Происхождение языка. Факты, исследования, гипотезы - Светлана Анатольевна Бурлак
Главной функцией грамматики Гивон считает отражение того, что́ думает и знает другая особь. Грамматика, по его мнению, не возникла одномоментно, она развивалась постепенно, как у детей. И так же, как и в детской речи, вероятно, уточнение характеристик сообщаемой ситуации происходило поначалу в диалоге (такой тип общения позволяет вводить новые детали постепенно, без необходимости произносить по нескольку знаков за одну реплику, а собеседнику нет надобности понимать их все сразу).
Гивон обращает внимание на то, что слова сами по себе не могут участвовать в коммуникации: чтобы быть элементом коммуникации, слово должно не просто что-то означать, оно должно что-то сообщать другому. Поэтому первыми единицами коммуникации были, видимо, однословные предложения, доступные ныне и полноценным носителям языка, и афатикам, и говорящим на пиджине, и маленьким детям.
Начиналась коммуникация, по мнению Гивона, с указательных жестов и вокализаций, а значит, первыми словами были указательные местоимения (из которых впоследствии произошли личные местоимения и артикли). Далее, с развитием сообщений, выходящих за рамки «здесь и сейчас», формируется хорошо закодированный словарь и, соответственно, фонологическая система. Изначально этот словарь, согласно гипотезе Гивона, состоял из существительных; глаголы появились позднее. Когда в речи стали использоваться предложения из многих слов, возникла синтаксическая иерархия. Например, соединение глагола с его объектом — это уже синтаксическая составляющая, глагольная группа.
Употребление слов в определенных конструкциях, комбинациях с другими словами, привело к появлению грамматических показателей — это хорошо известный процесс грамматикализации (см. гл. 1).
Пути грамматикализации — те конструкции, из которых возникают знакомые нам показатели падежей, глагольных залогов и т. д., — к настоящему времени достаточно хорошо изучены. Поэтому мы можем легко представить себе, как из первых, самых простых фраз, соположений слов, подчиненных еще принципам протограмматики, формируются — в соответствии с установленными закономерностями — все привычные нам элементы грамматики, присущие настоящему человеческому языку.
Соположение языковых единиц предшествует появлению (а затем грамматическому оформлению) синтаксических связей между ними. В частности, из соположения предложений развивается возможность рекурсивного вставления предложений друг в друга: «сруби то дерево» + «то дерево засохло» > «сруби то дерево, которое засохло».
Гивон отмечает, что в процессе глоттогенеза очень значительную роль играл эффект Болдуина: функциональные изменения предшествовали структурным.
В качестве главной перспективы развития теории происхождения языка Гивон называет задачу объяснить причины возникновения информационного неравенства в группах гоминид, объяснить, почему нашим предкам стало жизненно необходимо знать то, что́ знают другие, но еще не знают они сами{1123}. И действительно, сама по себе необходимость уходить от группы в поисках пищи и связанное с этим появление воспоминаний, не разделяемых сородичами, не приводят к возникновению не только языка, но и вообще сколько-нибудь развитой коммуникативной системы. Так, разделение на небольшие подгруппы при поиске пищи характерно для шимпанзе, но еще больше индивидуального опыта, например, у медведей, которые ведут одиночно-территориальный образ жизни и общаются друг с другом крайне мало.
Одну из самых необычных гипотез о происхождении языка выдвинул Терренс Дикон{1124}. В его теории язык предстает чем-то вроде паразита, колонизирующего мозг. Конечно, язык не какая-нибудь аскарида или трихинелла, он не является живым организмом. Но есть у них и общее: и паразит, и язык устроены системно, и тот и другой передаются от одного носителя к другому — без этого они просто не могут существовать. И то, что язык — даже один и тот же — немного различается у разных людей, оказывается похожим на то, как бывает у паразитов: разные паразиты одного вида (как и любые другие живые организмы) несколько отличаются друг от друга — примерно настолько же.
В природе паразиты очень хорошо приспосабливаются к своему хозяину. Так и язык, по гипотезе Дикона, изменяясь, приспосабливается к человеческому мышлению. Именно этим объясняется то, что язык устроен «дружелюбно к пользователю»: в нем воспроизводятся те черты, которые лучше адаптированы к свойствам «хозяина» — человеческого разума. Поскольку мышление у людей устроено более или менее одинаково, в самых разных языках обнаруживаются сходные черты.
Объясняет гипотеза Дикона и тот известный факт, что язык лучше всего учить в детстве. Согласно ей, дело в том, что языки просто приспособились к выучиванию детьми: такой язык, который детям выучить легко, лучше передается из поколения в поколение и дольше живет. Времени с момента появления человеческого языка прошло уже достаточно много, так что теперь остались только такие языки, которые дети учат с легкостью.
В природе не только паразит приспосабливается к своему хозяину, эволюционирует — под влиянием паразита — и сам организм-хозяин. Так и мозг, по мнению Дикона, развивается под влиянием языка. А язык снова изменяется, приспосабливаясь к развившемуся мозгу. И мозг, соответственно, эволюционирует дальше. Именно такая положительная обратная связь и обусловила столь впечатляющее развитие — и человеческого языка, и человеческого мозга.
О большой роли коэволюции в происхождении человека и его языка пишет и Бикертон: он отмечает, что в полном соответствии с теорией конструирования ниш{1125} предки человека, постепенно формируя язык, создавали тем самым для себя новую экологическую нишу — нишу культуры и языка{1126} — и дальше уже должны были приспосабливаться к ней (попутно развивая ее дальше и тем самым вынуждая себя углублять свою к ней приспособленность).
Сходная идея развивается в статье психологов Мортена Кристиансена и Ника Чейтера{1127}: чтобы лучше воспроизводить себя, языки должны быть легко выучиваемыми (в том числе при ограниченном количестве исходных данных), легко распознаваемыми и легко передаваемыми. Именно поэтому в языках не может быть, например, зависимых слов, слишком сильно удаленных от своего «хозяина», не может быть правил, которые бы отсылали, например, к пятому слову от начала предложения или к шестому слогу от конца слова. Вероятно, именно по этой причине при исторических изменениях языков в них не накапливается хаотичность. Например, вариантов произнесения гласного а очень-очень много, но при передаче следующему поколению фонема все равно остается одна (или закрепляется несколько позиционных вариантов); ситуация, когда гласных, похожих на а, стало бы, скажем, 100, не возникает. Кристиансен и Чейтер специально отмечают, что процесс культурной передачи и процесс конструирования языка при овладении им не следует противопоставлять — это, в сущности, одно и то же.
Но почему же,
