Ольга Поволоцкая - Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы
Ключевский писал, что Грозный «… прежде всего сам для себя стал святыней и в помыслах своих создал целое богословие политического самобожения в виде ученой теории о царской власти».[176]
Из идеи обожения царской власти следует, что задачей подлинно добродетельного подданного является полное слияние своей воли с царской. Точно так же истинно верующий должен стремиться к полному слиянию всех своих помыслов и желаний с божественной волей, чтобы она была пропущена через его собственное сердце.
Конечно, в стихотворении Пушкина перед нами «изнаночный» мир и антигерой, и, как настоящий герой, «кромешник» преодолел страх, и, как настоящий герой, он победитель, только преодолел он страх не своей смерти, а чужой, только победа его – это насилие и надругательство над беззащитными: над казнимым, над трупом казненного, над конем, женщиной, – не могущими ответить. Он, имея гордую осанку воина, является палачом, усердным рабом, а не увенчанным славой героем. Чтобы понять, насколько изнаночен, перевернут мир «кромешника», нужно осознать, что он гордиться глобальностью и масштабом небывалых на Руси казней, как воин гордится масштабом выигранного сражения, где знаком величия победы являются горы трупов врагов.
С тем, кто Кесарю отдает Богово, происходит закономерное изменение: он теряет Страх Господень – зрение совести – и выпадает из единства не только людского, но и всего живого; ведь даже в мире природы хождение по трупам невозможно.
От начала культуры человечества пластический образ всадника – это образ покоренной природы. Этот образ вполне отражает и идею отношений самодержавной власти с Россией: недаром чаще всего скульптурное изображение императора как в мировом искусстве, так и в русском – это образ всадника. «Кромешник» и его отношения с конем – это микромодель множества возможных сюжетов отношений помазанника Божьего с Русской землей.
Ясно, что образ опричника, явившийся поэту в 1827 году, помог Пушкину четко определить свои нравственные ориентиры в новой ситуации новых отношений с самодержавной властью. Поверив царю, ответив на рукопожатие, не из страха, но по совести отказавшись от бунта и гордого противостояния, он, тем не менее, усердным рабом царя стать никогда бы не смог. Если и были у Николая I претензии на то, чтобы стать главным и единственным ориентиром жизни и творчества первого поэта Российской империи, то, конечно, они были утопичны: поэт, уже написавший «Пророка», опричником быть не мог и до самого конца своей жизни, говоря евангельскими словами, «отдавал Богу Богово, а кесарю кесарево».
* * *Подчеркнем еще раз: очень маловероятно, что Лермонтову был известен текст этого пушкинского стихотворения, тем не менее, осмысляя отношения поэта и трона, уже будучи в опале, т. е. после столкновения с царем, Лермонтов, как и Пушкин, обращается к эпохе Ивана Грозного, чтобы в своей поэме «Песнь про царя…» воссоздать модель мира, где Божья воля заменена волей самодержца.
Как и в пушкинском стихотворении «Какая ночь! Мороз трескучий…», в поэме Лермонтова действует влюбленный опричник.
В первой части поэмы в сцене пира отношения опричников с государем выстроены так, что проявляется главная идея самой опричнины: ее суть в том, что опричник движим и одушевлен только волей царя, опричник есть ее прямое отражение: когда царь пирует «во славу Божию», веселье должно быть законом для всех, даже просто опущенная голова Кирибеевича, полностью погруженного в свою печаль, расценивается не иначе, как прямое преступление против самодержца, т. е. как измена и предательство; гнев царя может показаться неадекватным ситуации, угроза прямой расправы с «задумавшимся» чувствуется в словах царя:
Когда всходит месяц – звезды радуются,Что светлей им гулять по поднебесью;А которая в тучку прячется,Та стремглав на землю падает…
Неверность государю, измена – самое страшное государственное преступление; надо прочувствовать, что именно поэтому даже просто уход в себя запрещен, как бегство. За этим стоит главная идея опричнины, ставшая требованием полной слиянности воли «верного раба» с царской волей.
Важно, что преследовать Алену Дмитриевну Кирибеевич начинает только после того, как он получил обманом царское благословение. Сцену пира комментируют гусляры:
Ох ты гой-еси, Иван Васильевич!Обманул тебя лукавый раб,Не сказал тебе правды истинной,Не поведал тебе, что красавицаВ церкви божией перевенчана,Перевенчана с молодым купцомПо закону нашему христианскому…
«Народишко» земли русской, по замыслу царя Ивана, должен был в опричном войске видеть воплощенную царскую волю. Поэтому-то Кирибеевич может «напасть» на Алену Дмитриевну, только заручившись царским благословением, обманом добытым,
Действия опричника, оскорбившие купца Степана Парамоновича, оказываются как бы санкционированными самим царем, хотя царь, подаривший свой «яхонтовый» перстень и жемчужное ожерелье в качестве дара сватовства, не имел в виду ничего противозаконного; в словах царского напутствия нам не отыскать никакого преступного замысла:
«… Как полюбишься – празднуй свадебку,Не полюбишься – не прогневайся»
Итак, преступление, облаченное покровом царского благословения, совершается волею самого опричника.
Характеризуя конфликт поэмы, нужно понимать, что поверх фабулы незаконной любви к замужней женщине, т. е. классического «любовного треугольника», развивается и разворачивается, захватывая все пространство поэмы, сюжет взаимоотношений самодержавной власти с народом. С этой точки зрения очень важно осмыслить то, как объясняется со своей возлюбленной сам Кирибеевич.
«Что пужаешься, красная красавица?Я не вор какой, душегуб лесной,Я слуга царя, царя грозного,Прозываюся Кирибеевичем,А из славной семьи из Малютиной…»Испужалась я пуще прежнего;Закружилась моя бедная головушка.
Недаром Алена Дмитриевна «испужалась пуще прежнего», после того как поняла, что является предметом домогательств любимого царского опричника. Согласно принципу управления, введенному царем Иваном Грозным, именно Кирибеевич – один из тех, в чьих действиях Русь должна видеть воплощение воли самого царя – «земного бога». Итак, ведомый страстью, на глазах всего народа обнимает и «цалует» чужую жену не кто иной, как представитель царской воли. Беззаконное, с точки зрения христианского народа, деяние совершается от имени царя. Даже «вор» и «душегуб лесной» менее ужасны, чем Кирибеевич: нарушая закон Божий, они нарушают и земной закон, поэтому борьба с ними и противостояние им однозначно оправданы и не могут иметь смысла государственного преступления, тогда как война, объявленная опричнику, поправшему Божью правду, ту «святую правду-матушку», которую выйдет защищать принародно, пред «святыми церквами», пред «белым Кремлем», пред грозным царем Калашников, эта война, с точки зрения самодержца, есть государственное преступление – выпад против царской власти.
Заручившись покровительством самого царя, Кирибеевич предлагает Алене Дмитриевне все богатства земли, обещает:
«… Как царицу я наряжу тебя,Станут все тебе завидовать…»
Мы видим, что система ценностей царского опричника очерчена только земными благами, причем то, что с его точки зрения является предметом зависти, с точки зрения принципов народной христианской этики есть бесчестие и позор, его-то как величайшее благо он и предложил честной жене Степана Парамоновича.
Поединок Кирибеевича с Калашниковым имеет смысл Суда Божьего. Лермонтову очень важно, что опричник еще до кулачного боя нравственно уничтожен Правдой купца, который обвиняет своего врага в том, что он попрал «господний закон»-. Впервые в жизни «лукавый раб» на поединке оказывается в положении, когда ему приходится нести личную ответственность за свои деяния. Уверенный в своей непобедимости (кстати, не в страхе ли всех перед грозным царем скрывается тайна непобедимости царского слуги?), он всегда был, как священным покровом, защищен званием царского опричника. Калашников же борется в поединке не с опричником, а с «бусурманским сыном», т. е. с врагом Христа, борется за свое достоинство, за свою честь, за свою веру, за свой брак, «пред святыми иконами» заключенный, за свой Дом и вообще за весь Божий миропорядок.
Хочется возразить Ю. М. Лотману, увидевшему проблему Востока в «Песне…» Лермонтова. Конечно, Кирибеевич, родственник Малюты Скуратова, имеет татарское «бусурманское» имя и происхождение. Сам себя, однако, он таковым не считает, что видно из его слов на пиру, когда он просит царя отпустить его в степи, где бы он погиб от руки бусурманина. С точки зрения Калашникова, Кирибеевич – «бусурманский сын», но не потому, что он по крови татарин, а потому, что ему невнятна Правда Христа, правда христианского брака, на которой держится «весь крещеный мир».
