…В борьбе за советскую лингвистику: Очерк – Антология - Владимир Николаевич Базылев
С 1964 г. в рамках Ученых записок ТГУ издавались «Труды по знаковым системам», которые можно считать печатным органом Московско-Тартуской школы. Всего выпущено 25 томов этой серии (последний – в 1992 г.); публиковались и сопутствовавшие конференциям сборники материалов.
Описанное событие имело и далеко идущие последствия. Пожалуй, в советской гуманитаристике второй половины века не было ничего, сравнимого с Московско-Тартуской школой – если говорить о впечатлении, произведенном ею на научную жизнь. Речь, конечно, прежде всего, идет об отечественной традиции, причем подобный интерес распространялся далеко за пределы обеих столиц, подчас достигая, несмотря на мизерные тиражи, и весьма отдаленных провинций. Можно предположить, что сформулированный в рамках школы структурно-семиотический подход к гуманитарному знанию во многом определил направленность и характер нашего научного развития последующих десятилетий.
Однако труды Московско-Тартуской школы привлекли к себе внимание и зарубежной науки, получив некоторый международный резонанс. Десятки ее работ были переведены на английский, французский, немецкий, итальянский, испанский и другие языки; о Московско-Тартуской школе написано множество трудов, хотя, конечно, масштаб ее реального влияния на гуманитарные дисциплины в Европе и Америке не надо преувеличивать.
В 1989 г. в «Венском славистическом альманахе» вышла статья Б.М. Гаспарова «Тартуская школа 1960-х годов как семиотический феномен». Предложенная интерпретация вызвала острое несогласие его бывших коллег по Московско-Тартуской школе, что повлекло за собой со стороны участников Летних школ целую серию полемических статей – «ответов» и просто воспоминаний.
Можно сказать, что научное направление, завершившись и оглядев себя с позиции уже достаточного временного отдаления, вступило в период авторефлексии. Однако можно также предположить, что к настоящему времени и эта фаза развития миновала. Московско-Тартуская школа должна занять свое место в истории отечественной науки в качестве одного из ее эпизодов, о котором судить будут объективно и бесстрастно – как о факте все более и более отдаляющегося прошлого.
Это, конечно, не значит, что наследие школы остается во вчерашнем дне, полностью утрачивая актуальность. Просто используемые ею (и в значительной степени разработанные в ее рамках) структурно-семиотические парадигмы и аналитические приемы (во всяком случае те, которые доказали свою эффективность) перестают осознаваться как специфические лишь для узкого круга исследователей Московско-Тартуской школы и активно отторгаться научными кругами, не разделяющими ее идеологии. Практически они становятся неопознаваемым по принадлежности «общим достоянием», входят в плотно утрамбованную почву гуманитарного знания, поверх которой (и отчасти из материала которой) формируется следующий слой. По времени это почти совпадает с появлением в мировой науке пост-структуралистских концепций, принимаемых, хотя и в разной степени, многими участниками Летних школ.
Брейдо Е.М.
Между старым и неновым
(печатается по изданию: Московский лингвистический альманах. 1996. Вып. 1. С. 229).
1. Я не вижу стагнации в современной лингвистике (один из тезисов Н.В. Перцова). Скорее, некоторая внутренняя готовность к смене парадигмы. Накопилось достаточно много проблем, которые не решаются в рамках наиболее популярных в московской лингвистике теорий (Ю.Д. Апресяна, А. Вежбицкой, И.А. Мельчука), а новые концепции, по-видимому, еще не вполне вызрели.
2. Я вижу два основных симптома: а) отсутствие новых больших задач (скажем, в последнее десятилетие); б) невозможность полноценного решения большинства прикладных задач в рамках только лингвистики. Это в большой степени осознается лингвистами, но, как кажется, пока не вполне понятно коллегам из сопредельных областей знания (специалистам в области computer science, психологам, литературоведам, социологам, историкам). Вместе с тем, последнее так же относится к лингвистике, как и к этим наукам.
3. Поскольку лингвистика, единственная из гуманитарных наук, имеет достаточно строгий, хорошо разработанный аппарат, новые объединения гуманитарных наук будут плодотворны на лингвистической базе, но, вместе с тем, вряд ли будут собственно лингвистикой в сегодняшнем понимании.
4. Возражая Н.В. Перцову, хочу заметить, что ориентация лингвистики преимущественно на математику вряд ли плодотворна, поскольку математика вполне уникальна по способу познания, она исходно чисто теоретическая наука, а лингвистика может быть обычной экспериментальной и теоретической естественно-научной дисциплиной.
5. С другой стороны, хочется провести границу между научным и инженерным подходом. То, что связано с computer science, не наука, а инженерия, и от этого вовсе не становится хуже. В прикладной лингвистике неизбежно образуются инженерные области, тесно связанные с программированием и другими областями знания компьютерного цикла. (Это кажется гораздо более естественным, чем математизация.)
В заключение хочется сказать, что для появления новых объединяющих концепций необходимы новые задачи и новая генерация исследователей, способных преодолеть старые теоретические подходы.
Хапаева Д.Р.
Каникулы языка
(печатается с сокращениями по изданию: Хапаева Д.Р. Герцоги Республики в эпоху переводов. М.: Новое литературное обозрение, 2005. С. 101 – 135).
Ожидание нового, обращение в поиске новых идей к западной интеллектуальной традиции является неотъемлемой чертой русской культуры, преодолеть которую в полной мере не смогли ни цензура, ни КГБ. …После падения «железного занавеса» интеллигенция привычно потянулась к западу, который должен был избавить от гнетущего чувства неуверенности в правильности интерпретаций и в используемых методах, помочь освоить самые современные направления. В западной традиции российские интеллектуалы искали выход из нелепостей когнитивного хаоса, возникшего на руинах коммунистического режима.
В первые годы перестройки российская интеллигенция имела довольно смутное представление о том, что ждало ее по ту сторону государственной границы.
«При раскрытии границ обнаружилось, что существует целый мир с его достижениями или просчетами – неважно, другие интеллектуальные традиции, в которых развитие все это время шло полным ходом. Поэтому встала задача усвоить все это многообразие и осознать, что реально происходило в гуманитарной сфере»
– так вспоминает об этом времени Ирина Прохорова, создатель и главный редактор журнала «Новое литературное обозрение».
В результате первого прорыва переводов начала 90-х годов зарубежная наука поразила многоликостью и многообразием, которое сочли залогом неисчерпаемого богатства. Поначалу не возникло особых сомнений в том, что по мере полноценного и всестороннего ознакомления с западной традицией неупорядоченная пестрота сложится в стройную картину <…>.
Российские ученые в какой-то момент оказались подавленными изобилием западных текстов на русском языке, которые властно повлияли на реалии местной интеллектуальной жизни. Многообразие новых текстов продолжает вызывать ощущение растерянности у российского читателя и по сей день, пусть и не столь сильное, как в начале 90-х годов <…>.
«СССР выключил себя из пестрого потока западной науки на несколько десятилетий, с середины 1930-х до середины 1980-х гг. Перепрыгивание через несколько ступенек вряд ли возможно. Мы единовременно получили продукт, который другие страны и научные школы вырабатывали и получали постепенно. <…> Мы одновременно
