Григорий Прутцков - История зарубежной журналистики (1945—2008)
Миллиардеров, старые трудящиеся, которых мы находим повешенными в их кабинетах, молодые, которым с детства внушается великолепие и мудрость системы, рабочие, которые сокращают покупательную способность, капитализм, который надувает своих покупателей, политики, которые хотят все решить за всех, и полицейские, которые наказывают тех, кто не соглашается с этим. Власти, которая забирает миллионы, чтобы отдать их помпе международных рэкетиров... Это тот порядок, по которому вы так ностальгируете? Мы — нет.
Наша анархия не в том, чтобы плохо замаскировывать уловки, изменения, доходы с церковного имущества одних и нищету огромного числа людей. Наша анархия не безответственна за овец, приведенных пастухами и укушенными собаками и идущим к сомнительным овчарням и бойням.
Наша анархия — в социальном строе, который не спускается к нам из королевского или парламентского храма, но который поднимается из осознания всех остальных. Наша анархия отказывается говорить голосом общества, отрезанного от массы, но эта масса уже учится на своем опыте в координировании деятельности каждой из своих ветвей.
Настоящие события нам дают доказательство: глава государства может оставить Францию, палата может продлить свои каникулы. И пусть железнодорожники и булочники будут бастовать и страна будет парализована.
Вы хотите восстановить порядок, созданный вами.
Какой порядок?
Если он позволит всем жить в свободе, если это принесет реальную пользу, начиная с уменьшения рабочих часов, если именно он распределит ресурсы между всеми людьми поровну, вместо того чтобы обогащать несколько почитаемых граждан, если это тот порядок, который хотите восстановить вы, то мы тоже этого хотим. Но мы призываем увидеть несостоятельность всей системы, которая есть только постоянный беспорядок и постоянная ложь.
Давайте провозгласим необратимый развод, который нация только что испытала и который перенесет проблему из Елисейских дворцов, Замка Бурбонов или Сената на улицу.
Закончим с этими призывами большинства французов решать проблему путем референдума, с этими демократическими гримасами, с этими призывами к суверенному народу, хотя в итоге решение будут принимать, играя в кости. Избавимся от обмана режима, который все больше и больше делает вид, что предоставляет народу какую-то власть, в то время все происходит вне его желаний.
Вопреки богатству концернов, власть — в народе, потому что только системой автоматического регулирования народа добывается это богатство. Если бы народ был настолько умен, чтобы игнорировать это правительство (единственная функция которого состоит в том, чтобы открыто защищать капиталистические интересы), если бы он был настолько умен, чтобы организовывать свою жизнь параллельно правительству и презирать его, революция бы свершилась, и рядом с нею расположилась бы анархия.
Перевод Юлии Варшавской
Индро Монтанелли[49]
Левый морж
«Коррере делла сера», 7 июня 2001 года
Думаю, Берлускони в эти дни горько сожалеет о славных годах оппозиции, когда он вел сомкнутые ряды своих войск, неустанно совершая нападки на правительство. При разделе добычи (я говорю, естественно, о политической добыче, ни о какой другой) все меняется, и разговор становится сложнее. Конечно, каким-то образом ему удается разобраться с этим. И одним он утешается в любом случае — фактом, что противник, кажется, даже не проявляет осторожности перед трудностями, перед которыми большинство разрывается и думает обо всем, только не о наживе. Я говорю это не потому, что следует взвалить эти трудности на себя, что было бы помимо прочего неправильно; но для того, чтобы созвать собственные отряды и натолкнуть их на некоторые размышления.
Я допускаю, что, возможно, это напрасный труд, потому что левая Италия — из тех, кто ничего не забывает, но ничему и не учится. Рожденная из раскола (в Генуе в 1892 году), переживавшая расколы в течение всего двадцатого века и проигрывавшая из-за расколов все свои битвы. Накануне Первой мировой войны ее силы представляли большинство ее электората, не хотевшего кровопролития. После войны, чтобы поделить улицу между муссолиниевскими бедняками, не знали, кому довериться, и выбрали Факте — честного малого, каких не сыщешь, но наименее одаренного решительностью в принятии решений и, возможно, именно поэтому победившего.
О событиях прошлого я читал в книгах. Но к этому могу добавить собственный жизненный опыт, полученный на конгрессах левых сил, начиная с дней Освобождения, когда после двадцатилетних ограничений, наложенных фашистским режимом, левые снова сцепились друг с другом. Едва разрешили гимн возрожденной Демократии и стали возносить хвалы «ценностям Сопротивления», сразу начались конфликты из-за будущего левых партий и течений. Я помню, как тонула новорожденная партия действия: едва попав в колыбель, ее члены стали соревноваться друг с другом, и в партии воцарился дух шайки детоубийц. Помню и выражение глубокого ликования на обычно хмуром лице одного из лучших — морально и интеллектуально — людей Первой Республики, Риккардо Ломбарди. когда ему случалось (и случалось почему-то почти всегда именно ему, сначала в качестве акционера, потом как социалисту) составлять свидетельство о смерти партии.
В общем, эту левую Италию я видел все время в роли жертвы обоюдных предательств и отлучений. Вот что помогает понять, как же в Италии пятьдесят лет могла существовать христианская демократия — единственная партия, которая, несмотря на исступленную внутреннюю борьбу течений и фракций, ни разу не доходила до раскола. Все было дозволено внутри партии: клевета, кинжалы, яд. Но банда оставалась бандой. Тот, кто выходил из нее, заканчивал, как морж, который, однажды будучи изгнанным из стада, следует за ним, издавая душераздирающие и вместе с тем бесполезные мольбы быть принятым обратно. Кто она сегодня, о чем говорит, что делает левая Италия в то время, как правая терпит неудачи и становится видно, что она не фабрика чудес, как того, возможно, ждали избиратели? Она решает принять имя, облик, программу либо хочет продолжить проводить (все-таки следует признать это — вполголоса и вежливо) «репетицию оркестра» по Феллини?
Эти вопросы не ждут ответов, потому что, к сожалению, никто не имеет права их давать, но их задает половина Италии. Правда, другая половина страны не задает подобных вопросов. Но это не утешение.
Перевод Ольги Овчинниковой
Журналистика и публицистика Восточной Европы
Польша:
Адам Михник
Чехия:
Вацлав Гавел
Сербия:
Деян Анастасиевич
Адам Михник
Возрожденная независимость и бесы Бархатной революции[50]
Понимать историю Польши означает верить в чудеса. Вы только подумайте: чтобы в 1984 году допустить, что Польша через пять лет вернет свою свободу и независимость, надо было предположить, что возможны чудеса. При всей своей богобоязненности и католичности поляки в такое чудо не верили. Да и, в конце концов, кто из нас, сотрудников «Газеты Выборчей», мог тогда поверить, что в ближайшем будущем окажется сотрудником крупной и важной ежедневной газеты, уважаемой и в Польше, и во всем мире?
Но кто же признается в своем маловерии? Вот мы и спорим друг с другом: кто, какой политический лагерь, какие силы вернули Польше независимость?
<...> Но, в конце концов, чудо совершилось: Польша обрела свободу, и каждый поляк получил право на мгновение счастья по поводу независимости родного болота.
Сотрудники «Газеты Выборчей» не были отстраненными наблюдателями польских событий. Мы были и остаемся активными участниками споров о Польше.
<...> Польский путь к демократии через переговоры и соглашения стал возможным благодаря соглашению «круглого» стола. Я считаю «круглый» стол самым разумным политическим актом польской истории двадцатого века. Почти никто не верил в соглашение правящей коммунистической партии с антикоммунистической оппозицией. И все же такое соглашение стало фактом: без блокад и карательных отрядов, без единого выбитого окна Польша смогла сама с собой договориться о пути к свободе и независимости. Если бы в 1984 году поляк-патриот поймал золотую рыбку, какие бы три желания он загадал? Прежде всего, чтобы Польша из диктатуры стала демократией, без полицейского пресса, без цензуры, без закрытых границ. Во-вторых, чтобы польская экономика стала рациональной, чтобы логика свободного рынка пришла на место логики приказа, распределения и дефицита, чтобы растущая задолженность сменилась устойчивым экономическим ростом. В-третьих, чтобы Польша стала суверенной страной, чтобы советские войска оставили Польшу, чтобы распался Советский Союз и наша страна стала постоянным членом демократической Европы. «И слово стало плотию и обитало с нами».
