Сложные чувства. Разговорник новой реальности: от абьюза до токсичности - Коллектив авторов
При этом хамство перестает быть однонаправленным – от патрона к клиенту, от властного – к безвластному. Раньше пациенты жаловались на то, что им хамит медицинский персонал, хотя сами врачи, конечно, не считали свое поведение хамством. Напротив, они его рационализировали как неизбежный способ контроля во благо пациентки, ибо «пациентка безграмотна, не понимает, что она делает, вредит своему здоровью». «У меня нету другой возможности на нее воздействовать. Я ей говорю: делай так, а она делает не так. Ну а что я могу сделать? Я так громко говорю. Я, может быть, даже кричу – но все для ее же блага». Такое хамство было однонаправленно: оно воспринималось слабым как хамство по отношению к нему со стороны сильного.
Сегодня наоборот: в хамстве акторы могут обвинять друг друга взаимно. Не только пациенты жалуются, что врачи им хамят, – но и врачи жалуются на хамящих пациентов. Хамство в каком-то смысле плюрализировалось, стало множественным и разнонаправленным. В медицинском дискурсе появилось понятие «пациент-экстремист»: он непрерывно жалуется, чего-то требует и ищет для себя материальную выгоду. С точки зрения врачей это выглядит так: «Им тут сделали сложнейшую операцию, а они не то что спасибо не сказали – к ним не с той стороны медсестра подошла, и они уже жалуются, хамки невоспитанные».
С другой стороны, врачи стали признавать, что хамят не только пациенты, но и их коллеги, и это неправильно. То есть постепенно хамству все больше отказывают в легитимности. «А как я ей еще могу объяснить, если она ничего не понимает?» сменяется на «Неправильно, не надо так делать. Да, в этой ситуации выбора не было, но надо все равно стараться сделать иначе. Надо еще десять раз повторить, не надо все доводить до таких ситуаций, когда они опять напишут на тебя жалобу».
Таким образом, особенность нового, постсоветского хамства заключается в том, что оно растет из институционализированной необходимости одновременно отвечать на требования рынка, очень жесткой государственной бюрократии и государственных институций. При этом само понятие «хамство» используется в языке все реже. Современным людям гораздо легче говорить о харассменте, шейминге, буллинге и абьюзе, чем о хамстве. Хамство вписано в систему государственной власти, с которой справиться невозможно, а шейминг и буллинг – это контексты, ситуации, это взаимодействия, которыми, как нам кажется, мы можем управлять. Говоря о «харассменте», мы возвращаем себе субъектность. Говоря о «хамстве», мы теряем ее, ведь, возвращаясь к формулировке Сергея Довлатова, «хамство непобедимо, с ним невозможно бороться, перед ним можно только отступить».
Харассмент
Жюли Реше, философ и негативный психоаналитик
Дуэйн Руссель, социолог-теоретик и практикующий психоаналитик
В русскоязычном контексте под харассментом имеют в виду почти исключительно сексуальное домогательство и приставания. При этом слово «харассмент» стало повсеместно вытеснять сами эти русскоязычные термины. Казалось бы, если существуют более привычные собственные слова, описывающие почти то же самое, что тогда является причиной массового использования заимствованного термина? Возможно, эти аналоги не передают важного смыслового нюанса термина «харассмент», или же исторически установленные рамки их использования не позволяют добиться того эффекта, достичь которого стремятся, говоря о харассменте?
Безусловно, распространенность в русскоязычном контексте слова «харассмент» можно считать частью американизации и европеизации России, но, находясь под влиянием Запада, Россия все же остается отличной от него, она воспроизводит свой собственный «воображаемый Запад». Взаимоотношения с этим воображаемым Западом могут развиваться по двум возможным траекториям: подражание или отторжение.
В рамках этих двух повесток формируется характерный российский контекст использования слова «харассмент». Тот факт, что он постепенно замещает олдскульные термины и все чаще употребляется для описания реальности, можно считать прогрессивным трендом. Консервативный же тренд конституирует себя как оппозицию этому процессу. В рамках прогрессивного тренда «харассмент» становится повсеместным, его используют для описания все большей и большей части реальности человеческих взаимоотношений (потенциально он стремится включить в себя всю эту реальность). Консервативный же тренд противостоит этому процессу, воспринимая его как знак упадка настоящих человеческих взаимоотношений, за которые он ошибочно принимает отношения, сформированные в рамках социального уклада и моральных рамок прошлого (например, когда женщины еще были «нормальными» и их, не боясь обвинений в харассменте, можно было приглашать на свидания).
Просветительская статья на «Медузе» своим названием анонсирует, какую именно актуальную проблему она призвана решить: «Все говорят про харассмент, а я не понимаю, что это. Помогите!» [233] В попытке помочь авторка статьи сетует, что несмотря на то, что слово «харассмент» очень распространено, оно все еще остается очень абстрактным – «что оно означает, не до конца понятно». Причем непонятность – не только специфическая проблема российского обывателя, ведь «даже в США далеко не все люди точно понимают, что считается харассментом». В статье предлагается следующее определение: «харассмент – это общий термин для целого списка поступков, которые задевают или унижают человека, создают неблагоприятную обстановку, вызывают чувство стыда или пугают». В качестве примеров форм проявления харассмента приведены высказывания, жесты, действия, издевки, шутки, приставания, преследование, пошлые намеки и угрозы. Специально уточняется, что харассмент может не только быть сексуальным, но также касаться и возраста, национальности, вероисповедания, сексуальной ориентации, физических или интеллектуальных особенностей. То есть харассментом следует считать не только классическое домогательство на работе: «если кто-то из коллег все время пренебрежительно комментирует ваши религиозные взгляды, это тоже харассмент». В западной среде обвинения в харассменте в основном ассоциируются с сексуальным домогательством, но далеко не исчерпываются им, в российской же среде эти обвинения все еще почти исключительно сводятся к сексуальным домогательствам (поэтому для русскоязычного читателя необходимо уточнение, что харассмент ими не ограничивается). Вероятно, в контексте постсоветского пространства, где проблема сексуального насилия и нарушения прав человека стоит более остро, спектр поведения, которое обыватель готов признать харассментом, пока значительно уже, чем на Западе. В общем итоге на Западе концепт харассмента захватил намного большую часть реальности человеческих взаимоотношений. Для постсоветского же пространства, которое только недавно апроприировало этот концепт, оно все еще остается отчасти
