Происхождение языка. Факты, исследования, гипотезы - Светлана Анатольевна Бурлак
Пока ситуации были достаточно стереотипны, их можно было — хотя бы в общих чертах — помнить все, и спроса на синтаксис не было. А когда в ситуациях, с которыми стали встречаться гоминиды, элемент новизны сильно возрос, когда стало важно обращать внимание на все большее количество нюансов, востребована оказалась возможность вкладывать больше детализированной информации в одно высказывание, производить длинную цепочку знаков (более одного или, может быть, даже более двух) за одну «реплику». Те, кто смог реализовать эту возможность, получили синтаксис.
У существа всеядного (какими были, судя по данным анатомии, все те представители рода Homo, которые могут рассматриваться как кандидаты на роль прямых предков человека разумного) вероятность встречи с нестандартными ситуациями весьма высока. Для всеядного существа, использующего орудия, такая вероятность возрастает многократно, поскольку использование орудий создает множество дополнительных возможностей, увеличивая число моделей поведения, которые можно реализовывать и из которых необходимо выбирать. Еще более востребованным становится синтаксис в ситуации передачи опыта и знаний в виде текстов, поскольку, приступая к восприятию текста, слушающий еще ничего не знает о той ситуации, о которой намеревается рассказать говорящий. Томаселло связывает появление синтаксиса с желанием информировать окружающих: пока предки человека, подобно современным обезьянам, использовали коммуникацию прежде всего для просьб, они, как показывают данные языковых проектов, вполне могли обходиться минимумом грамматики{1116}.
Для другого сторонника нативизма, Стивена Пинкера{1117}, язык — это прежде всего одна из составляющих комплексной «адаптации к когнитивной нише» (так называется одна из его статей): специализация человека — улавливание внутренних связей между событиями окружающей действительности, и язык является одним из средств приспособления к этому. Основной функцией языка Пинкер считает коммуникативную: язык, по его мнению, возник для обмена информацией, для того, чтобы один индивид мог передать правдивые сведения о мире другому индивиду. Пинкер, как и Хомский, считает языковую способность врожденной, но, в отличие от Хомского, для Пинкера главная ее составляющая — не рекурсия, а универсальный словарь, мыслекод (см. гл. 2).
Пинкер не считает, что язык мог возникнуть в результате одной-единственной мутации, поскольку, как он пишет, «один-единственный ген не отвечает, еще раз повторяю, не отвечает за схему, лежащую в основе грамматики»{1118}. Но, поскольку взаимоотношение между определенными генами и определенными наблюдаемыми свойствами не прямое, а дважды опосредованное, в предположении о «грамматическом гене» просто нет необходимости.
По мнению Пинкера, язык возник не одномоментно, это происходило постепенно, наиболее обычным для эволюции путем — путем естественного отбора через накопление мелких мутаций. Маленькие шаги, усиливающие существующую функцию, могут не только развить какие-то уже имеющиеся у организма «модули», но и привести к возникновению нового «модуля» «из ничем не отличавшегося ранее от других анатомического участка, или из закоулков и щелей других существующих модулей»{1119}. Таким путем, по мнению Пинкера, возникли «языковые зоны» мозга — зона Брока и зона Вернике. У обезьян в мозге есть гомологи этих зон, но они не включены в управление звукопроизводством (впрочем, пока не получены данные о том, какие отделы мозга задействуются у обезьян, умеющих издавать звуки произвольно).
Эволюция языка, по Пинкеру, должна была идти небольшими шагами, так, чтобы каждая промежуточная стадия развития коммуникативной системы давала увеличение приспособленности и повышала преимущества при размножении для потомков. «Отбор мог „запустить“ формирование языковых способностей, поощряя в каждом поколении тех говорящих, которых лучше всего могли понять слушающие, и слушающих, которые лучше всего могли понять говорящих»{1120}.
Один из наиболее последовательных противников нативизма — Талми Гивон{1121}. Синтаксис с рекурсивным вставлением составляющих — это, по его мнению, не загадка эволюции и не цель адаптации. Скорее, это побочный результат действия тех предпосылок, которые обусловили возникновение грамматики.
Грамматика, в свою очередь, представляет собой эволюционно последний компонент языка, развившийся на базе множества свойств, послуживших для нее преадаптациями. Поэтому маловероятно, чтобы в мозге существовал особый грамматический модуль («языковой орган») или чтобы возникновение грамматики определялось единственным «грамматическим геном». Скорее, грамматика воплощается в мозге как сеть, объединяющая между собой различные, существовавшие до появления грамматики «модули»: на нее работает семантическая память (хранящая слова), способность к восприятию событий (позволяющая строить предложения), эпизодическая память (дающая возможность вспоминать события и выстраивать их описание в цепочку предложений), рабочая память (позволяющая анализировать синтаксические единства, состоящие из нескольких слов), способность к построению сложных иерархий и т. д. Многие из этих «модулей» существовали задолго до человека, они развились в разное время в связи с разными адаптационными потребностями, так что неоантропу не пришлось строить свою коммуникативную систему с чистого листа.
Грамматически оформленной речи, полагает Гивон, предшествовала речь, грамматически не оформленная, подчинявшаяся принципам протограмматики (см. гл. 1). Сейчас подобную речь можно наблюдать у детей, еще не вполне овладевших языком, у носителей пиджинов и у больных с нарушениями речи, но те же самые принципы отчасти работают и в развитой грамматике. Следовательно, в ходе эволюции языка они никуда не исчезли, просто к ним добавилось нечто новое.
Основной причиной различий между коммуникативными системами обезьян и человека является, по мнению Гивона, разница условий, в которых происходит их общение. Современные человекообразные обезьяны живут стабильными родственными группами небольшого размера, сложность их социальной структуры очень сильно уступает сложности человеческого общества, хозяйственная специализация отсутствует. Все каждый день делают примерно одно и то же, поэтому их знания о мире и о том, что происходит в их собственной группировке, в значительной мере совпадают. В таких условиях нет необходимости в сложной коммуникативной системе (в частности, нет потребности в коммуникативных актах-сообщениях). Именно в силу этой причины у обезьян не возникает грамматики — при том, что у них, как показывают эксперименты, имеются понятия о предметах, признаках, действиях, последовательностях действий, о том, что одушевленный субъект может производить действие, а неодушевленный объект, как правило, нет, и т. д.
Появление языка Гивон связывает с тем, что, когда сообщества гоминид разрослись, разные представители одной и той же группы стали добывать разные типы пищи, подчас уходя для этого за многие километры[80]. Это привело к разрушению информационной общности — у отдельных особей появились воспоминания и планы, которые не были известны другим членам группы. Увеличение темпов культурных
