Покровский Иосиф - История римского права
Как бы то ни было, но распространение на всю империю права римского гражданства при Каракалле лишило этот институт перегринского права юридической силы. Однако, он не исчез вовсе, а возродился в послеклассическом римском праве в виде тех письменных cautiones, с которыми мы познакомились при stipulatio. Старая греческая привычка к письменным документам и доверие к ним легко приспособились к stipulatio: стоило только при совершении документа проделать нетрудную формальность устного вопроса и ответа. Установившаяся впоследствии praesumptio stipulationis и ограничение возможности оспаривать cautio, о чем было сказано выше, создали в конце концов практически для этих cautiones почти такую же юридическую силу, какую имели (если вообще имели) старые syngraphae. Mos Graecorum нашел себе место и в jus Romanorum.
Ввиду именно этого практического значения cautiones, когда оспаривание их посредством querela non numeratae pecuniae уже невозможно, Юстиниан в своих «Институциях» (In. 3. 21) и говорит: «sic fit, ut et hodie, dum queri non potest, scriptura obligetur» («так стало, как и теперь, что пока не может оспорить, обязывается письменным записями»). С юридической точки зрения, однако, это неточно: обязательственная сила cautio лежит не в scriptura, а в неоспоримом более предположении устной stipulatio, в фиктивном вербальном акте.
§ 68. 3. Контракты реальные
Если stipulatio и литеральные контракты суть договоры формальные, то все остальные контракты не связаны с какой — либо определенной формой, все они — договоры неформальные. Но между ними есть то различие, что одни из них для своей действительности не требуют ничего, кроме простого соглашения (nudus consensus) между сторонами (контракты консенсуальные), меж тем как другие получают юридическую силу только с того момента, когда на основании соглашения одна сторона передала другой ту вещь, которая была предметом договора. До этого момента соглашение само по себе значения не имеет. Так, например, договор о том, что я вам дам завтра известную сумму взаймы или возьму у вас какую — нибудь вашу вещь на сохранение, еще не создает никаких обязанностей ни для меня, ни для вас; если я завтра вопреки обещанию откажу вам, я никакой ответственности пред вами не подлежу. С точки зрения римского права, это будет простое pactum de contrahendo, соглашение о будущем заключении договора, которое, как простое pactum, иска не рождает. Поэтому в таких случаях, если стороны желали придать своему соглашению обязательную силу, они должны были облечь его в форму stipulatio. Без этого обязательство возникает только тогда, когда деньги взаймы будут даны, вещь передана на сохранение и т. д. Контракты этого рода и называются реальными («re contrahitur obligatio» — «обязательство создается вещью»). Позднейшее римское право знает четыре типа этих контрактов — mutuum, commodatum, depositum и pignus; но сюда надо присоединить, с одной стороны, исчезнувшую впоследствии fiducia, а с другой стороны, так называемые безымянные реальные контракты — так сказать, contractus innominati, представляющие уже образование в окончательном виде послеклассическое.
Древнейшим видом реального контракта является mutuum, бесформальный заем. Юридическая сущность mutuum состоит в том, что одна сторона (кредитор) дает другой (должнику) известное количество денег или других заменимых вещей (столько — то четвертей ржи, столько — то фунтов масла и т. д.) в собственность с тем, чтобы в назначенный срок (или по востребованию) кредитору было возвращено такое же количество таких же самых вещей (tantundem ejusdem generis — fr. 1. 2. D. 44. 7). Таким образом, объектом займа могут быть только вещи заменимые, то есть такие, которые фигурируют в обороте мерою, весом, счетом — quae numero pondere mensura consistunt, quae in genere functionem suam recipiunt.
Как мы знаем, в старом цивильном праве заем (денежный) осуществлялся в форме nexum. Но эта форма отталкивала своею строгостью и не годилась для обычных житейских отношений — займа небольшой суммы денег, какого — нибудь количества продуктов и т. д. Такие неформальные, так сказать, соседские, займы, несомненно, все — таки всегда заключались, хотя, конечно, в древности исковой силы не имели. С возникновением stipulatio их стали часто облекать в эту форму; но все же оставалось в жизни немало случаев, когда и этой формальности не соблюдали.
Хотя такой бесформальный заем, mutuum, как договор не имел никакой силы, тем не менее все — таки в результате его оказывалось, что одно лицо имеет в своем имуществе некоторую ценность, полученную из имущества другого. Оставить эту ценность ему в ущерб этому другому не было никаких оснований, и вот римское право уже очень рано начинает давать кредитору цивильный иск о возвращении этого недолжного обогащения. Если можно сомневаться в применении к займам этого рода legis actio per sacramentum, то во всяком случае установленные законами Silia и Calpurnia condictiones (de certa credita pecunia и de alia certa re) охватывали и их. Кредитор, давший взаймы, был, таким образом, теперь защищен, но защита эта вытекала не из признания договора займа, а из простого факта перехода ценности (res) из его рук в другие. Так определилась будущая природа mutuum, как контракта реального.
С течением времени договорная природа mutuum выступает значительно вперед, но многие следы первоначального воззрения сохраняются и в праве позднейшем. Иски из mutuum те же, что и раньше: condictio certae pecuniae и condictio triticaria. Обязательство из mutuum до конца остается обязательством stricti juris и обязательством строго односторонним: каких — либо встречных претензий (например, заимодавец дал хлеб плохого качества и тем причинил должнику убытки) должник при нем предъявлять не может. С другой стороны, и кредитор может требовать только того, что было дано, без всяких дополнительных претензий: убытков, происшедших от несвоевременной уплаты, процентов и т. д.
Но, сохраняя эти черты своего происхождения, mutuum в учениях классических юристов принимает уже вполне определенный характер отношения договорного и значительно отделяется от исков из неосновательного обогащения вообще. Недостаточно для возникновения заемного обязательства простого перехода денег, говорит Павел (fr. 3. 1. 44. 7); необходимо намерение обеих сторон установить именно заем. Поэтому, например, если должник не обладал дееспособностью (например, по несовершеннолетию), необходимой для заключения договора, займа не будет: кредитор вправе будет требовать только выдачи обогащения — то есть только того, что еще в имуществе (малолетнего) должника сохранилось (например, из данных 100 только 40, если остальные 60 малолетний должник растратил).
В период империи и по отношению к mutuum распространился обычай письменных документов: для лучшего доказательства факта займа составлялась письменная cautio. Но затем и здесь значение этого письменного документа возрастало и вообще имело ту же историю, какую мы видели по поводу stipulatio: с ограничением возможности querela non numeratae pecuniae известным сроком и здесь scriptura могла оказаться заменой numeratio.
Независимо от этого, законодательство периода империи интересовалось займом специально в следующих двух направлениях.
а) В конце республики — начале империи всесторонняя общественная деморализация выразилась, между прочим, и в том, что так называемая «золотая молодежь» того времени, сыновья зажиточных родителей, часто прибегали к займам у различных замаскированных ростовщиков с тем, что уплата будет произведена после смерти paterfamilias и получения наследства. Условия займа были при этом, конечно, самые тяжелые. Зло это приобрело такое распространение, что уже императором Клавдием был издан какой — то закон, который, по свидетельству Тацита (Ann., 11, 13), «saevitiam creditorum coercuit, ne in mortem parentum pecunias filiis familiarum foenori darent» («обуздал свирепость кредиторов, чтобы не давали деньги под процент сыновьям семейств в расчете на смерть родителей»). Но этот закон не устранил зла, и при Веспасиане произошло событие, которое глубоко взволновало общественное мнение: один из таких задолжавшихся in mortem parentum сыновей, теснимый кредиторами, убил своего отца. Под впечатлением этого убийства состоялось сенатское постановление, получившее впоследствии от имени убийцы — Macedo — название senatusconsultum Macedonianum. Это сенатское постановление гласит, что заем подвластному сыну (без согласия отца) никогда, даже после смерти paterfamilias, не может дать кредитору иска (текст в fr. 1 pr. D. 14. 6; он носит следы сенатского раздражения: «ut scirent, qui pessimo exemplo foenerarent, nullius posse filii familias bonum nomen exspectata patris morte fieri» — «чтобы знали те, кто с дурным примером дают процентные займы, что никогда дом сына семейства не станет действительным путем возложения надежд на смерть отца»). Однако добровольная уплата сыном рассматривается, как уплата долга, и, таким образом, senatusconsultum Macedonianum оставляет обязательство сына в виде obligatio naturalis.
