Нильс Кристи - Пределы наказания

Говоря более конкретно, наказание тем более при­емлемо, чем в большей степени оно персонифицирова­но, чем больше эмоций оно отражает и чем меньше оно носит утилитарный характер. Если я причиняю боль, то это в наибольшей степени должно выражать мои чувства и иметь целью именно боль. Это не должны быть действия моих представителей — бесстрастных и стремящихся к цели, не связанной с моими пережива­ниями.

То, что я здесь описываю, часто определяется как «абсолютная теория наказания». Абсолютная, посколь­ку она не дает никаких обоснований. Вы наказываете, потому что наказываете, точно так же, как вы грусти­те, потому что вам грустно. У современных теоретиков в области уголовного права абсолютная теория наказа­ния совсем вышла из моды. Она не приводит доводов, не показывает, в чем польза. Именно поэтому мне нра­вится абсолютная теория. Если причинение боли не преследует какой-либо цели, то тогда яснее выступают проблемы морали. Стороны должны не раз подумать, справедливо ли причинение боли. Подумать не о том, насколько это обязательно, а о том, насколько это справедливо. Много шансов за то, что чем больше они будут думать, тем меньше они будут считать это спра­ведливым. Размышление должно прогнать гнев. Нару­шитель нормы будет стоять лицом к лицу с жертвой и сможет приводить свои доводы. Процедура наказа­ния трансформируется в диалог. И нам придется вер­нуться к гражданскому процессу.

Нельзя считать случайным, что абсолютная теория наказания вышла из моды и господствующее положе­ние занимают в наше время теории утилитарного типа, трактующие боль как средство некарательного воздей­ствия или как средство удержания от совершения пре­ступления. То, что о нас часто говорят, совершенно верно: наше общество — это общество расчетливых ин­дивидов, глубоко погрязших в обмене товарами ради извлечения наибольшей личной выгоды. Мы имеем от­чужденную от нас демократию, которая полностью со­ответствует отчужденной от нас карательной власти, которая вполне годится, чтобы обслуживать крупно­масштабное общество, использующее таксометр для контроля за ценой каждого поступка. Ничто не может так гармонировать с описанной моделью обмена, как неоклассические представления по поводу воздания по заслугам. Точная мера боли. Надлежащая цена.

По мере того как мы будем все более активно высту­пать на мировой арене, мы будем и в этой сфере соз­давать мировой рынок.

Наша система наказания и в организационном от­ношении есть довольно удачная экспликация основ­ных черт существующего общества. Наше общество — это общество клиентов, где мы представлены другими людьми, которые расследуют, обсуждают и решают. Почему нам не быть клиентами и в качестве жертв, если мы являемся клиентами во многих других сфе­рах жизни? Почему бы не позволить другим людям получать и деньги, и удовлетворение, причиняя боль правонарушителю, если мы его фактически не знаем и, по всей вероятности, никогда не узнаем? Почему нам не купить наказание, еслп мы покупаем здоровье и счастье?

Приведенное рассуждение подводит нас к выводу, что наказание, напоминающее траур, невозможно в об­ществе нашего типа, в котором все хорошо и в то же время все плохо. Мы знаем, что наша жизнь не исчер­пывается рынком и расчетом. Мы имеем друзей ради дружбы, влюбляемся отнюдь не по рациональным мо­тивам, поступаем как скоты и как герои даже тогда, когда известно, что это не принесет нам выгоды. Мы толкуем о рынке и о расчете, но достаточно твердо знаем, что рынки и расчет не могут иметь места, если наряду с этим не придается важного значения таким понятиям, как «общий дух», «тотальность», «солидар­ность» и «стовепие». Тогда абсолютная теория наказа­ния выглядит, по-видимому, совершенно естественно. Тогда возникает вопрос об экспрессивных, а не инстру­ментальных действиях. Наказание перестает быть ра­циональным поведением, направленным на достижение чего-то, а скорее напоминает гневный протест.

Я думаю, что в действительности и сегодня наказа­ние во многих случаях назначается по мотивам, обре­тающим силу в общем духе, тотальности, солидарности и доверии. Но назначается платными функционерами, которые вынуждают теоретиков обосновывать его так, чтобы зто соответствовало требованиям утилитаризма.

Когда читаешь И. Анденеса (1950, 1977), К. Макелу (1975) и их последователей либо дискутируешь с ними, усиливается ощущение того, что мы могли бы найти общую почву, если бы все отважились на обсуж­дение таких вопросов, как солидарность, общественные потребности, сплоченность и т. п., вопросов о том, чтб делает общество несводимым к сумме составляющих его индивидов и рациональных действий. Сторонники общего предупреждения — в большей мере, нежели сторонники некарательного воздействия, — опираются в своих рассуждениях на социологические данные. В некоторых случаях мы могли бы поставить под сом­нение общепредупредительный эффект определенных видов наказания. Но нам трудно переубедить наиболее рьяных приверженцев этого направления, потому что за идеей общего предупреждения скрывается другая идея: когда совершено зло, то должно наступить нечто аналогичное трауру. Другими словами, многие аргу­менты в пользу того, что раздача боли необходима для общего предупреждения, или удержания, могут быть фактически замаскированными элементами абсолютной теории наказания.

В такого рода рассуждениях не следует заходить слишком далеко. Теория общего предупреждения, или удержания, подлежит оценке, исходя из ее признанных достоинств, и в таких гипотетических случаях, как полное устранение полиции или назначение смертной казни за транспортные преступления, — эти достоин­ства очевидны. Я лишь предполагаю, что за некоторыми требованиями установления и назначения наказания стоит нечто большее, чем утверждается в упрощенной, утилитаристской версии этой теории. Важно выявить это «большее» и сделать его предметом обсуждения. Раздача боли как общепредупредительная мера может контролироваться неоклассической системой юстиции. Но, как уже отмечалось, зто примитивная система контроля с нежелательными побочными эффектами. Если хотя бы частично зта деятельность была связана с абсолютной теорией наказания, то это позволило бы начать новое обсуждение вопроса о потребности в при­чинении боли, а также форм контроля за этим. Мы на­ходимся в ситуации, когда стимулы в пользу «абсолют­ного типа наказания» включены в систему, приспособ­ленную для назначения наказания по утилитарным со­ображениям. Это вызывает постоянную неудовлетво­ренность состоянием законности и порядка в обществе. Социальная или рыночная структура общества пользут ется заботой и вниманием, тогда как общинная струк^ тура находится в заброшенном состоянии. В сфере уго­ловного нрава это ведет к назойливым требованиям усилить наказание, назначаемое представителями, ко­торые — в полном соответствии с навязанным им не­выносимым положением — воспринимают себя в каче­стве буфера между населением, охваченным жаждой мести, и некоторыми неудачниками, нуждающимися в защите от чрезмерного причинения боли. Эта ситуация усиливает общую нестабильность, которая существует в обществе нашего типа.

Итак, каковы же выводы из этого анализа? Я назову только два.

Во-первых, раздача боли в западном обществе осу­ществляется в такой форме, которая структурно отли­чается от траура. Она мотивирована гневом, но реали­зуется представителями. Это, вероятно, служит объяс­нением того, почему величина причиняемой боли может столь значительно колебаться в разное время и в раз­ных обществах. Величина боли, так же как и вся со­ответствующая деятельность, не столь уж тесно связа­на с неформальными отношениями внутри западного общества, в котором имеют место указанные колебания. Платные представители — судьи, тюремная админист­рация, руководители службы пробации — образуют различные системы для причинения боли. В этом про­цессе они, конечно, подвержены влиянию целого ряда факторов, не связанных с определением того, какая величина причиняемой боли является «справедливой». Но это означает, что мы должны действовать смелее в своем стремлении уменьшить раздачу боли, опираясь на теорию абсолютного наказания.

Во-вторых, если признать необходимость наказания, то лишь такого, которое имеет экспрессивный харак­тер, сближающий его с трауром. В этом случае возни­кает целый ряд новых вопросов. Может ли вообще ид­ти речь о наказании, если обычные люди — включая жертву — принимают участие в решении во всех его аспектах? Принимают ли они участие в фактическом исполнении наказания? Ведут ли они все — один за другим — определенную работу в самом исполняющем наказание учреждении? Насколько каждый член обще­ства осведомлен обо всех деталях? Что следовало бы сделать для повышения информированности? Может ли местное телевидение вести передачи из местных су­дов и исполняющих наказание учреждений по всей стране? Если мы колеблемся, решая вопрос о том, ис­пользовать или не использовать местное телевидение, то не больше ли причин для колебаний в тех случаях, когда решается вопрос о том, прибегать или не прибе­гать к наказанию? Если боль — это настолько плохо, что ее не может причинять или хотя бы наблюдать каждый, то разве это не говорит о том, насколько не­хорошо само причинение боли? А если цель причине­ния боли — именно боль, то почему бы не устроить так, чтобы это стало очевидно для каждого?