Умберто Эко - Сказать почти то же самое. Опыты о переводе
Перевод поэтического текста должен давать возможность точно так же переходить от Линейной Манифестации к содержанию и обратно. Из-за трудностей работы с субстанциями переводить поэзию (и это мысль далеко не новая) труднее, чем любой другой вид текстов, поскольку в ней (см. Есо 1985: 253) содержится ряд ограничений на уровне Линейной Манифестации, определяющий содержание, а не наоборот, как это происходит в дискурсах, несущих референциальную функцию. Поэтому в поэтическом переводе часто прибегают к радикальной переработке, словно сдаваясь перед вызовом оригинального текста, чтобы пересоздать его в другой форме и в других субстанциях (и пытаясь сохранить верность не букве, а вдохновляющему началу, распознание которого зависит, разумеется, от критической интерпретации переводчика).
Но, если это так, недостаточно только воспроизводить воздействие. Нужно дать читателю перевода ту же возможность, которой располагал читатель оригинального текста, возможность «разобрать устройство», понять, какими способами производится воздействие, и получить от них удовольствие. Бодлер и Малларме в этом предприятии потерпели неудачу. Напротив, другие переводчики «Ворона» попытались развязать этот узел – и, возможно, принимая при этом во внимание «Философию творчества».
Например, в переводе на португальский Фернанду Пессоа{♦ 169} стремится соблюдать постоянный размер, сохраняет рифмы и внутренние созвучия в некоторых строфах; однако и он отказывается от эффекта рифмовки со словом nevermore. В то время как французское Jamais plus благодаря звуку [у] сохраняет звукосимволический эффект мрачности, португальский перевод его утрачивает, используя другие, более открытые гласные. Но не исключено, что он находит возможность передать «протяженное голосовое усилие»:
О́ velho Corvo emigrado lа́ das trevas infernaes!Dize-me qual о teu nome lа́ nas trevas infernaes.Disse о Corvo, «Nunca mais».
… que uma ave tenha tido pousada nos seus humbraes,ave ou bicho sobre о busto que hа́ por sobre seus humbraes,com о nome «Nunca mais».
… perdido, murmurai lento, «Amigos, sonhos – mortaes todos…todos jа́ se foram. Amanhã também te vaes».Disse о Corvo, «Nunca mais». (Pessoa)
[† «О старый Ворон, переселившийся сюда
из адского мрака!
Скажи мне, как твое имя там, в адском мраке».
Ворон молвил: «Больше никогда».
…чтобы птица уселась над косяком вашей двери,
птица или зверь, на бюсте над косяком вашей двери,
по имени «Больше никогда».
…потеряв, я тихо пробормотал: «Друзья, мечты —
все смертные
…все уже ушли. Завтра ты тоже уйдешь».
Ворон молвил: «Больше никогда». (португ., Пессоа)]
Передать протяженное голосовое усилие посредством открытых гласных пытался и Франческо Контальди в итальянском переводе конца XIX в., но ему не удалось воспроизвести мрачный, назойливый рефрен, и в каждой строфе он передавал nevermore по-разному: Е non altro, pensai («А не что-то другое, подумал я»); Sol questo е nullo таi («Только это, и больше ничего»); Е il corvo: Non più mai! («А во́рон: “Больше никогда!”»); Е l’uccello: Non mai! («А птица: “Никогда!”»).
Я нашел в интернете (но опять же без библиографического указания) испанский и немецкий переводы. Первый из них воссоздает метрическую структуру оригинала (пусть и несколько певуче) и сохраняет рифму, но, передавая слово nevermore, он следует гению языка и, возможно, решению Пессоа:
Frente al ave, calva у negra,mi triste а́nimo se alegra,sonreído ante su porte,su decoro у gravedad.«– No eres – dije – algœn menguado,cuervo antiguo que has dejadolas riberas de la Noche,fantasmal у señorial!En plutо́nicas riberas,cual tu nombre señorial?»Dijo el Cuervo: «– Nunca mа́s».
Me admiro, por cierto, muchoque así hablara el avechucho.No era aguda la respuesta,no el sentido muy cabal;pero en fin, pensar es llanoque jamа́s viviente humanovio, por gracia, a bestia о pа́jaro,quieto allа́ en el cabezalde su puerta, sobre un bustoque adornara el cabezal,con tal nombre: Nunca mа́s.Pero, inmо́vil sobre el bustovenerable, el Cuervo adustosupo solo en esa frasesu alma oscura derramar.Y no dijo mа́s, en sumani moviо́ una sola pluma.Y yo, al fin: “– Cual muchos otrostœ también me dejarа́s.Perdí amigos у esperanzas:tu también me dejarа́s».Dijo el Cuervo: «– Nunca mа́s». (Аноним)
[† При виде птицы, лысой и черной,
моя печальная душа веселится,
и я усмехнулся, видя ее осанку,
достоинство и важность.
«Ты, – сказал я, – не какой-нибудь трус,
древний ворон, покинувший
берега Ночи,
призрачный и владычный!
На плутоновых берегах
ка́к твое владычное имя?»
Молвил Ворон: «Больше никогда».
Я, конечно, весьма удивлен тем,
что какое-то пернатое так заговорило.
Ответ не был остроумен,
да и смысл его – не слишком уместен.
Но, в конце концов, всякий подумает,
что никогда еще живой человек,
к счастью, не видел зверя или птицу,
замершую там, на верхнем косяке
его двери, на бюсте,
украшающем верхний косяк,
с таким именем: «Больше никогда».
Но, неподвижно сидя на почтенном
бюсте, угрюмый Ворон
мог лишь в этой фразе
излить свою мрачную душу.
И больше он, в общем, ничего не сказал,
не шевельнул ни единым пером.
Наконец я: «Как многие другие,
ты тоже меня оставишь.
Я потерял друзей и надежды:
ты тоже меня оставишь».
Молвил Ворон: «Больше никогда». (исп., Аноним)]
И именно благодаря гению языка немецкий перевод, как мне кажется, получает явное преимущество. Из знакомых мне переводов он, быть может, наиболее уважительно относится к слову nevermore и к задаваемой им игре рифм и созвучий:
Doch das wichtige Gebarendieses schwarzen SonderbarenLöste meines Geistes TrauerBald zu Lächelndem Humor.«Ob auch schäbig und geschoren,kommst du,»sprach ich, «unverfroren,Niemand hat dich herbeschworenAus dem Land der Nacht hervor.Tu’mir kund, wie heiβt du, StolzerAus Plutonischem Land hervor?»Sprach der Rabe: «Nie, du Tor».
Daβ er sprach so klar verständlich —Ich erstaunte drob unendlich,kam die Antwort mir auch wenigsinnvoll und erklärend vor.Denn noch nie war dies geschehen:Über seiner Türe stehenHat wohl keiner noch gesehenSolchen Vogel je zuvor —Über seiner StubentüreAuf der Büste je zuvor,Mit dem Namen «Nie, du Tor».
Doch ich hört’ in seinem KrächzenSeine ganze Seele ächzen,war auch kurz sein Wort, und brachteer auch nichts als dieses vor.Unbeweglich sah er nieder,rührte Kopf nicht noch Gefieder,und ich murrte, murmelnd wieder:«Wie ich Freund und Trost verlor,Wird’ich morgen ihn verlieren —Wie ich alles schon verlor.»Sprach der Rabe: «Nie, du Tor». (Аноним)
[† Но важные манеры
Этого черного чудака
Скоро расторгли скорбь моего духа
И внушили шутливое настроение.
«Хоть ты такой потертый и стриженый,
Заявляешься ты, сказал я, бесцеремонно:
Никто не вызывал тебя заклинаниями
Из страны Ночи.
Сделай милость: как тебя зовут, гордец,
Вышедший из плутоновой страны?»
Молвил Ворон: «Никогда, дурак!»
Что он говорит так ясно и понятно —
Я без конца этому дивился,
Хотя в этом ответе я увидел
Мало смысла, и мало что он объяснил.
Ведь такого еще никогда не случалось:
Над своей дверью,
Пожалуй, еще никто никогда не видел
Прежде такую птицу —
Над дверью своей комнаты,
На бюсте, еще никогда,
По имени «Никогда, дурак!».
Но я услышал, как в его карканье
Кряхтит вся его душа,
Хотя его слово было кратко
И, кроме этого, он ничего не произнес.
Недвижный, смотрел он вниз,
Не шевеля ни головой, ни перьями,
И я снова ворчливо пробормотал:
«Как я потерял друга и утешение,
Так же завтра я потеряю тебя —
Как я уже все потерял».
Молвил Ворон: «Никогда, дурак!» (нем., Аноним)]
В переводе, предназначенном для целей практически-информативных, можно допустить, что пипса mais или jamais — резонный синоним к nevermore, но в случае стихотворения По это невозможно, поскольку важной становится экстралингвистическая субстанция. Об этом я уже говорил раньше (Есо 1975, § 3. 4. 7), когда утверждал, что в текстах, несущих поэтическую функцию (и не только языковых), сегментируется, кроме того, континуум выражения.
* * *Итак, порою экстралингвистическая субстанция ставит переводчику шах. И все же, даже если принять мысль о том, что поэзия непереводима по определению (а многие стихи, конечно, именно таковы), поэтический текст все равно останется чем-то вроде пробного камня для любого типа перевода, поскольку он выявляет, что перевод можно назвать подлинно удовлетворительным лишь в том случае, если он сохраняет (тем или иным способом, который становится предметом переговоров) также субстанции Линейной Манифестации, пусть даже речь идет о переводах инструментальных, утилитаристских и потому лишенных эстетических притязаний.
