Семь лет в «Крестах»: Тюрьма глазами психиатра - Алексей Гавриш
Пока его задерживали, катали по судам и изоляторам временного содержания, он успел подружиться с огромным количеством сотрудников различных ведомств. Неизменно он всех подкупал тем, что быстро и очень классно рисовал их портреты, зачастую прямо в протоколах допросов.
А вот с дебилами интереснее. Многие из них неплохо социализированы, и, если не присматриваться, они могут и не выделяться в общей массе прохожих. Для себя я выделил два вида таких пациентов. Первые – это «одуванчики»: наивны, добры, открыты и искренни. Если они и совершают уголовный проступок, то это воровство или хулиганство. Наивное, глупое, нелепое и вызывающее улыбку у всех, кроме ментов, которым нужно делать показатели. Они мне нередко помогали в работе – например, когда требовалась нянька для ухода за соматически тяжелым пациентом, чтобы и кормить человека с ложечки, и менять ему простыни по нескольку раз в день. Я никогда не принуждал их к этой работе, а это именно работа, тяжелая работа. Они с удовольствием это делали. Потребность помогать кому-либо у таких людей врожденная, и этим они мне очень близки.
У нас был пациент с диагнозом «легкая умственная отсталость», которого судили за мошенничество. Крайне необычная статья для человека, который живет в ПНИ (психоневрологический интернат), лишен дееспособности и словарный запас которого, дай бог, насчитывает 25 слов. А сделал он вот что: с той скудной пенсии, что ему платит государство, он несколько месяцев откладывал деньги, на которые купил ноутбук и флешку с мобильным интернетом. Когда у него появился этот инструмент, он развернул свой жутко циничный черный бизнес – стал за небольшую денежку давать другим пациентам ПНИ смотреть порноролики из интернета. Он смог так «проработать» несколько месяцев, пока кто-то из постоянных зрителей не сдал его администрации.
Он был безобразно добродушен и открыт. Мне он напоминал одного из многочисленных персонажей книги Власа Дорошевича «Каторга. Сахалин» (я бы рекомендовал ее к прочтению решительно всем, кто желает лучше понять ту самую таинственную русскую душу):
Он тот же искренний, самоотверженный и преданный друг каторги. Как «дурачок», он освобожден от работ и обязан только убирать камеру. Но Шапошников все-таки ходит на работы, и притом наиболее тяжкие. Увидав, что кто-нибудь измучился, устал, не может справиться со слишком большим «уроком», Шапошников молча подходит, берет топор и принимается за работу.
Мои санитары нередко привлекали его к грязному труду (например, когда надо было помочь помыть лежачего пациента или перестелить его уделанные простыни), за что расплачивались с ним сигаретами и печеньем.
Вторые – постоянный источник конфликтов и проблем, и справляться с ними было возможно только воспитательными мерами, в том числе и медикаментозными. Это настоящие моральные дегенераты, которые при наличии шанса получить примитивное удовольствие в виде, к примеру, алкоголя или маленькой девочки не видят и не понимают никаких преград. Они могут без всякого сожаления убить за бутылку водки, изнасиловать школьницу или ограбить старуху просто потому, что могут.
Как-то под конец рабочего дня ко мне в кабинет постучался один из оперов и попросил принять человечка.
– Что с ним? – спросил я
– Да хер его знает. Сидит и молчит. Его уже с трех камер на лыжи поставили.
– И без меня никак?
Я совершенно не хотел в тот момент работать.
– Леша, посмотри, пожалуйста, я его уже привел. Он в коридоре стоит.
– Ладно, заводи.
И он завел в кабинет коренастого парнишку 25 лет. Угрюмого, смотрящего в пол и совершенно индифферентного к происходящему вокруг него. Диагноз у него был написан на лице, и как я его пропустил в сборном – непонятно. Но пропустил. Оперативного сотрудника я обрадовал почти сразу – сказал, что заберу его к себе на отделение.
Раскрыв бланк истории болезни, я начал стандартный опрос, в том числе спросил его о содеянном. У него была статья за убийство.
– Статья твоя?
– Моя.
– Кого убил?
– Коляна.
– Кто это?
– Напарник мой.
– А нафига ты его грохнул?
– Испугался.
– Чего?
– Что он может меня вы….
– Давай подробнее.
– Мы бухали у меня дома. Выпили около литра водки. Он уснул, но подозрительно уснул. А я понял, что сильно пьян, и если сейчас усну с ним рядом, то он может меня вы… в жопу, пока я в отключке.
– И?
– Ну, у моего отца ружье есть. Я пошел, взял его и выстрелил Коляну в голову.
– А дальше?
– А дальше я лег спать. Разбудили меня менты, которых вызвали соседи.
Всю эту историю он рассказывал обыденно, без толики сожаления или хоть каких-то эмоций.
– Как считаешь – правильно ли ты поступил? – спросил я его.
– Как мог, так и поступил.
Его раздражали мои вопросы. Он не понимал, чего я от него хочу. У меня на отделении он дождался экспертизы, а потом уехал на больницу. Никакого лечения он не получал. Нечего там было лечить.
Энцефалопатии
Это обширная группа, в которую я включаю как диагнозы органического поражения головного мозга, включая эпилепсию, так и личностные патологии по органическому типу. В сущности, они не различаются, и дифференцировать их может быть интересно только узким специалистам. Это всегда «приобретенное» заболевание – вследствие черепно-мозговых травм, злоупотребления алкоголем или наркотиками, некоторых соматических заболеваний. Или же совокупности этих факторов. Чаще всего такие пациенты условно адекватны и эмоционально сохранны.
Если упрощать, то это обычные люди, которые не особо выделяются из общей массы заключенных. Для меня всегда было загадкой то, в каких случаях экспертиза признает их невменяемыми, а в каких – вменяемыми. Лотерея.
Как правило, это неинтересные и простые с точки зрения патологии пациенты. Но были и случаи, которые запали мне в память, например один «старик».
К нам поступил пациент, мужичок лет пятидесяти, по какой-то простой статье, вроде воровства или побоев. Он уже прошел экспертизу и был признан невменяемым. С брутальным алкоголизмом в анамнезе, множественными ЧМТ и стандартно сложной судьбой. Но суть не в этом.
Он был глубоко «дементным». Пустым. Из всех вопросов, которые я ему задавал, он смог ответить только, как его зовут. За три месяца на отделении он не запомнил имени ни одного сотрудника. Меня поразило его состояние. Я впервые видел приобретенное слабоумие в таком раннем возрасте. Когда пациента увели из кабинета, я спросил у Пиночета:
– А что же делать, чтобы не стать таким же к этому возрасту?
– Не переживайте, Алексей Сергеевич, психиатров увольняют с работы только с формулировкой «в связи со смертью на рабочем месте».
И рассказал историю про своего коллегу, который почти до девяноста лет вел прием в одной из больниц. Однажды после завершения рабочего дня он долго не выходил из кабинета, но на это никто не обратил внимания. Он часто задерживался. Вечером уборщица, зайдя в кабинет, увидела тело, уткнувшееся головой в открытую историю болезни. Сердце.
В какой-то степени меня это успокоило. «Смерть на рабочем месте» – вполне достойное завершение карьеры. Особенно в почтенном возрасте.
Но чаще это возрастные пациенты, и для меня большой головной болью было их соматическое здоровье, особенно если у них проявляются энурез или энкопрез. В таких случаях спецконтингент их почти никогда не обижает, лишь старается переложить эту заботу на плечи администрации. А для меня это было настоящей проблемой.
При размещении таких «стариков» скученно, в одной камере, они быстро начинают прогрессировать в своем заболевании, то есть деградировать. Резко ухудшается эмоциональный фон – они становятся более раздражительными, вплоть до агрессии, оказываются не в состоянии поддерживать даже примитивный быт, значительно ухудшая эпидемиологическое состояние камеры. Нередки и конфликты внутри самих таких коллективов. При аккуратном же подборе сокамерников они, наоборот, становятся более адекватными, эмоционально стабильными, а многие молодые арестанты находят их интересными собеседниками и явно черпают из их рассказов житейскую мудрость.
Жизнь внутри отделения
Кому на отделении хорошо, кому плохо и почему
Одна из ошибок, которые допускают многие в своих
