Владимир Козаровецкий - Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации
Это объясняется в немалой степени тем, что оба писателя, каждый – в свое время и в своей стране, боролись с классицизмом и архаистами, что в обоих случаях эта литературная борьба была жестокой и переходила на личности, в жизнь, и что оба писателя испытывали на себе ее удары. Но при этом следует помнить – и мы уже писали об этом, – что, говоря о Пушкине, наше литературоведение термин «влияние» употребляло не по адресу и что для него использование чужой литературной формы никогда не было ни препятствием, ни этической проблемой: для Пушкина романная форма Стерна стала лишь одним из удобных сосудов для розлива своего, поэтического содержания.
II
Вот подчеркнутые Шкло́вским общие литературные приемы в « Тристраме Шенди» и в «ОНЕГИНЕ» :
1. «Вместо обычного до-Стерновского начала романа, – пишет Шкловский, – с описанием героя или его обстановки “Тристрам Шенди” начинается с восклицания: “Не забыл ли ты завести свои часы?”
Ни личность говорящих, ни в чем дело в этих часах мы не знаем. Только на странице 20-й романа мы получаем разгадку восклицания…
Так же начинается “Евгений Онегин” , – продолжает Шкловский . – Занавес открывается в середине романа, с середины разговора, причем личность говорящего не выяснена нам совершенно…
“Мой дядя самых честных правил…”
Только в строфе LII первой главы мы находим исчерпывающую разгадку первой строфы:
Вдруг получил он в самом деле
От управителя доклад,
Что дядя при смерти в постели
И с ним проститься был бы рад.
Прочтя печальное посланье,
Евгений тотчас на свиданье
Стремглав по почте поскакал
И тут заранее зевал,
Приготовляясь, денег ради,
На вздохи, скуку и обман
( И тем я начал мой роман ).
Здесь временная перестановка подчеркнута» .
Такие перестановки отдельных частей романа и внутри них характерны и для Стерна, и для Пушкина. Например, Йорик – в «Тристраме Шенди» это альтер эго самого Стерна – в XII главе первого тома умирает, и в то же время он жив на протяжении всего романа, вплоть до заключительного абзаца. Пушкин в начале романа отправляет своего героя, Евгения Онегина, в деревню из Одессы, то есть в момент, когда тот путешествует по России, – а описание самого путешествия («Итак, я жил тогда в Одессе…» ) выносит в конец романа, за комментарии.
2. «Посвящение напечатано на 25 странице, – отмечает Шкловский, – причем автор замечает, что оно противоречит трем основным требованиям…» .
В самом деле, Стерн : «Я утверждаю, что эти строки являются посвящением, несмотря на всю необычайность в трех самых существенных отношениях: в отношении содержания, формы и отведенного ему места…» Добавим, что «Предисловие автора» Стерн поместил в 64-й главе (XX главе третьего тома) со словами: «Всех моих героев сбыл я с рук: – – в первый раз выпала мне свободная минута, – так воспользуюсь ею и напишу предисловие ».
Пушкин помещает вступление в конец седьмой главы , выделив его курсивом, причем в последних строках сходным образом «объясняет запоздалость» вступления и тоже иронизирует по поводу классицизма:
Пою приятеля младого
И множество его причуд.
Благослови мой долгий труд,
О ты, эпическая муза!
И, верный посох мне вручив,
Не дай блуждать мне вкось и вкрив.
Довольно. С плеч долой обуза!
Я классицизму отдал честь:
Хоть поздно, а вступленье есть . (Гл. 7, LV )
3. «Стернианским влиянием объясняется и то, что “Евгений Онегин” остался недоконченным , – полагает Шкловский. – Как известно, “Тристрам Шенди» кончается так:
“Боже, воскликнула моя мать, о чем вся эта история? О петухе и быке, сказал Йорик, о самых различных вещах, и эта одна из лучших в этом роде, какие мне когда-либо приходилось слышать…”
Так же кончается “Сентиментальное путешествие”: “Я протянул руку и ухватил ее за…”
Конечно , – продолжает Шкловский, – биографы уверены, что Стерна постигла смерть в тот самый момент, как он протянул руку, но так как умереть он мог только один раз, а не окончены у него два романа, то скорее можно предполагать определенный стилистический прием» .
И Стерн, и Пушкин не дописывают своих романов и обрывают повествование. Но Шкловский, опровергнув такой «биографический» подход к романам Стерна и отождествление повествователей с автором, так и не объяснил назначение этого «стилистического приема», использованного обоими писателями.
4. «Другой стернианской чертой “Евгения Онегина” , – пишет далее Шкловский, – являются его лирические отступления» .
Действительно, отступления , которые «врезаются в тело романа и оттесняют действие» , то и дело вставляют и Стерн, и Пушкин. Оба они после отступлений одним и тем же приемом «возвращаются» к герою, каждый раз «подновляя ощущение, что мы забыли о нем» ; например, «Что ж мой Онегин?» (Гл. 1, XXXV, 1) Оба придают отступлениям чрезвычайно важное значение (Пушкин в письме 1825 года к А.А.Бестужеву из Михайловского: «роман требует болтовни» ; Стерн в «Тристраме»: «Отступления, бесспорно, подобны солнечному свету; – они составляют жизнь и душу чтения».) Издевательская ироничность у обоих писателей подчеркивается предметом этих отступлений; Стерн, например, «болтает» о носах , усах , о красоте ногтей , Пушкин – о женских ножках ; при этом повествователь с характерной для Пушкина – и для его романа в особенности – двусмысленностью не только намекает на пушкинские холеные ногти, но и нарочито «адресует» читателя к Стерну: «Быть можно дельным человеком И думать о красе ногтей ». – Гл. 1, XXV).
5. «… Стерновским влиянием нужно объяснить и загадку пропущенных строф в “Евгении Онегине” , – справедливо отмечал Шкловский . – Как известно, в “Евгении Онегине” пропущен целый ряд строф, напр., XIII и XIV, XXXIX, XL, XLI первой главы.
Всего характерней пропуск I, II, III, IV, V, VI строфы в четвертой главе.
Пропущено, как видите, начало…
Стерн также пропускал главы» .
Уже давно понято, что никаких «пропущенных» глав у Стерна не было, как не было и «загадки пропущенных строф» в «ОНЕГИНЕ» : в большинстве случаев Пушкин никаких строф под пропущенными номерами не писал. Все это – мистификационные приемы, создающие общий игровой, иронический фон.
Стерн в «Тристраме» не только «пропускал» главы, но и целые страницы в книге оставлял пустыми, у него коротенькие главки из нескольких абзацев заканчиваются страницами многоточий, есть главы даже в одно предложение или в один абзац, а некоторые главы – вообще без текста, одна нумерация (все это даже сегодня, во времена повального литературного постмодернизма выглядит намеренно диковато). Аналогично у Пушкина стоят отточия вместо якобы пропущенных строк и строф, а вместо некоторых строф стоят только номера .III
К сказанному можно добавить еще несколько характерных черт сходства, не отмеченных Шкловским:
1) Как Стерн смеялся над претенциозными латинскими именами персонажей- архаистов , ведущих у него ложномногозначительную беседу на бредовую тему, является ли мать родственницей своему ребенку (Агеласт, Гастрифер, Гоменас, Дидий, Кисарций, Сомнелент, Триптолем, Футаторий), так и Пушкин, смеясь над пристрастиями отечественных архаистов , вводит в роман – как издевательское «сожаление» – примечание 13: «Сладкозвучнейшие греческие имена, каковы, например: Агафон, Филат, Федора, Фекла и проч., употребляются у нас только между простолюдинами» (и когда Татьяна спрашивает у «первого встречного» его имя, это «Агафон» звучит чистейшей издевкой).
2) И для Стерна, и для Пушкина характерно использование приема ироничных перечислений – такие ряды мы часто видим и в «Тристраме» («гомункул… состоит из кожи, волос, жира, мяса, вен, артерий, связок, нервов, хрящей, костей, костного и головного мозга, желез, половых органов, крови, флегмы, желчи и сочленений»; или: «милорды А, Б, В, Г, Д, Е, Ж, З, И, К, Л, М, Н, О, П» – и т.д.), – и в «ОНЕГИНЕ» : « Какрано мог он лицемерить, Таить надежду, ревновать, Разуверять, заставить верить, Казаться мрачным, изнывать, Являться гордым и послушным, Внимательным иль равнодушным! – Гл. 1, X»; « Еще не перестали топать, Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать… – Гл. 1, XXII»; « Янтарь на трубках Цареграда, Фарфор и бронза на столе. …Духи в граненом хрустале,; Гребенки, пилочки стальные, Прямые ножницы, кривые И щетки тридцати родов И для ногтей, и для зубов… – Гл. 1, XXIV»; « Причудницы большого света… так непорочны, Так величавы, так умны, Так благочестия полны, Так осмотрительны, так точны, Так неприступны для мужчин… – Гл. 1, XLII» – и т.д.; в соответствии с формой своего романа, Пушкин лишь опоэтизировал эту иронию.
