Лев Кругликов - Юридические конструкции и символы в уголовном праве
Вместе с тем действующий Кодекс применительно к некоторым главам и группам составов преступлений содержит законодательные определения отдельных признаков, например: понятия крупного и особо крупного размера (ущерба; см. примечания к ст. 158 и 169 УК), понятия должностного лица и представителя власти (см. примечания к ст. 285 и 318 УК), понятия субъекта воинского преступления и преступлений против военной службы (см. ст. 331 УК). Кроме того, хотя и редко, используется практика аутентичного толкования отдельных признаков состава преступления. Все это, несомненно, сказывается благотворным образом на правоприменительной деятельности.
Напомним, что в теории уголовного права выделяются признаки состава: позитивные и негативные, постоянные (признаки точного значения) и переменные, а среди последних – бланкетные и оценочные.
Что касается составов преступлений в целом, то существует несколько их классификаций. В зависимости от оснований деления различают составы: материальные, формальные и усеченные; основные, квалифицированные и привилегированные; простые и сложные (с альтернативными признаками, двумя объектами, двумя действиями, двумя последствиями, двумя формами вины). Некоторые ученые выделяют также общие и специальные, конкретизированные и обобщенные составы[191]. В случае, если логическое основание не выдерживается, классификация приобретает искаженный вид типа: материальный, формальный, усеченный, сложный[192].
Многочисленных сторонников деления составов на материальные, формальные и усеченные подчас критикуют как приверженцев «теоретически надуманной и практически вредной дифференциации»[193]. Но так ли это на самом деле? Если отвлечься от упреков чисто терминологического порядка (т. е. насколько удачны обозначения: усеченный состав; формальный и т. д.), сосредоточив внимание на сути проблемы, то нельзя не увидеть зависимость используемой законодателем в конкретном случае конструкции от его намерения так или иначе определить момент окончания описываемого в статье Особенной части Уголовного кодекса вида преступления.
Когда он принимает решение передвинуть этот момент с наступления последствий на более раннюю стадию развития посягательства (совершение действий либо осуществление акта бездействия), то уместно и, по сути, неизбежно обращение к конструкции формальных составов. Когда же в целях общей и специальной превенции (либо же ввиду нематериального, труднофиксируемого характера последствий) законодатель склоняется к необходимости, прибегнув к юридической фикции, связать момент окончания преступления с еще более ранней ступенью посягательства (с его начальной стадией, а то и с приготовительными действиями), без конструкции усеченного состава ему просто не обойтись.
Отрицание факта существования анализируемых конструкций наносит, безусловно, ощутимый урон и теории, и практике. В частности, вместо назревшей дискуссии об уточнении границ понятия каждой из трех конструкций, их разновидностей, об унифицировании взглядов на момент окончания преступлений с формальным и усеченным составами и т. д., ведется вялотекущая и, как представляется, малопродуктивная дискуссия по вопросу, существуют в природе такие конструкции либо же нет? Вопрос сам по себе, может, и важный, но не пора ли сделать серьезный шаг вперед?
Нетрудно заметить, что простой констатации использования законодателем различных конструкций в зависимости от его решения по определению момента окончания преступления явно недостаточно: в одних нормах этот момент связывается с фактическим наступлением последствий, в других – с угрозой их наступления, в третьих – с совершением действий (бездействия), причем оказавшихся успешными для виновного, хотя и не повлекшими преступных последствий (о них не говорится в диспозиции статьи), в четвертых – с формальным моментом окончания деяния, в пятых – с совершением хотя бы части деяния, описанного в законе, в шестых – с приготовительными действиями.
Следовательно, можно вести речь как минимум о шести видах состава только по одному основанию деления. Если оставаться в рамках выделяемых обычно трех (а подчас и двух – материальные и формальные) конструкций состава, необходимо четче определить разграничительные линии между ними и объем каждого понятия, а затем обрисовать их разновидности. В дополнительном осмыслении нуждаются причины, побуждающие законодателя прибегнуть к одной из шести разновидностей конструкции состава, равно как и то, насколько обоснованно толкуется момент окончания преступления применительно к той или иной конструкции его состава.
Анализ УК РФ 1996 г. показывает, что доля материальных составов в нем относительно невелика и составляет всего 28%[194]. Следовательно, на долю иных разновидностей конструкций приходится свыше 70%.
Это позволяет сделать ряд важных выводов.
Во-первых, далеко от действительности утверждение, приводимое почти во всех учебниках по уголовному праву, что последствия (а отсюда и причинно-следственная связь) – обязательный признак всякого состава преступления. Ведь они фигурируют менее чем в трети составов, а потому последствия – столь же факультативный признак в рамках общего учения о составе преступления, как, например, способ, орудия и средства совершения преступления, мотив, цель и эмоции, предмет преступления, специальный субъект.
Во-вторых, поскольку последствия – один из важнейших криминообразующих признаков, сомнительно столь редкое применение в уголовном законодательстве конструкций материального состава. В этом свете предпочтительной (хотя и вряд ли оптимальной) выглядит позиция УК Украины, в которой на долю материальных составов приходится около 32%.
В-третьих, в теории и практике необходимо больше внимания уделять иным (помимо материальных) видам состава преступления. Особенно в вопросах определения момента окончания посягательства. В некоторых случаях судебно-следственная практика в этих вопросах уже определилась. Так, относительно составов создания опасности, которых в УК РФ 15 (для сопоставления: в УК Украины их 40), сложилось твердое мнение, что речь идет о возникновении «такой ситуации либо таких обстоятельств, которые повлекли бы предусмотренные законом вредные последствия, если бы не были прерваны вовремя принятыми мерами или иными обстоятельствами, не зависящими от воли причинителя вреда. Угроза при этом предполагает наличие конкретной опасности реального причинения вреда…» (и. 6 Постановления Пленума Верховного Суда РФ «О практике применения судами законодательства об ответственности за экологические правонарушения» от 5 ноября 1998 г. № 14[195].
Когда речь идет о конструкции состава, где окончание преступления связывается с совершением приготовительных действий (организация незаконного вооруженного формирования, создание банды, преступного или экстремистского сообщества и т. д.), состав и преступление полагаются осуществленными в момент возникновения преступного объединения, наделенного всей совокупностью присущих ему признаков. Соответственно Пленум Верховного Суда РФ в и. 7 Постановления «О практике применения судами законодательства об ответственности за бандитизм» от 17 января 1977 г. № 1[196] указал: «В тех случаях, когда активные действия лица, направленные на создание устойчивой вооруженной группы, в силу их своевременного пресечения правоохранительными органами либо по другим не зависящим от этого лица обстоятельствам не привели к возникновению банды, они должны быть квалифицированы как покушение на создание банды».
Если деяние характеризуется в уголовном законе как «посягательство», «нападение», «требование», «призывы» и т. п., его окончание определяется моментом нападения, предъявления требования, озвучивания призывов и т. д. Так, «разбой считается оконченным с момента нападения в целях хищения чужого имущества, совершенного с применением насилия, опасного для жизни или здоровья, либо с угрозой применения такого насилия»[197].
Сложнее оценить ситуации, когда в диспозиции статьи действие обозначается отглагольным существительным: «воспрепятствование», «вмешательство», «выращивание», «привлечение», «вовлечение», «фальсификация», «изготовление», «принуждение» и т. и. Ясно, что речь идет о процессе осуществления деяния, имеющем, следовательно: а) протяженность во времени, б) незавершенный или завершенный характер, в) а при завершении – как успешный, так и безуспешный, неудачный итог. Как в этом случае определить момент окончания преступления?
Юристы – и ученые, и практические работники – в этом вопросе весьма расходятся во мнении. Так, полагаются оконченными: изнасилование и совершение насильственных действий сексуального характера – «соответственно с момента начала полового акта, акта мужеложства, лесбиянства и иных действий сексуального характера, предусмотренных объективной стороной данных составов преступлений, независимо от их завершения и наступивших последствий»[198]; незаконные охота и рыболовство – с момента начала добычи, «независимо от того, были ли фактически добыты водные животные или растения, рыба или иные животные»[199]; угон транспортного средства – с момента отъезда с места, на котором оно находилось[200]; изготовление фальшивых денежных знаков или ценных бумаг – с момента готовности хотя бы одной такого рода единицы (п. 4 Постановления от 17 апреля 2001 г. № I[201]); взяточничество – с момента принятия получателем хотя бы части взятки (п. 11 Постановления от 10 февраля 2000 г. № 6[202]), посев запрещенных к возделыванию растений – «с момента посева независимо от последующего всхода либо произрастания растений» (п. 16 Постановления от 27 мая 1998 г. № 9[203]) и т. д. Иначе говоря, в одних случаях момент юридического окончания деяний связывается с началом осуществления деятельности, в других – с ее физическим завершением, в третьих – с успешным (хотя бы частично) итогом для виновного осуществленного им поведения.
