Владимир Козаровецкий - Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации
Лобок чернеет сквозь рубашку,
Наружу титька – милый вид!
Татьяна мнет в руке бумажку,
Зане живот у ней болит:
Она затем поутру встала
При бледных месяца лучах
И на подтирку разорвала
Конечно «Невский Альманах».
Формально пушкинское восьмистишие – это действительно эпиграмма на «Невский Альманах»; но мы-то уже знаем, что мистификатор сначала пишет эпиграмму, затем в соответствии с этой эпиграммой ничего не подозревающий художник по указаниям поэта выполняет рисунок, по нему изготавливается гравюра, и, наконец, после выхода альманаха эпиграмма пускается по рукам!
Альманах мистификатором в данном случае просто использован , чтобы зафиксировать эпатирующие рисунки, соответствовавшие уже имевшимся эпатирующим эпиграммам. И не стоит ссылаться на неумелость художника или граверов: ведь рисунки ко всем иллюстрациям были сделаны Нотбеком, и все эти рисунки были вполне приемлемы – и только Татьяна изображена так, что это дико диссонирует с неким романтическим ореолом, которым к 1829 году уже была окружена героиня романа в широких читательских кругах. Кстати сказать, Нотбеку, свежеиспеченному выпускнику Академии художеств (1824) и впоследствии академику, самому и в голову бы не пришло нарисовать Татьяну с просвечивающим сквозь ткань лобком: в случае самостоятельного принятия такого решения это отдавало бы явным хулиганством; да и какой художник осмелился бы без согласования с Пушкиным таким образом иллюстрировать его в те годы?!
И только теперь мы можем ответить на вопрос, который уже давно вертится на языке у читателя: а для чего это все Пушкину вообще понадобилось?
Первая эпиграмма имеет прямое отношение к внешнему пласту аллюзий в романе, связанных непосредственно с Онегиным-Катениным: ведь и к нему относятся слова «Не плюй в колодец, милый мой» . У этой строки два смысла: первый относится к взаимоотношениям Катенина с властью, к символу которой, Петропавловской крепости, тот «встал гордо задом» – и очутился в ссылке; второй смысл относится к взаимоотношениям Катенина с Пушкиным, с которым Катенин был дружен, а потом, смертельно обидевшись на литературные эпиграммы, повел необъявленную войну – причем самыми нечистоплотными средствами, начиная с пущенной им подлой сплетни. «Ты хочешь воевать? – Ну, что ж, получай “Онегина”!» – говорит ему Пушкин этой эпиграммой.
Нетрудно сообразить, что разлапистая фигура Татьяны с «наружу титькой» нарисована тоже в соответствии с замыслом Пушкина и по его инструкции (если не по его рисунку), с целью дать истинное представление о Татьяне литературной среде: с одной стороны, рисунок и эпиграмма необходимы для понимания, кто в романе «автор-рассказчик», и должны вернуть читателя «к жизни»; с другой стороны, это очередная издевка над Катениным, над любовью списанного с него Онегина.
Таким образом, Пушкин мистифицировал одновременно издателей альманаха, художника и публику . Мне могут заметить: как же мог Пушкин так поступить по отношению и к альманаху, и к художнику, и к публике? Те, кто задают такой вопрос, не понимают, что такое мистификация и что могут позволить себе мистификаторы; в частности, они не понимают, что мистификация всегда обращена в будущее . Пушкин ведь в тот момент не обнародовал широко свои эпиграммы, а значит, и вреда никакого «Невскому Альманаху» не нанес. Откровенный мат на долгое время оградил обе эпиграммы от публикации – но не от хождения в узких литературных кругах, что Пушкину, собственно, и было нужно; для него было важно лишь, чтобы обе эпиграммы еще и сохранились и дошли до нас . И, как это ни парадоксально, сегодня эти тексты, являясь наглядным свидетельством пушкинского мистификаторского таланта и проливая свет на общий замысел «ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА» , по сути предназначены именно широкому кругу читателей .
XI
Публикация Первой главы 1825 года состояла из Предисловия (впоследствии в роман более никогда не включавшегося, но, как мы увидим, сегодня тоже предназначенного для широкого читательского круга), следующего за ним стихотворения без названия, которое позже пушкинисты назвали «Разговором книгопродавца с поэтом», и собственно текста Первой главы. Предисловие, написанное от лица «издателя», было объединено с «Разговором» единой нумерацией римскими цифрами , что, с одной стороны, свидетельствовало о том, что это стихотворение, так же, как и Предисловие, имеет прямое отношение к роману, а с другой – отграничивало эти два текста от текста самой главы, в котором нумерация страниц была произведена арабскими цифрами , то есть от текста, «принадлежащего перу Евгения Онегина».
Мистификация начиналась с обложки, на которой имя автора не стояло , там были только два слова: ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН. По замыслу Пушкина читатель – или покупатель, – бравший в руки книгу, подсознательно должен был воспринимать ее как написанную неким Евгением Онегиным. Все отдельные издания глав романа (кроме 3-й главы) и оба прижизненных полных издания «Евгения Онегина» вышли без имени Пушкина на обложке . Насколько верен был пушкинский расчет, показывает сообщение Нащокина Пушкину в письме от 9 июля 1831 г.: «Между прочим был приезжий из провинции, который сказывал, что твои стихи не в моде, а читают нового поэта, и кого бы ты думал, – его зовут Евгений Онегин».
Открыв книгу (Первую главу), читатель видел не менее мистификационное предисловие. Оно заслуживает, чтобы, вслед за Барковым, напомнить читателю этот текст, которого в современных отдельных изданиях «ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА» нет; я лишь выделил места, на которые имеет смысл обратить особое внимание:
«Вот начало большого стихотворения, которое, вероятно, не будет окончено .
Несколько песен, или глав Евгения Онегина (без кавычек! – В.К. ) уже готовы . Писанные под влиянием благоприятных обстоятельств, они носят на себе отпечаток веселости, ознаменовавшей первые произведения автора «Руслана и Людмилы» .
Первая глава представляет нечто целое . Она в себе заключает описание светской жизни петербургского молодого человека в конце 1819 года и напоминает «Беппо», шуточное произведение мрачного Байрона.
Дальновидные критики заметят, конечно, недостаток плана. Всякий волен судить о плане целого романа, прочитав первую главу оного. Станут осуждать и антипоэтический характер главного лица, сбивающегося на Кавказского Пленника, также некоторые строфы, писанные в утомительном роде новейших элегий, в коих чувство уныния поглотило все прочие. Но да будет нам позволено обратить внимание читателей на достоинства, редкие в сатирическом писателе: отсутствие оскорбительнойличности и наблюдение строгой благопристойности в шуточном описании нравов».
Первая же фраза Предисловия предвещала, что повествование будет оборвано, и ставила перед читателем вопрос: почему роман не будет закончен? кем написано предисловие? В самом деле, может ли сам Пушкин начать предисловие с предположения, что он не допишет свой роман? В следующей фразе – очередная загадка: если несколько глав уже готовы, почему публикуется только одна? Из этого же абзаца можно сделать вывод, что речь идет о произведении Пушкина – «автора “Руслана и Людмилы”» (но тогда опять же: кто пишет предисловие? – ведь не Пушкин же говорит об «отпечатке веселости, ознаменовавшей первые произведения автора «Руслана и Людмилы» !).
Здесь мы уже можем вполне определенно сказать, что это предисловие написано неким «издателем».
Следующий абзац начинается с очередной мистификации, потому что фраза «Первая глава представляет нечто целое» двусмысленна: 1) первая глава представляет собой нечто целое, то есть она сама по себе нечто законченно целое; 2) первая глава представляет нам роман как нечто целое, то есть она является неким обобщенным планом романа. Следующая фраза, про описание светской жизни, вроде бы отсылает нас к первому смыслу, но на самом деле не исключает и второго: это становится ясным в следующем абзаце, который является продолжением именно этой мысли о первой главе как о плане всего романа ( «Дальновидные критики заметят, конечно, недостаток плана» ). И, наконец, последняя фраза окончательно утверждает нас во мнении, что предисловие все-таки написано «издателем» : не будет же сам автор хвастаться своими достоинствами и «отсутствием оскорбительной личности».
