Мелвин Брэгг - Приключения английского языка
Первая и важнейшая книга Шеридана вышла в 1756 году, сразу вслед за словарем Джонсона. Он многозначительно назвал ее «Британское образование». Не английское. Шеридан восстанавливал в правах земли и языки, отвергнутые англосаксами 12 столетий назад: в центре внимания теперь были британцы. «Образование» тоже было ключевым словом: никаких вам «манер речи» или «произношения». Он метил прямо в яблочко: если вам требовалось говорить наилучшим образом, то вам в первую очередь необходимо образование, а эта книга и этот автор способны его предоставить (что примечательно, со своей задачей Шеридан действительно справился).
В 1757 году он читал в Дублине, Эдинбурге, Оксфорде, Кембридже и Лондоне публичные лекции по ораторскому искусству, привлекавшие большую и влиятельную аудиторию. Он давал частные уроки некоторым представителям правящей элиты. Он обстоятельно подходил к работе, что ценилось в обществе, привыкшем жить в тени славы Ньютона и в лучах нового Просвещения. Томас Шеридан одним из первых установил количество звуков английского языка, количество и виды дифтонгов и слогов. Он также исследовал употребление ударения в словах.
Здесь можно выделить две группы идей.
Примерно до 1750 года наиболее престижной считалась столичная придворная речь, но никакого ущерба для социального статуса людей, говоривших хоть с местным, хоть с иностранным акцентом не наблюдалось ни в высших, ни в низших слоях общества. Яков I, например, правивший в эпоху Шекспира, говорил и писал с резким шотландским акцентом. Представители Ганноверской династии говорили по-немецки, как когда-то норманны — по-французски. Наиболее отзывчивую аудиторию Шеридан нашел среди честолюбивого и образованного среднего класса, который мыслью, словом и делом распространял по всему свету английский язык и Англию. Этот средний класс, этот охотно высмеиваемый, но неизмеримо влиятельный слой британского общества, стремившийся перелатынить Древний Рим и переафинить Древнюю Грецию, взял в свои руки остров-дворняжку и сделал из него свору бульдогов, которые вскорости принялись свирепствовать по всей планете. Они хотели устанавливать собственные порядки и пользоваться собственным языком. Шеридан затронул их самую чувствительную струну. В 1762 году он написал в одной из своих лекций: «Произношение… это своего рода свидетельство того, что человек бывает в хорошем обществе, и потому престижно для всех, кто желает слыть светским и принадлежать к beau monde». Пленных он не брал: «Все прочие диалекты есть несомненная печать провинциального, деревенского, старомодного или ограниченного воспитания, а посему несут с собою определенный оттенок неблагопристойности».
На случай, если этот довод не будет достаточно убедительным, он приводил вторую, благородную причину для отказа от привычного говора по его следам: «Если бы открылась возможность с легкостью предоставить всем жителям владений Его Величества освоение английского языка во всей его чистоте, в отношении как фразеологии, так и произношения, — спрашивал он, — разве это не помогло бы положить конец ненавистным различиям, поддерживаемым между подданными одного короля? Кто способен устоять перед столь благородным призывом?»
Само собой, в попытке объединить народ посредством произношения Шеридан содействовал усилению глубокого и длительного общественного расслоения по признаку «правильной» и «неправильной» речи. Последнее считалось пороком и препятствовало продвижению по социальной лестнице. Само слово accent (ударение, акцент), изначально обозначавшее словесное ударение, стало обозначать манеру произношения.
Намерения Шеридана частично осуществились. Официальный лучший английский язык преследовали и загоняли в рамки единственно верной «подобающей» манеры произношения, однако он отбивался и не уступал.
Кто принимал решения? Возьмем, к примеру, а — первую букву алфавита. Как «подобает» произносить а в словах fast, bath и last? Решение этого вопроса долгие годы оставалось лингвистическим аналогом Войны Алой и Белой роз.
Сегодня долгое [а] в современной речи южан считается большинством носителей золотым стандартом, знаком качества; однако в 1791 году филолог Джон Уокер в своем фонетическом словаре указывал, что долгое [а] произносят только «говорящие плохо, преимущественно из простонародья». Он настойчиво и выразительно подчеркивал: «Любой воспитанный слушатель почувствовал бы отвращение, услышав, что а в этих словах передается долгим [а], как в слове father». В конце XVIII века Уокер писал, что короткое а, как в слове cat (или сегодня в звучании северян), является «изящным и точным». Битва продолжалась.
В 1795 году Уильям Смит назвал произношение Уолкера «современным жеманством и манерностью… далекими от подлинного (благозвучного) произношения нашего языка».
И опять к Уолкеру. О долгом [а] Смита он писал: «Высока вероятность, что таков был звук ранее, судя по тому, что этот звук все еще используется среди простонародья: они обычно последними меняют общепринятое произношение».
Голоса разделились: короткий звук на Севере против долгого на Юге; один упрямый, но устаревший, другой изысканный, но пришедший позднее.
А произношение с тех пор стало для английского языка игрой — упоительной, неистовой, занятной и нередко до боли серьезной. Оно ворвалось в XIX век десятками трудов, таких как Hard Words Made Easy («О трудных словах по-простому»). Одна только буква h получила не меньше внимания, чем древние рукописи. Книга Poor Little Н — its Use and Abuse («Бедная малютка буква h. Употребление и злоупотребление») выдержала четыре десятка переизданий. Были еще Mind Your Hs («Следите за своими b»), Harry Hawkins’ Н Book («Книга о X» Харри Хокинса) и прочие. Английское произношение ввело в обиход невиданный набор предрассудков и внесло свой вклад как в уныние, так и в веселье народа.
Ирландец Шеридан отправился в Шотландию, по праву считавшуюся двигателем британского Просвещения, и поведал шотландцам о преимуществах «единообразия произношения на всей территории владений Его Величества». Мнений по этому поводу у шотландцев было по крайней мере два, а настроение менялось и того чаще, но, похоже, знатные и почтенные мужи, такие как Джеймс Босуэлл и Адам Смит, действительно стремились, чтобы их речь звучала, как у англичан из высшего общества. В Эдинбурге «Избранное общество» издало свод недвусмысленных правил. Члены этого клуба осознавали неудобства, испытываемые в Шотландии вследствие «их несовершенного владения английским языком». Они могли сравнительно чисто писать на нем, но устной речи уделялось недостаточно внимания, а ведь она не менее важна и полезна, чем письмо.
На помощь пришел Джон Уокер, написав Rules to be Observed by the Natives of Scotland for attaining a just Pronunciation of English («Правила, которые надлежит соблюдать уроженцам Шотландии для усвоения правильного английского произношения»). В 1779 подключился и Сильвестр Дуглас со своим Treatise on the Lowland Dialect of Scotland («Трактат о равнинном шотландском диалекте»). Вопрос заслуживал внимания. Центральная власть все сильнее настаивала на централизации акцента, а влиятельные шотландцы не собирались оставаться в стороне, даже если это означало во всеуслышание разжаловать собственный язык, что наглядно демонстрировало подавляющее воздействие официального языка власти.
В Шотландии было два языка; что странно, наиболее цепко держался скромный и непритязательный гэльский. С англизацией двора и церкви гэльский язык отступил под защиту неприступных островов и северного нагорья, куда не совались даже римляне. Южно-шотландский диалект был давно и тесно связан с нортумберлендским и превратился в независимый, хотя и родственный английскому язык.
Акт об унии Англии с Шотландией 1707 года означал, что законы и административное устройство Шотландии определялись в Лондоне, и с наступлением эпохи Просвещения, к сожалению многих шотландцев, гэльский язык оказался второстепенным. Шотландский стали считать языком простонародья, а столичный английский стал языком закона, правительства, образования и религии. Начиная с XVIII века шотландское дворянство стремилось получить английское образование, так что в кругах, которые Шеридан называл изысканными, а Адам Смит влиятельными, английский язык был нормой, в то время как ни один шотландский диалект не был кодифицирован. Более того, даже сам народ теперь пренебрегал собственным языком, и появилось множество книг, в которых перечислялись шотландизмы, которых следует избегать в приличном обществе. Шотландцев порицали и осуждали, но они, что называется, сами напросились. И они заставили английский работать на себя, создав на нем несколько превосходнейших образцов философской прозы.
Однако переучивание давалось не без труда. Вот один наглядный пример: «Изобилие ошибок — обычное дело, и основной недочет в произношении наших северных соседей — удлинение гласных, которые мы произносим коротко, и укорачивание долгих: так, head в Шотландии произнесут как heed, take как tak и т. п.». Ошибки! Недочеты! Тут слишком длинно, там чересчур коротко! А если они как следует старались, то в награду, встретив шотландцев с равнинного Юга, их мог одобрительно похлопать по плечу доктор Джонсон на пути в горную Шотландию. «Выговор шотландцев, — писал он, — с каждым днем становится все менее неприятным для англичан. Особенности их произношения быстро пропадают; вероятно, их диалект через полсотни лет станет провинциальным и низким даже для них самих. Все образованные, честолюбивые и тщеславные люди перенимают английское произношение и стиль речи».
