран в послевоенный период в интересах всех свободолюбивых народов»[596].
Много позднее Молотов заявит, что в действительности он никогда не верил, что «второй фронт» вот-вот откроется: «Я сохранял хладнокровие и сознавал, что для них такая операция была совершенно невозможной. Но наши требования были политически необходимы… Я не сомневался, что Сталин тоже был уверен, что они не осуществят этого»[597].
К тому времени Сталин знал из многих источников, что Рузвельт обещал открыть «второй фронт», а Черчилль – нет. Об этом Рузвельт говорил Молотову, а Майский недвусмысленно сообщал Сталину, что президент был за «скорейшее, насколько это возможно, открытие “второго фронта“, но Черчилль упорно сопротивлялся»[598]. В течение лета 1942 года планы, казалось, были близки к осуществлению, ожидалась переброска воинских контингентов на территорию Великобритании. Вести о том, что у Советской России теперь есть союзники, несомненно, стали для русских, оказавшихся в тяжелом положении, психологической поддержкой, и для всех было очевидно, что ожидание «второго фронта» не позволит Гитлеру отправить дополнительные войска на русский фронт.
