Олег Баев - Основы криминалистики. Курс лекций
Принципиальное значение для оценки допустимости тактического приема с позиций критерия его законности являются положения статьи 164 УПК РФ: «При производстве следственных действий недопустимо применения насилия, угроз и иных незаконных мер, а равно создание опасности для жизни и здоровья участвующих в них лиц».
В то же время и в этом, на первый взгляд не вызывающем возражений, положении не все так просто. В частности, как понимать в его контексте предупреждение свидетеля и потерпевшего перед началом их допроса об ответственности по статьям 307 и 308 УК РФ? Разве это не угроза уголовной ответственности за дачу этими лицами заведомо ложных показаний или за отказ от дачи показаний, но угроза законная и вполне допустимая? Или введенное статьей 112 УПК РФ право следователя на отобрание обязательства о явке не только от обвиняемого или подозреваемого, но и от потерпевшего и свидетеля с разъяснением этим лицам последствий нарушения обязательства? Разве это также не законная угроза?
С этими процессуальными предписаниями корреспондируется статья 302 УК РФ, установившая весьма строгую уголовную ответственность за принуждение подозреваемого, обвиняемого, потерпевшего, свидетеля к даче показаний либо эксперта к даче заключения путем применения угроз, шантажа и иных незаконных действий со стороны следователя или лица, производящего дознание. Особо хочу обратить внимание, что речь в данной статье идет об уголовной ответственности следователя или дознавателя вне зависимости от того, правдивые или ложные показания ими получаются или делается попытка их получить.
Такой же граничный характер для оценки допустимости тактического приема с позиции критерия законности, но уже для адвокатской тактики носят уголовно-процессуальные предписания о полномочиях защитника (ст. 53 УПК РФ) и несомненно также имеющая отношение к тактической деятельности адвоката статья 306 УК РФ. Ею установлена «полновесная» уголовная ответственность за подкуп или принуждение свидетеля, потерпевшего к даче ими ложных показаний или к уклонению от дачи показаний, а также эксперта к даче им ложного заключения и переводчика к осуществлению им неправильного перевода.
Кстати скажу, мне неясно, почему в круг лиц, в отношении которых возможны подкуп или принуждение, не включены подозреваемый и обвиняемый? Разве не реальны ситуации, когда и в отношении их осуществляются подобные действия для «убеждения» «взять преступление на себя» либо смягчения степени участия другого лица?
С высокой степенью уверенности можно предположить, что именно такие действия защитников имели в виду опрошенные профессиональные участники уголовного судопроизводства, 76,7 % которых отметили, что адвокаты чаще всего используют для защиты как законные, так и незаконные средства [150] .
Этичность тактического приема означает, что он, вне зависимости от того, кем из профессиональных участников уголовного судопроизводства применяется, должен соответствовать принципам морали и нравственности, требованиям общей и судебной этики. Это, казалось бы, очевидно. Но как раз именно оценка допустимости конкретных тактических средств с позиций их этичности вызывает наибольшие разногласия среди криминалистов. К сожалению, большинство из них решают этот вопрос, можно сказать, ригористически, исходя из личного понимания морали и нравственности, не утруждая себя сколь-либо серьезным этическим обоснованием своего мнения.
Следует в этой связи согласиться с А.Д. Бойковым, заметившим, что наиболее существенным недостатком многих работ по судебной этике как раз и является то, что нравственные оценки тех или иных тактических приемов следователя, адвоката авторами не обосновываются, а лишь провозглашаются [151] .
Понимая всю серьезность подобных «обвинений», в подтверждение сказанному приведу несколько мнений ученых по вопросу этической допустимости одного и того же приема из арсенала следственной тактики. Он заключается в создании у подследственного преувеличенного представления об объеме имевшихся у следователя доказательств и их значимости.
М.С. Строгович пишет: «…нет никаких сомнений в том, что (это) есть обман лица, с сообщением ему ложных сведений, а не что иное. Но солгать можно прямо, словами, а можно то же сделать более сложным способом, – таким образом, что слова и предложения сами по себе ложными не являются, но они так построены и даны в таком контексте, сказаны таким тоном и с такой мимикой, что тот, кому они высказаны, ложь примет за правду, а правду за ложь. А это есть обман, ложь, которая от того, что она подана в особо хитроумной форме, не делается допустимой; наоборот, она приобретает особо нетерпимый, незаконный и аморальный характер».
Мнение Г.Ф. Горского и Д.П. Котова по этому же поводу: «…при создании преувеличенного представления об объеме отдельных доказательств, следователь всегда неизбежно стоит на грани лжи. Это всегда необходимо учитывать».
Р.С. Белкин, проанализировавший приведенные мнения, приходит к иному выводу – о допустимости этого тактического приема без каких-либо оговорок, ибо видит в нем лишь создание следователем условий, при которых у подследственного может сформироваться ошибочное представление об объеме имеющихся в распоряжении следователя доказательств: «Он (следователь) лишь создает такие условия, при которых у подследственного это формирование становится возможным, а случится это или нет, – зависит целиком от подследственного, от свободно выбранной им позиции».
Таким образом, эти авторы приходят к принципиально различным суждениям об этической оценке допустимости рассматриваемого тактического приема. И видимо, в этой связи, с одной стороны, прав Р.С. Белкин, который заключает свой анализ мнений различных авторов по проблеме допустимости ряда тактических приемов словами: «Криминалистическая тактика не рассчитана на «эксцесс исполнителя» и не может во всех случаях предусматривать популярную в технике «защиту от дурака» в виде, например, системы предохранителей, не позволяющих по невежеству или небрежности нажать спусковое устройство» [152] .
Тем не менее криминалистика разработала ряд систем оценки этической допустимости тактических средств. И такой подход не только вполне «допустим», но и плодотворен. Аккумулирование в них этических принципов и знаний в приложении к специфике различных аспектов криминалистической деятельности и к ее различным субъектам позволяет хотя бы в определенной степени решать столь насущный и вечно актуальный вопрос о правоприменении как нравственной самости, если не исключить, то хотя бы уменьшить вероятность подхода к праву, как к «факультету ненужных вещей» – науке о формальностях, бумажках, процедурах» [153] .
И все же при всей, казалось бы, тщательнейшей разработанности этих проблем, предлагаемые отдельными авторами критерии нравственного поведения и действий профессиональных участников тактической деятельности в уголовном процессе, не вызывая в большинстве своем принципиальных возражений, страдают одним общим существенным недостатком. Они оказываются в отдельных ситуациях либо недостаточными, либо «размытыми» для оценки с их позиций этической допустимости конкретных тактических средств в многообразных ситуациях практической деятельности.
Весьма показательны в этом отношении следующие данные относительно допустимости тактических приемов, основанных на обмане, которые приводит в одной из своих работ Р.С. Белкин:
«Опрос 210 следователей органов прокуратуры и внутренних дел свидетельствует, что 75 % респондентов считают обман допустимым, хотя и прибегают к нему в своей практике редко или вообще не прибегают; 10 % считают обман аморальным и недопустимым в следственной практике, указывая в то же время, что рекомендуемые в литературе «хитрости» и «ловушки» они не считают основанными на обмане; 15 % респондентов в той или иной форме уклонились от прямого ответа. К этому следует добавить, – пишет автор, – что некоторые из тех следователей, которые отрицают правомерность обмана, в личной беседе приводили подчас такие примеры, которые свидетельствовали об их нечетком представлении об обмане или слишком узком толковании этого понятия» [154] .
Видимо, для того, чтобы критерий этичности тактических средств «работал», позволял в каждом конкретном случае наиболее точно и объективно оценить допустимость отдельных из них, он должен представлять значительно более разветвленную систему, в идеале охватывающую все мыслимые средства и ситуации, возникновение которых возможно в деятельности того или иного профессионального участника тактической деятельности в уголовном процессе. И, как сказано, криминалистика и судебная этика создали несколько таких систем (в основном лишь применительно к деятельности следователя). Обычно они представляют собой наборы условий, которым, на взгляд их авторов, с позиции нравственности и морали, принципов общей и судебной этики должен соответствовать избираемый тактический прием. Уязвимость этого подхода, на мой взгляд, заключается в том, что такие системы всегда «открыты»: они всегда могут быть дополнены и другими не менее значимыми с точки зрения этики положениями (количество последних неисчерпаемо).
