Светлана Бурлак - Происхождение языка: Факты, исследования, гипотезы
Рис. 4.2. Сонограмма песни зяблика (Fringilla coelebs).
У певчих птиц, а также у попугаев и колибри, которые тоже обучаются своим звуковым коммуникативным сигналам посредством звукового подражания, контроль за звукопроизводством осуществляется не теми мозговыми структурами, что у тех видов, у которых звуковые сигналы являются врожденными18. Повреждения аналогичных участков мозга приводят к аналогичным нарушениям звукопроизводства: при одних птицы, подобно людям с афазией Брока, теряют способность правильно составлять последовательности звуков, при других — способность выучивать новые звучания, при третьих — сохраняют лишь способность к эхолалическому повторению19.
Множество аналогичных черт у языка и с коммуникацией китообразных. В обоих случаях носителем информации является звук (правда, у китообразных, в отличие от человека, большая часть сигналов передается в ультразвуковом диапазоне). У дельфинов есть “имена собственные” — знаменитый “свист-подпись”: этим сигналом (индивидуальным для каждой особи) дельфины завершают свои сообщения, и с его помощью их можно позвать. У касаток Orcinus orca были обнаружены локальные диалекты20. Как и в языках людей, одни “слова” (звуковые сигналы) у касаток более стабильны, другие сравнительно быстро (у касаток — на протяжении порядка 10 лет) меняются21.
Звуковые сигналы дельфинов-афалин (Tursiops truncatus), согласно наблюдениям В.И. Маркова22, комбинируются в комплексы нескольких уровней сложности. Комплекс, состоящий из нескольких звуков, сгруппированных определенным образом, может входить составной частью в комплекс более высокого уровня подобно тому, как слово, состоящее из нескольких фонем, входит составной частью в более сложный комплекс — предложение. Так же, как фонема может быть описана как совокупность смыслоразличительных признаков, в звуковых сигналах дельфинов могут быть выделены отдельные компоненты, противопоставляющие один звук другому.
Скорее всего, столь сложное устройство сигналов говорит о том, что у дельфинов (как и у людей) есть возможность (а значит, вероятно, и необходимость) кодировать большое (по подсчетам Маркова, потенциально даже бесконечно большое) количество разнообразной информации.
По-видимому, коммуникативная система дельфинов позволяет им передавать в том числе и весьма конкретные сведения. В эксперименте, проведенном Уильямом Эвансом и Джарвисом Бастианом23, два дельфина (самец Базз и самка Дорис) были обучены нажимать на педали в определенном порядке, чтобы получать пищевое подкрепление. Порядок менялся в зависимости от того, ровно горела лампочка над бассейном или же мигала, а подкрепление выдавалось лишь в том случае, когда на педали в правильном порядке нажимали оба дельфина. Когда лампочку установили так, чтобы ее могла видеть только Дорис, она оказалась в состоянии “объяснить” Баззу через непрозрачную стенку бассейна, в каком порядке следует нажимать на педали, — в 90 % случаев правильно.
Рис. 4.3. Схема опыта В. Эванса и Дж. Бастиана2
В опытах В.И. Маркова и его коллег дельфины передавали друг другу информацию о размере мяча (большой он или маленький) и о том, с какой стороны предъявляет его экспериментатор (справа или слева)25.
Как показали Дэвид и Мелба Колдуэллы, дельфины, подобно людям, способны опознавать сородичей по голосу — независимо от того, что конкретно тот говорит (или, в случае дельфинов, свистит)26. И у китообразных, и у певчих птиц, как и у человека, вокализация произвольна. Она независима от лимбической системы (подкорковых структур), не свидетельствует об эмоциональном возбуждении и осуществляется скелетной мускулатурой27. Органы же звукопроизводства при этом совершенно разные: у человека это прежде всего гортань с голосовыми связками, у дельфинов и китов — назальные мешки, у птиц — сиринкс (иначе “нижняя гортань”, расположенная не в начале трахеи, как гортань млекопитающих, а в том месте, где от трахеи ответвляются бронхи; эволюционное происхождение сиринкса и гортани млекопитающих различно).
Рис. 4.4. Мозг дельфина, человека, орангутана и собаки.
У китообразных, как и у певчих птиц, имеется латерали-зация мозга. Но если у китообразных, как и у человека, асимметрично устроена кора больших полушарий (неокортекс), то у птиц это свойство реализовано на базе хотя и гомологичных новой коре, но все же не тождественных ей структур — нидопаллиума и гиперпаллиума (раньше их называли неостриатум и гиперстриатум соответственно)28.
Впрочем, асимметрия мозговых структур обнаруживается у самых разных животных, в том числе у угрей, тритонов, лягушек и акул29.
И для китообразных, и для певчих птиц чрезвычайно важна способность к звукоподражанию. Так, дельфины заимствуют “свист-подпись” у других дельфинов той же группы. Впрочем, способность к звукоподражанию была обнаружена у целого ряда видов, пользующихся звуковой коммуникацией, — она есть не только у певчих птиц и у китообразных, но и у летучих мышей, тюленей30, слонов31, а возможно, даже у мышей. Способность к обучению звуковым элементам коммуникации, по-видимому, характерна прежде всего для тех видов, у которых звук используется для поддержания социальной структуры.
Все эти (и другие, которые наверняка будут еще открыты) сходные черты коммуникативных систем певчих птиц, китообразных и человека, как можно видеть, приобретены независимо. Поскольку эти сходства охватывают целый комплекс свойств, их возникновение в ходе эволюции, вероятно, представляло собой процесс с положительной обратной связью, и ответ на вопрос о том, что является причиной, а что следствием, далеко не очевиден. В частности, по мнению Т. Дикона, асимметрия, присущая человеческому мозгу, является скорее следствием, нежели причиной возникновения языка32.
Изучение коммуникации животных позволяет разрешить самую непостижимую для некоторых исследователей “загадку языка” — почему он вообще возможен. Действительно, особь, производящая коммуникативные действия, тратит свое время и силы, становится более заметной хищникам — ради чего? Зачем передавать информацию другим вместо того, чтобы воспользоваться ею самому33? Почему бы не обмануть сородичей, чтобы получить свою выгоду34? Зачем пользоваться информацией от других, а не собственными ощущениями35? Или, может быть, выгоднее собирать информацию на основе сигналов других особей, а самому “молчать” (тем самым не платя высокую цену за производство сигнала)? Подобные рассуждения приводят, например, к идее, что язык развился для манипулирования сородичами (см. подробнее ниже, гл. 5). Или, может быть, появление языка вообще не связано с информационным обменом? Может быть, язык возник исключительно как инструмент мышления, как считает Ноам Хомский, или даже вообще в качестве игры, как полагает антрополог Крис Найт36?
В самом деле, если анализировать действие естественного отбора на индивидуальном, а не на групповом уровне, то преимущества коммуникативной системы (любой — не только языка) обнаружить не удается. И это приводит некоторых исследователей к выводу, что естественный отбор не играл никакой роли в процессе глоттогенеза37, и возникновение языка, возможно, в принципе не связано с обретением каких-либо адаптивных преимуществ, а просто является побочным эффектом развития каких-то других свойств, например, прямохождения (см. гл. 3)38.
Но на самом деле все перечисленные выше вопросы могут быть отнесены не только к человеческому языку — они релевантны для любой коммуникативной системы. И задавать их может лишь человек, не искушенный в этологии. Действительно, любая коммуникация — дело затратное: животное расходует энергию на производство сигнала, тратит время (которое могло бы быть использовано для чего-то, приносящего непосредственную биологическую пользу, например, для питания или гигиенических процедур), во время производства и восприятия сигнала менее внимательно следит за всем остальным, рискуя быть съеденным (классический пример — токующий глухарь, см. фото 19 на вклейке). Кроме того, энергия тратится на поддержание мозговых структур, необходимых для восприятия сигналов, и анатомических структур, необходимых для их производства. Однако “альтруистическое” поведение коммуницирующих особей, идущих на определенные затраты ради того, чтобы (вольно или невольно) передать своим сородичам информацию, ведет в итоге к общему увеличению количества “альтруистов” — даже если внутри своей популяции они проигрывают конкурентную борьбу более “эгоистичным” сородичам, — поскольку популяции, в которых альтруистов много, увеличивают свою численность гораздо более эффективно, чем популяции с преобладанием “эгоистов”. Этот статистический парадокс, известный как “парадокс Симпсона” {29}, был недавно смоделирован на бактериях39, среди которых также есть особи, отличающиеся “альтруистическим” поведением, т. е. производящие — с повышением собственных затрат — вещества, способствующие росту всех окружающих бактерий. Чем сильнее конкуренция между группами, тем выше оказывается уровень альтруизма и кооперации внутри отдельных групп40.
