Живой как жизнь. О русском языке - Корней Иванович Чуковский
Думающие так заблуждаются. Лишь та речь может называться культурной, у которой богатый словарь и множество разнообразных интонаций. Этой культурности никакими походами за чистоту языка не добьешься.
Ведь культура речи неотделима от общей культуры. Чтобы повысить качество своего языка, нужно повысить качество своего сердца, своего интеллекта. Мало добиться того, чтобы люди не говорили выбора или ндравится. Иной и пишет и говорит без ошибки, но какой у него бедный словарь, какие замусоленные фразы! Какая худосочная душевная жизнь сказывается в тех заплесневелых шаблонах, из которых состоит его речь. У пошлого человека и речь будет пошлой. Когда нам удастся уничтожить вконец бюрократические отношения людей, канцелярит сам собою исчезнет. Облагородьте нравы молодежи, и вам не придется искоренять из ее обихода грубый и беспардонный жаргон. Так оно и будет, я уверен.
1962–1966
Приложение
О старом словаре и о новых словах
Как быстро обогащается русский язык! На днях мне понадобилось слово «пропеллер» (теперь все говорят о пропеллерах), беру словарь Даля, новый, последнее издание, раскрываю на букву п:
– Пропащий… пропеканция… пропекашка…
Пропеллера нет как нет. Бог с ним, с пропеллером! А что такое пилот? Или моноплан? Или дирижабль? Или ангар? Или вираж? Ищу, перелистываю, не нахожу ничего и, натурально, радуюсь: как быстро обогащается русский язык! Не успела фирма «Вольф» напечатать этого «Даля», а мы столько наплодили слов, что хоть садись и нового «Даля» печатай. Только что профессор де-Куртенэ[70] подготовил, отремонтировал заново этот великолепный словарь, а мы взяли, например, да и сочинили новое слово:
– Передоновщина!
И новый словарь уже оказался старым. Ему не угнаться за нами! Он все еще про «обломовщину» («обломовщина – это русская вялость, лень и косность»), а мы уж изготовили ему новое слово:
– Азефовщина!
Без этого слова, боюсь, что неполон будет «полный толковый словарь». Он закончен печатанием только в прошедшем году, а между тем даже слово:
– Апаш! —
не успело попасть туда.
«Хулиган» успело, «провокатор» успело, «апаш» опоздало. И так же не вместилось туда самоновейшее наше речение:
– Желтая пресса! – которым за последние месяцы обогатился наш бедный «богатый язык».
Даль, небось, в гробу переворачивается ото всех таких «обогащений».
У него, например, есть и «смертушка», и «смерточка» и «смертность», но даже в прошлом году у него еще не было нашего нового слова:
– Смертник!
Это новость самого последнего сезона, Herbst und Wintermode 1910/11.
И не кажется ли вам, что сам дьявол сочинял для нас эти слова? «Смертник», «Азеф», «Передонов» – в каждом слове слюна тупорылого русского дьявола. И даже в таких (казалось бы: отрадных) речениях, как «скэтинг-ринк», «кабаре», «иллюзион» я отчетливо вижу его печать. «Эпоха смертников и скэтинг-ринков» – вот точная формула для миновавшего года. Как быстро обогащается русский язык!
Не угнаться старику-словарю за всеми молодыми словами!
Я сижу и перелистываю этот словарь… Вот портрет Владимира Даля, приложенный к первому тому. Старый старик, – кожа да кости, – страшная худоба, – и все у него длинное: длинная борода, длинные, длинные пальцы, длинное лицо, – все так и просится в гроб, засохло, закостенело, – но в гроб ему нельзя: прежде нужно закончить словарь:
– Ах, дожить бы до конца «Словаря»! Спустить бы корабль на воду! Отдать Богу на руки, – молился Даль, и работал так, как, может быть, никто никогда не работал в этой нашей превосходной России. Он исписал тысячи и тысячи страниц и, страшно подумать, четырнадцать раз продержал корректуру каждой страницы, – один безо всякой поддержки:
– На все была употреблена одна пара старых глаз! – говаривал он, и стоит только перелистать его книги, чтобы возблагоговеть перед ним навсегда.
Для меня он с детства легенда, сверхъестественный человек – не человек, а волшебная сказка. Как, когда он успел все это прослушать, отметить, впитать в себя, воспринять? Словно не одну, а несколько жизней он прожил, и каждую отдал «Словарю». Но полно, «Словарь» ли это? Скорее это картина, – единственно подлинный репинский портрет того пресловутого сфинкса, имя которому русский народ.
– Довольно нам говорить о народе, пусть он сам поговорит о себе, – о себе, за себя, от своего лица, – как бы решил этот Даль, и словно тысячью ушей вслушался в речи народные, и как некий колоссальный граммофон, точнейшим образом повторил эти речи перед нами.
Теперь Даля принято третировать свысока:
– «Дилетант»! «Самоучка»! и даже еще презрительнее:
– «Выдумщик»! «Фантазер».
И все это так, конечно, и, конечно, на нем эти пятна, но воистину пятна на солнце! Он выдумал слово «колоземица» и выдумал «зреймо», «глазоем», но тысячи-тысячи подлинных слов, которые он первый подслушал, первый с любовью сберег, – оправдают его перед Богом. «Даль» должен сделаться не то что настольною нашею книгою, а нашей мебелью, нашей домашней утварью.
– «Каково убранство вашей комнаты»?
– «Стол, стул, кровать и Даль», – такой диалог мне вполне понятен… Но…
Но словарь Даля появился в 1861 году – пятьдесят лет тому назад, в год освобождения крестьян. Значит, в этом словаре успела отпечатлеться только патриархальная, закрепощенная Русь, а вся позднейшая культура, – уличная, трактирная, хулиганская, фабрично-заводская, бульварная, – совершенно в нем не отразилась. И когда года четыре назад понадобилось третье издание «Даля», загладить указанный изъян был призван известный профессор И. А. Бодуэн де-Куртенэ.
Кто такой этот профессор – Бодуэн де-Куртенэ?
«Пан Игнаций Нецислав Бодуэн де-Куртенэ», «француз по фамилии, поляк родом и кадет в душе», – «ученый хулиган», – «Краковский наемник», – «сумасшедший профессор», – «жалкий маньяк», – вот кто такой появился пред нами в качестве наследника Даля.
Не думайте, ради бога, что это я свои слова говорю, я просто цитирую «Русское знамя», «Московские ведомости», «Киевлянина» и «Новое время».
По словам этих почтенных органов, г. Бодуэн «учинил над Далем членовредительство», «вывернул его наизнанку», «бодуэнизировал» его, – и ныне пред нами уже не «толковый словарь», а «бестолковый словарь».
И за такие «башибузукские приемы редактирования», и за это «вандальское, истинно-польское отношение к славному труду русского этнографа» г. Бодуэн должен быть предан четвертованию, а его словарь сожжен рукою палача.
Все это было очень остроумно, – эта защита «русского этнографа» от польской интриги, тем более что и сам «русский этнограф» был вовсе не русский этнограф.
Даль, как известно, был датчанин, и если он был датчанин, – если Гильфердинг, и Греч, и Грот были выходцы-инородцы, если создатель славянской грамматики Остен-Востоков был немец, и
