Олжас Сулейменов - Улыбка бога

После третьей рюмки гость поделился впечатлениями. Особенно его порадовало, что русским языком владеют в республике все от мала до велика. Но есть особенности. Почему–то многие любят парные слова. Вот он выписал самые, на его взгляд, интересные. Достал записную книжку: «чёрт–морт», «баран–маран», «оппозиция–мопозиция», «Ельцин–мельцин». Почему так?

Министр с сожалением пояснил:

— Культур–мультур не хватает.

…Во всех тюркоязычных странах от Якутии до Турции любопытствующего писателя ожидал бы такой чай–май, шашлык–машлык и прочий шурум–бурум. ]

…Формальную близость терминов из языков соседствующих можно объяснить недавним взаимообменом. Тюркские buza, moza, bura, puro – «телёнок, тёлка», несомненно, родственны греческому mozga – «тёлка, телёнок», и армянск. mozi – «тёлка, телёнок».

Но недавними контактами нельзя объяснить сходство евразийских форм с южноафриканскими mozi, mori – «телёнок, тёлка», mbuzi – «коза, козёл», mbogo – «бык, буйвол».

Здесь семантическое различие имеет не приобретённый, но, скорее, изначальный характер: оно, возможно, возникло в результате разных толкований письменного знака.

Одно такое допущение относит эти сопоставления к категории сверхдальних во времени, а не только в пространстве.

Географические расстояния в подобных случаях не являются решающим фактором. Арабы не так далеко размещены от Греции, Турции, Армении и Ирана. Однако, семантическое расстояние между приведёнными moz–a, moz–ha – «телёнок» и араб. moza – «коза» свидетельствует о возрасте слов, за ними десятки тысячелетий, ибо возникли эти формы и значения синхронно, независимо друг от друга в эпоху образно–символического письма: они – наследие, оставленное диалектами общечеловеческого праязыка. И морфология, и грамматический материал говорят об общей грамматике, лексике и, полагаю, о разновидностях общего образного письма.

(Кстати, араб. слово морфологически родственно исп. moza – «девушка», и семантически – ga–mus > gamuza – «серна, дикая коза».)

…Если к этому собранию названий быка (и производных) при составлении словника 1–го тома прибавится большая группа лексем (тех же семантических классов) из языков Австралии, Полинезии, Америки, можно уверенно предсказать, что они будут соответствовать афро–евро–азийским.

Договор Первый

Панорама фонетического и семантического развития самоназвания мычащего животного в человеческой передаче, помимо всего, подтверждает правильность гипотезы, идущей со времен Руссо, о звукоподражательном происхождения устного языка.

Однако, эта гипотеза не давала ответа на основной вопрос: если «говорящие» субъекты природы могли быть названы их «самоназваниями» (му–у, мяу, гав–гав и т.п.), то как получали имена немые объекты – стихии, явления и предметы?

Вопрос разрешается, если предположить, что звукоподражание взаимодействовало со знакоподражанием. Появляется все больше оснований думать о том, что графический знак на очень раннем этапе стал ведущим элементом словообразовательной модели: «знак + название знака + толкование знака = слово–понятие» (З + Н + Т = Слово).

Эта модель действовала в культурах, пока существовало образно–символическое письмо (первоиероглиф).

můη / bůη – «бык». (Слово звукоподражательного происхождения.)

Но тот же знак написан на ночном небе Африки. Месяц – это небесный бык. И на светило переносится название письменного знака: můη / bůη – «месяц» («луна»). Это уже слово знакоподражательное. Первый немой объект, получивший название «говорящего» существа. Когда забываются исходные значения, знак толкуется в новых поколениях (или в заимствовавших диалектах) и наименование получает другие смыслы, в зависимости от степени поэтического воображения жрецов, в чьем веденьи находились все унаследованные или приобретённые символы и их названия. Художник теперь копирует воображаемое, а не натуру.

Полисемия первоиероглифа обусловила активное словотворчество.

[ По образу месяца, плывущего по чёрному морю неба, была сделана ладья и в каком–то из пяти тысячах языков и диалектов обязательно сохранилась первая форма её названия, происшедшая от můη / bůη.

К этому разряду можно, например, отнести тунгусское слово: mongo – «лодка» (эвенк., нег.), moηos, moηō – «лодка», «корыто» (сол.).

Предметные толкования появились позже остальных, когда в поколениях забывалась начальная семантика. Словообразовательная модель (З + Н + Т = Слово) породило большинство слов.

Изменялась форма знака и семантика названия менялась соответственно. В тунгусских языках есть слова, явно продолжающие тему můη. В одном случае mū — «вода». (Знак был, вероятно – «речная излучина» > «река» > «вода» или . Сравните др. — кит. иероглиф «вода»). И омоним: mū – «обруч», «обод шаманского бубна». (Здесь, несомненно, отражение «полной луны».) И в производные проникают образы протоиероглифов: murū – «река», muru – «обходить идти вокруг», «вырезать круг». ]

При переходе к образно–натуралистическому иероглифу словообразовательная модель утратила главное – полисемию знака. Он теперь не требовал толкования, в нём был раз и навсегда закреплён только один смысл. Например, (др. — ег.). Эту рогатую голову ни с чем более не спутаешь – ни с луной, ни с лодкой, ни с ямой–впадиной, ни со следом копыта, ни с изгибом речного русла, ни со змеёй и др. Это только бык.

Эпоха словотворчества, в основном, завершилась при переходе от образно–символического письма к образно–натуралистическому.

…Образно–символическая иероглифика была известна всем первобытным культурам. Без неё не состоялся бы ни один язык. Ни словарь его, ни грамматика. По мере обогащения устного языка объективная потребность в первоиероглифике угасала. Человек уже мог обходиться звуковой речью – системой звукового письма. От первоиероглифики остались отдельные, часто овеществлённые знаки. Они воплотились в предметы, в фигуры орнамента, в племенные гербы.

Но чтобы собрать возможно полно материалы для 1–го тома, мало заглянуть в словари и поискать названия рогатых и безрогих травоядных, начинающиеся на б- и м-. Таковых осталось не так уж много. Тому, кажется, есть две основных причины.

I. Двусмысленность иероглифа 1) «бык», 2) «месяц, луна» и, следовательно, двусмысленность вариантов его названия заставляет жрецов Диалектов договариваться. Результатом первого общественного Договора стало присвоение каждой из двух форм по одному значению: bůη — «бык», můη – «месяц (луна)».

В языках, доступных нашему обзору, нет ни одного названия быка, начинающегося на «м-» (но много – на звонкий смычной: bōs, bous, bull, böf, bubalus, buh, byk, buka и т.д.). Крайне редко встретишь название ночного светила, начинающееся на «б-» (англ. moon – «луна, месяц»; month – «месяц» (период времени); нем. Мond – «месяц, луна»; Мonat – «месяц» (п.в.), иран. muh, moh, mah – 1) «месяц (луна)», 2) «месяц» (п.в.); др. — инд. mās – т.ж., абаз. masa – т.ж.

Даже с др. степенью вокализма: mensis – месяц (лат.) > mesis – месяц (слав.); meis (греч. — ион.), mena (гот.), mene (тохар.В.), mi (ирл.) и т.д.1

Если в каких–то диалектах и сохранилась в названии быка м–форма или в наименовании месяца–луны б–форма, мы к ним можем относиться как к реликтам преддоговорной эпохи. Например, в качестве основы глаголов и производных имен смогли уцелеть обе формы в одном значении. Ср. букати = мукати – «мычать» (слав.), buzaw = muzaw – «телёнок» (тюрк.).

Аварский словарь являет пример подчинённости Договору: название быка и производные начинаются со звонкого смычного (бугъа – «бык», боц|и – 1) «скот», 2) «имущество, состояние», баси – «бычок», мн.число – бусби); название ночного светила – с альтернативного согласного (моц| – 1) «месяц, луна», 2) «месяц», «период времени»). Поддерживается англ. bull – «бык», moon – «месяц, луна».