Владислав Шейченко - Курс молодого овца, или Самозащита в уголовном суде

4. Ты можешь вообще не обращать внимания на прокладон, не подавать замечаний, не склочничать по этому поводу. Мои соболезнования, ты в натуре – овца.

В отличии от представленной ситуации, когда нарушения влекут недопустимость только части доказательств, получаемых в итоге одного следственного действия (обыска), другие нарушения по своей значимости могут привести к исключению всех полученных сведений из-за незаконности обыска в целом. Это случится, если нарушены будут краеугольные правила, например, когда установиться, что не получено судебное решение, не разъяснили участникам их права, не обеспечили участие жильца и подобные недоразумения.

Любопытны случаи, когда доказательство оказывается недопустимым по нарушениям, напрямую не явствующих из процедуры проведения данного сл. действия, но затрагивающим «коренные» правила судоскотства. Допустим, сам обыск прошёл гладенько. Однако выяснилось, что на время его проведения следак ещё не принял дело к своему производству, или производство находилось в приостановленном состоянии, или расследование проводилось с нарушением территориальной подследственности и т. д. При таком раскладе результаты обыска «автоматом» обретают статус недопустимых и отпадает необходимость проверять процедуру самого обыска. И не только доказательства по обыску, но и любые другие доки, полученные в период общего для них нарушения, когда все сл. действия оказались за бортом законности – всё в топку.

Применительно к описанной выше ситуации нарушения объективны (попали в объектив) без проверки действительного содержания обыска. Вся фактическая сторона порядка проведения сл. действия и получения доказательств по сути уже не имеет значения, нет нужды вдаваться в подробности осуществлённых обысковых процедур. Значимым только факт нарушения общих, принципиально-гарантийных положений производства по уголовному делу. Обыск как таковой не осуждается, свидетельства о нём не интересны. Сама же объективность будет устанавливаться сугубо по процессуальным документам производства на данном его этапе. Например, для варианта приостановления производства по делу доказательственные сведения об этом обстоятельстве найдём в Постановлении о приостановлении при отсутствии на время обыска решения (Постановления) о возобновлении расследования по делу. При этом сведения по таким решениям не могут быть оспорены (опровергнуты или изменены) посредством всякого рода свидетельствами, например, объяснениями того же следака: ой, забыл вынести решение; вынес-то я вовремя, да не приобщил; решение-то было, но утрачено; дата издания проставлена ошибочно, опечатался, мамой клянусь…. Ах, даже мамой?

Что ж, если мусора выясняют объективность нарушений, стало быть, нарушения бывают и необъективными, ну, понятно с какой отдачей – а чтобы через нарушения косолапо переступить, не дать доказательствам задохнуться. Вербально, необъективность выражают: «Не вполне ясно, случилось нарушение или только видимость его; не то, чтобы и нарушение, а так – недоразумение; нет достаточных доказательств о фактической стороне нарушительности…». Практически, такими сомительностями можно любое нарушение растворить. К чему мусора и прибегают для отшива претензий защиты. Например, если вернуться обыску и обнаруженной «плётке», несколько переиначим ситуацию. Опер шёпотом спросил у тебя сортирный маршрут, сходил, вернулся, следственная группа приступила к обыску клозета только после обследования других помещений, и вот тогда и выудили «пушку». Ты понимаешь, что подброс совершён – ну не твоё оружие и быть его не могло на хате – пальчиков на пистолете твоих не выявлено, есть свидетели, отрицающие принадлежность. Заявляешь о нарушении, мол, вон у опера была возможность при посещении отхожего места подсунуть. А опер отпирается: не посещал он туалет, врёшь ты всё, да выходил, но выходил покурить на лестничную площадку. Понятые разговоров не слышали, ни одну из версий подтвердить не могут. Из этого и выясняется необъективность твоих заявлений о нарушении, нет ему достойных подтверждений. Но и опровержений достойных нет, может ты и прав. На этом основании суд твои доводы и предъявы отвергнет. Не сомневайся даже. Как отвергнет через «необъективность» и почти любые другие претензии в недопустимости.

Что страшно от безысходности? Да не ссы ты. Для чего тогда я бодягу всю эту затеял, если б не было б у нас пенисов для них. Всё просто. Когда эти деятели пытаются вывезти «необъективность», все их доводы опираются на Сомнения. А это ключевой фактор. Ты же помнишь, что все сомнения толкуются в пользу обвиняемого, а не наоборот. На это и дави.

По отношению к большинству доказательств ты и твой защитник не присутствовали при их получении. Вы оба не знаете о реальных событиях и содержании тех сл. действий, сопутствующих им мероприятий, в результате которых доказательства получены. Так? Первичную информацию обо всём об этом возможно будет заиметь только при ознакомлении с самими доказательствами и процессуальными материалами об их получении. Этот доступ появляется по истечении значительного времени. Иногда гады-годы пролетят, когда вы окажетесь способны ознакомиться с соответствующими документами, и, вообще, узнаете об их существовании. Естественно, что информация по этим материалам о ходе получения доказательств может не совпадать с реалиями. Мы можем в этих случаях только по внешней информации, более чуйкой интуитивной, наплодить подозрений о наличии или отсутствии нарушений по порядку получения доказательств. Кроме того, наши возможности к самостоятельной проверке крайне ограничены. Нам фактически закрыт доступ к прямым свидетельствам о ходе мероприятий, за пределами протокольных сказок. Если в некоторых случаях и появляется выход на понятых – а они как информаторы скудны весьма, – то ко всем остальным участникам сл. действий из мусорской шайки-лейки тропинки перепаханы. Они откажутся обсуждать с представителями от защиты подробности тем более своего участия в сл. действиях за рамками официальных встреч и выяснений. Из изложенных условий следует однозначный вывод: наши суждения о порядке получения большинства доказательств, как и наша оценка допустимости, когда мы вынуждены в этом опираться только на документальные источники, зачастую издаваемые нашими оппонентами (врагами?) – всегда необъективны.

Первоначально же перед нами сухая документалистика и сама достоверность этой информации не ясна. Из содержания такой информации мы улавливаем признаки нарушений. Документально отражённый процесс получения доказательств считаем «предварительной» информ-версией неких нарушений за счёт зримых противоречий, несоответствий, всякого рода недосказанностей, а то и прямых свидетельств отступлений от правил. Эти предварительные выводы впоследствии могут быть опровергнуты, конечно, так как открывшиеся нам факты носят ещё неустойчивый характер. С другой же стороны, документальные сведения могут и вовсе не содержать указаний на действия с признаками нарушений – всё нарядно и причёсанно. Нарушения, если и были, то скрыты за малахитовой скорлупой. Они есть, но мы их не видим, и вскрыть их представится шанс только через проверку. Истинная картина происшедшего в некоторой степени достоверности откроется через свидетельства очевидцев, через средства параллельного контроля. Тогда, если действительные следственные события окажутся не соответствующими тому, как они отражены в протоколах и сопутствующих материалах, можно говорить о ложности документальных свидетельств.

Мы с тобой, также как судьи, также как и любой другой участник, не являющийся очевидцем получения доказательства, определиться по вопросу объективности заявленных кем-либо нарушений может только через тщательную проверку существа имевших место следственных процедур. И только через это возможно однозначно выяснить допустимость доказательства.

Следуя позиции заведомого недоверия к обвинительным доказательствам, сторона защиты сомневается в законности получения любого из них. На какой бы стадии производства конкретное доказательство не стало доступным нам, кроме проверки качества существа доказательственных сведений по обстоятельствам доказывания, параллельно, а лучше – первоочерёдно, скрытно или напрямую, мы ведём проверку допустимости через очевидцев или по доступным нам материалам.

Вот перед нами документальные показания свидетеля, протокол допроса которого доступен стал только на стадии окончания расследования. С недоверчивым прищуром вчитываемся. Свидетель показывает: «По обстоятельствам уголовного дела могу сообщить следующее… (ля-ля-тополя)». Свидетель в тех «ля-люшках» сплошным текстом выдаёт почти страничную информацию, выстраивая картинку происшедшего. Стоп! Мы вызнаём личину этого свидетеля – это обычный дядька, водила по жизни. Откуда ему известно, что такое «обстоятельства уголовного дела», сведения по которым имеют значение для выяснения и которые интересны на время допроса мусорам? Откуда в дядьке такая конкретность по вопросам расследования? Действительно ли он способен на одном дыхании, без внешних корректировок исторгать столь последовательную мысль? Удивительно, но в речевых запасниках этого мужичка имеются специфические выражения, типа «внешние признаки», «кровоизлияние», «направленные удары» и подобное. В нас родятся подозрения, что показаниями такими свидетель отвечал на вопросы, а вопросы в протоколе не отражены; что устами свидетеля отчасти глаголит некто другой. Но это – пока нагие подозрения. Возможность разобраться, выяснить подробности появляется только в судебном разбирательстве в ходе допроса свидетеля.