Геннадий Есаков - Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки
«При рассмотрении тяжкого убийства по правилу о фелонии всегда должно помнить, что предмет, который вменяется совершающему фелонию за убийство, связанное с совершённой им фелонией, – это злой умысел, а не акт убийства. Простое совпадение убийства и фелонии не является достаточным для удовлетворения требований доктрины тяжкого убийства по правилу о фелонии».[710]
Как следствие, решил суд, воспринимая тем самым агентскую теорию, тяжкое убийство по правилу о фелонии может иметь место лишь тогда, когда убийство было «совершено обвиняемым или соучастником, или сообщником, или кем-то, действующим в способствование предпринимаемой фелонии (курсив оригинала. – Г.Е.)».[711]
В сопоставлении агентской теории и теории непосредственной причины как нельзя явственнее выступает психологическое обоснование, данное тяжкому убийству по правилу о фелонии в первой половине XX в.
Так, в основу теории непосредственной причины закладывается множество доводов. Они касаются и конструкции законодательного текста, и цели удерживания преступников от совершения насильственных фелоний, ставящих в опасность жизнь и здоровье. Тем не менее все они, как видится, сугубо практичны и менее всего касаются теоретической рациональности рассматриваемой нормы.
К примеру, первый из них – конструкция текста закона – является настолько внешним, формально-юридическим, что он может в равной мере быть положен и в обоснование агентской теории, и в обоснование теории непосредственной причины. Во всяком случае, это великолепно доказано сравнительно недавней нью-йоркской практикой, являющей собой классический образец действия данного довода. Так, в 1960 г., опираясь на текст Уголовного кодекса 1881 г., в Нью-Йорке воспринимается агентская теория, в силу которой было сочтено невозможным осудить соучастника грабежа за смерть другого соучастника и третьего лица, причинённую действиями потерпевшего. [712] Как специально подчеркнул суд, вопрос был решён им исключительно на основе языка закона без привлечения теоретических соображений.[713] В 1965 г. текст уголовного кодекса меняется, и уже на его основе суды штата переходят к теории непосредственной причины, на основе которой в 1993 г. Апелляционный Суд Нью-Йорка признаёт допустимым осуждение обвиняемого за смерть полицейского, убитого его напарником, в ходе перестрелки с другими грабителями.[714] При этом теоретические соображения играют лишь дополнительное, вспомогательное значение при вынесении судом решения.[715]
Касательно превентивной цели, цели сдерживания считается, что в аспекте теории непосредственной причины она заключается в предотвращении совершения насильственных фелоний посредством вменения учиняющему фелонию всех последствий, непосредственной причиной которых стали его действия. Однако в равной мере аналогичные соображения допустимо заложить и в фундамент агентской теории, если полагать, что с точки зрения данной теории цель превенции сводится к удержанию совершающих фелонию от небрежного или случайного причинения смерти другому человеку.[716] При этом в обоих вариантах предлагаемое с использованием идеи сдерживания обоснование не свободно от недостатков.
Поясняя последнюю мысль, можно сказать, что вызывает разумные сомнения довод сторонников агентской теории, по которому изначальной и единственной задачей тяжкого убийства по правилу о фелонии является удержание совершающих фелонию от небрежного или случайного причинения смерти человеку. Во-первых, тезис этот сомнителен с точки зрения исторической практики и отражённой в ней цели тяжкого убийства по правилу о фелонии: во всяком случае, «труды Коука, Фостера, Блэкстоуна и других не оправдывают доктрину соображениями превенции».[717] Во-вторых, спорен и аргумент о её единственности. Но наиболее принципиально, наконец, то, а насколько такая цель достижима, «как сдерживается ненамеренное деяние?».[718]
Таким образом, не обоснованнее ли считать, что целью тяжкого убийства по правилу о фелонии является не действительно невозможное предотвращение случайных убийств как частного аспекта, аспекта-последствия, а именно предотвращение основы последних, намеренных насильственных фелоний или, по крайней мере, предотвращение и того, и другого,[719] что, в свою очередь, логично ведёт к принятию теории непосредственной причины?
Однако, дав утвердительный ответ на последний поставленный вопрос, по его внимательном изучении становится очевидно, что не менее сомнительна и цель превенции в аспекте теории непосредственной причины. Так, её достижение при применении нормы о тяжком убийстве по правилу о фелонии невозможно, поскольку совершающие исходные фелонии будут наказаны абсолютно одинаково вне зависимости от учинённых непосредственно ими действий. Иными словами, что бы не предпринимал субъект в рамках базисной фелонии, как бы не стремился к предотвращению гибели человека, но если последняя всё-таки наступает вследствие действий третьих лиц, его ответственность будет в итоге одинакова с тою, что понесёт лично убивающий другого при совершении фелонии. Механизм сдерживания тем самым даёт сбой: как бы действующий ни старался избежать риска гибели человека (здесь и заключается ядро идеи превенции в рассматриваемом контексте), на его ответственность за такую гибель от рук третьих лиц это не окажет никакого влияния.[720] Так что если цель права в данной ситуации, говоря словами Оливера У. Холмса-мл., заключается в предотвращении хищений, следствием которых стала гибель человека, тогда «было бы лучше вешать одного вора из каждой тысячи по жребию».[721]
При этом стоит отметить весьма распространённую ошибку, имеющую место тогда, когда цель превенции случайных убийств распространяется на теорию непосредственной причины, и, поскольку данная задача при применении последней в сравнении с тяжким убийством по правилу о фелонии в целом ещё более недостижима, делается вывод, согласно которому целью сдерживания теория непосредственной причины не поддерживается.[722] Правильный же подход, как видится, сводится к тому, что в преломлении теории непосредственной причины (да и всей доктрины тяжкого убийства по правилу о фелонии) единственным приемлемым аспектом цели превенции является предотвращение именно насильственных преступлений, причём предотвращение не просто посредством сведения их к ненасильственным, неопасным для жизни деяниям (как то иногда утверждается в судебной практике[723]), поскольку здесь, как было только что показано, превентивный механизм не срабатывает, а именно предотвращение потенциально насильственных, угрожающих гибелью человека фелоний в целом через удержание действующих от какой бы то ни было попытки совершения таких преступлений вообще угрозой вменения им всех последствий учинённого.[724] Только так понимаемая цель превенции и может быть достигнута при применении теории непосредственной причины в частности и доктрины в общем.[725]
Таким образом, реальная достижимость и того, и другого варианта цели сдерживания при применении нормы о тяжком убийстве по правилу о фелонии достаточно спорны; как следствие, выбор одного из них не предопределён изначально, так что предпочитая один, с необходимостью избирается основывающаяся на нём теория, и наоборот.
В конечном счёте, в поиске базиса и теории непосредственной причины, и агентской теории следует обратиться к психологическому обоснованию тяжкого убийства по правилу о фелонии.
Теория непосредственной причины основывается на тезисе об объективном предположительном предвидении любым разумным лицом риска для человеческой жизни, проистекающего из совершения насильственной фелонии.[726] Согласно этому постулату, действующий предположительно неосторожен в игнорировании данного риска (или, по крайней мере, небрежен в его неосознании). В приводившейся ранее цепочке пенсильванских прецедентов данная идея отражается как нельзя более чётко: в 1947 г. суд счёл смерть потерпевшего «прямым и почти неизбежным последствием… входившим или должным входить в ожидаемое ими (т. е. обвиняемыми. – Г.Е.)» развитие событий;[727] в 1949 г. решил, что тот, кто «злоумышленно и с намерением учинить фелонию приводит в движение «цепь реакции» действий, опасных для человеческой жизни, должен считаться ответственным за естественные фатальные результаты таких действий», заметив попутно, что «когда лица, претворяющие в жизнь план ограбления, сами вооружены годным огнестрельным оружием, они показывают тем самым, что они ожидают встречное насильственное сопротивление и что для преодоления его они готовы убить всякого, кто встанет на их пути»;[728] а в последнем деле 1955 г. заключил, что совершающий фелонию ответственен за любую смерть человека, которая стала «прямым и почти неизбежным следствием… изначального преступного деяния».[729] Соответственно, разумная предвидимость риска для жизни и причинная связь между совершением фелонии и гибелью человека оправдывают применение нормы о тяжком убийстве по правилу о фелонии.[730] Думается, не может вызывать никаких сомнений то обстоятельство, что в этом подходе отчётливо прослеживается попытка психологического обоснования тяжкого убийства по правилу о фелонии на базе не просто общего положения о моральной упречности, а реального анализа субъективной составляющей содеянного. Последняя же в данном случае предположительно удовлетворяет пониманию злого предумышления, чем оправдывается осуждение виновного за тяжкое убийство.
