Владимир Алпатов - Волошинов, Бахтин и лингвистика
В течение нескольких десятилетий, начиная с Л. Блумфилда, в американской лингвистике бранным был термин «ментализм», под которым понималось изучение языка в чуждых ему категориях (логических, психологических, филологических и т. д.). Однако Хомский прямо пишет: «Лингвистическая теория… является менталистской, так как она занимается обнаружением психической реальности, лежащей в основе реального поведения».[785]
Отвергая структуралистский подход к языку, Хомский обращается к иным традициям: «Противопоставление, вводимое мною, связано с соссюровским противопоставлением языка и речи; но необходимо отвергнуть его концепцию языка как только систематического инвентаря единиц и скорее вернуться к гумбольдтовской концепции скрытой компетенции как системы порождающих процессов».[786] Сам термин «порождать» Хомский считает переводом термина В. фон Гумбольдта erzeugen.[787] Как он считает, «фактически действительное понимание того, как язык может (говоря словами Гумбольдта) „осуществлять бесконечное использование конечных средств“, развилось только в течение последних тридцати лет в ходе изучения оснований математики».[788]
Следующая книга Хомского «Картезианская лингвистика» с подзаголовком «Страница истории рационалистской мысли»—единственная его монография, целиком посвященная истории лингвистики. Здесь, помимо Гумбольдта, выделены и еще более ранние предшественники генеративной лингвистики: «Грамматика Пор-Рояля» (авторы – Антуан Арно и Клод Лансло) и ряд других, преимущественно французских, сочинений XVII в., отнесенные Хомским к так называемой картезианской лингвистике, то есть лингвистике, связанной с идеями Рене Декарта. Термин «картезианская лингвистика» специалисты по науке XXVII в. обычно отвергают, поскольку идеи, важные для Хом-ского, существовали и до Декарта, но это, разумеется—не главное.
В МФЯ данные сочинения, в отличие от высоко оцениваемых трудов В. фон Гумбольдта, не упомянуты. Однако сказано о «рождении идей абстрактного объективизма на французской почве» (272), а перед этим о происхождении данного подхода прямо говорится: «Корни направления нужно искать в рационализме XXVII и XXVIII века. Эти корни уходят в картезианскую почву» (271). То есть рационализм, из которого исходит Хомский, для МФЯ принципиально отличен от линии Гумбольдта. Хомский же находит Гумбольдту место «на пересечении картезианства и романтизма».[789]
Для Хомского важно, что картезианская лингвистика основана на допущении идентичности лингвистического и мыслительного процесса.[790] Главное, чем его привлекают картезианские грамматики, – имеющаяся там, по мнению Хомского, идея о разграничении поверхностных и глубинных структур. Там он находит истоки важного для Хомского в те годы представления о существовании для всех языков единой мыслительной основы (глубинной структуры), которая по-разному соотносится с поверхностными структурами конкретных языков. В «Грамматике Пор-Рояля» Хомс-кий обнаруживает правила перехода от мыслительных структур к грамматическим, в которых он усматривает аналоги разрабатываемых им трансформационных правил.[791]
Рассмотрение теоретических вопросов Хомский продолжил в книге «Язык и мышление», в которой в отличие от других работ они рассматриваются с минимальным обращением к формальному аппарату. Книга состоит из трех частей, названных «Прошлое», «Настоящее» и «Будущее». Первая из частей во многом повторяет сказанное в «Картезианских грамматиках».
Вся книга «Язык и мышление» проникнута стремлением найти связи между лингвистикой и другими науками о человеке. Если де-скриптивисты и другие структуралисты отстаивали автономность лингвистики, то у Хомского несколько раз звучит одна и та же мысль: Лингвистика – «особая ветвь психологии познания»;[792] «Лингвист занимается построением обьяснительных теорий на нескольких уровнях. Лингвистика, охарактеризованная таким образом, есть просто составная часть психологии»;[793] «Эта подзадача относится к той ветви психологии человека, которая известна под именем лингвистики».[794] Он резко выступает против сужения объекта своей науки, свойственного как структурной лингвистике, так и ряду других так называемых «поведенческих наук»: эти науки «в значительной степени просто имитируют поверхностные черты естественных наук; их научный характер во многом был достигнут путем ограничения предмета исследования и путем сосредоточения на довольно периферийных вопросах. В нашем случае, я думаю, было бы очень затруднительно показать, что сужение сферы исследования привело к глубоким и значимым результатам. Более того, наблюдается естественная, но достойная сожаления тенденция осуществлять „экстраполяцию“ от горстки знаний, полученных в ходе тщательной экспериментальной работы и строгой обработки данных, к вопросам, имеющим гораздо более широкое значение и огромную социальную подоплеку».[795]
В книге дана не менее резкая, чем в МФЯ, критика идей Ф. де Соссюра, который «выдвинул точку зрения, согласно которой единственно правильными методами лингвистического анализа являются сегментация и классификация. Применяя эти методы, лингвист определяет модели, в которые попадают анализируемые таким образом единицы… Он (Соссюр. – В. А.) утверждал, что, когда весь такой анализ будет завершен, структура языка будет по необходимое ти, полностью вскрыта, и лингвистическая наука полностью выполнит свою задачу… Современная структурная лингвистика оставалась верной этим ограничениям, которые считались необходимыми ограничениями».[796] Однако «такой таксономический анализ не оставляет места для глубинной структуры в смысле философской грамматики»,[797] то есть картезианской грамматики. Также Соссюр и его последователи критикуются за мнение о том, что «процессы образования предложений вовсе не принадлежат системе языка»,[798] именно этим процессам отведено центральное место в теории Хомского.
Далее идет абзац, который приведем почти полностью. «Сос-сюр вторил существенной критике в адрес лингвистической теории Гумбольдта со стороны видного американского лингвиста Уильяма Дуайта Уитни, который, очевидно, оказал большое влияние на Соссюра. Согласно Уитни, лингвистическая теория Гумбольдта, которая во многих аспектах развивала обсуждавшиеся мною картезианские взгляды, была ошибочной в своем основании. В действительности же язык просто „составлен из огромного количества элементов, каждый из которых имеет свое собственное время, реализацию и результат“. Он утверждал, что „язык в конкретном смысле… является. суммой слов и сочетаний слов, при помощи которых любой человек выражает свои мысли“; задача лингвиста, следовательно, состоит в том, чтобы перечислить эти языковые формы и изучить их индивидуальные истории. В противоположность философской грамматике, Уитни доказывал, что в форме языка нет ничего универсального и что на основе изучения произвольного агломерата форм, составляющего человеческий язык, нельзя ничего узнать об общих свойствах человеческого интеллекта».[799]
Концепцию Уитни и Соссюра Хомский называет «убогой и совершенно неадекватной»,[800] хотя признает, что она была пригодна для некоторых целей: для реконструкции праязыковых состояний, а затем для структурного описания фонологии и морфологии. Упоминание У. Д. Уитни (1827–1894) и компаративистики XIX в. (которую Хомский оценивает высоко) показывает, что концепция понимается шире, чем структурализм. Критику этой концепции, не раз появляющуюся в книге, естественно сопоставить с критикой «абстрактного объективизма» в МФЯ.
Границы направления во многом совпадают в обеих книгах при одном существенном различии: картезианская традиция включается в «абстрактный объективизм» в МФЯ и решительно противопоставляется соответствующему направлению у Хомского. Безусловно, это не случайно: интеллектуальные традиции, из которых исходили авторы, были весьма различными. Философский подход МФЯ, как уже упоминалось, враждебен рационализму Декарта, очень важному для Хомского: помимо идеи глубинных структур, американский ученый опирается на Декарта в связи с гипотезой о врожденности языковой компетенции. С другой стороны, Хомский весьма иронически пишет о «кантианском привкусе» у зоопсихолога Конрада Лоренца,[801] а кантианство очень важно для авторов МФЯ. Но есть в обоих случаях и общий источник идей: В. фон Гумбольдт, и общий противник: позитивизм (К. Фосслер и другие последователи Гумбольдта не учитываются у Хомского). Поэтому в МФЯ картезианская лингвистика противопоставлена Гумбольдту и сближена с позитивистской лингвистикой, а у Хомского соотношение иное.
