Владимир Козаровецкий - Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации
По мнению исследователей, в той или иной степени касавшихся этой истории, Воронцов приревновал Пушкина к жене и стал унижать его, подчеркивая свое презрение. Он по характеру был надменным человеком, английское воспитание это свойство его натуры усилило; он любил лесть и исповедовал фаворитизм (как раз то, что Пушкин ненавидел), а поэта считал заслуживающим внимания не более, нежели любой из его чиновников, к которым относился с высокомерной снисходительностью. При таком характере конфликт с ним Пушкина был неизбежен, и, в конце концов, дело не обошлось без убийственной эпиграммы:
Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец.
Надо сказать, что выпускать из рук такую эпиграмму на своего начальника, в жену которого к тому же он был влюблен, было никак нельзя. Пушкин должен был понимать, что, оскорбляя таким образом графа, он неизбежно ставит под удар и графиню. Однако Пушкин был задет отношением к нему Воронцова до глубины души и закусил удила́; скорее всего, он дал эпиграмме вылететь. Результат должен был быть ужасным – таким он и оказался. Воронцов написал письмо в Петербург с просьбой избавить его от поэта, а Елизавета Воронцова внешне подчеркнуто охладела к Пушкину. Формально же все началось с пушкинской командировки: Воронцов послал поэта наравне с другими чиновниками обследовать поля, пораженные саранчой, а Пушкин, который при Инзове службы вообще не знал, хотя и числился на ней, счел это поручение для себя оскорбительным. Тем не менее он съездил в назначенные ему для инспекции места, а по приезде написал отчет в виде стишка: « Саранча летела, летела и села; сидела, сидела, все съела, и вновь улетела » (явный вызов начальнику) и подал прошение об отставке.
Письмо Воронцова было формально нейтральным, но оно было подкреплено инициированными и оплаченными им ложными доносами «третьих лиц», из которых следовало, что Пушкин выступает против правительства и произносит антивоенные речи. Для того, чтобы сделать такое , нужно было Пушкина люто ненавидеть: ведь так оболгав Пушкина, он его уничтожал . Через три недели в Одессе было получено предписание отправить Пушкина в Михайловское, к родителям, под административный и «духовный» надзор. Факт ложных доносов со временем подтвердился: через четыре года точно то же самое произошло с Александром Раевским, с теми же самыми обвинениями и в те же сроки, необходимые для того, чтобы отправить письмо и ложные доносы в Петербург (генерал Раевский, занимаясь делом сына, нашел доносчиков и выяснил, что им платил Воронцов ) и получить оттуда распоряжение о дальнейшей судьбе оболганного.
III
И все же мотив ревности, о котором писали пушкинисты, у меня вызывает сомнение, даже если бы подобная игра Раевским и Пушкиным и была затеяна и Воронцову кто-то о ней донес. О причине такого сомнения – чуть позже. Есть у Пушкина проза, в которой он сам возвращается к этому конфликту и объясняет его причины, и вот в этом объяснении отнюдь не все ясно. А когда мы у Пушкина «на ровном месте» чего-то не понимаем, то первое, что приходит в голову, – это что Пушкин сознательно «темнит» и что его текст надо читать между строк.
У этой прозы есть название, которое ей дали пушкинисты – «Воображаемый разговор с Александром I», – и она начинается фразой «Когда б я был царь, то позвал бы Александра Пушкина и сказал ему…» , то есть построена «от противного». Очевидно, Пушкин написал эту прозу не для того, чтобы посылать ее императору, но исключительно для страховки, на тот случай, если его арестуют и заберут все бумаги: вот тогда этот «разговор» с тремя вопросами, которые «задавал» Пушкину Александр I, и пушкинскими ответами и был бы наверняка доставлен царю.
На вопрос об «Оде на свободу» Пушкин отвечает словами «самого царя», вложив в них тот смысл, который его в какой-то степени реабилитировал: «Я читал вашу оду “Свобода”, – “говорит ему” император. – Она вся писана немного сбивчиво, слегка обдуманно, но тут есть три строфы очень хорошие. Поступив очень неблагоразумно, вы однако ж не старались очернить меня в глазах народа распространением нелепой клеветы. Вы можете иметь мнения неосновательные, но вижу, что вы уважили правду и личную честь даже в царе» .
На вопрос о пушкинском атеизме Пушкин отвечает сам: «Ваше величество, как можно судить человека по письму, писанному товарищу, можно ли школьническую шутку взвешивать как преступление, а две пустые фразы судить как… всенародную проповедь?» В начале апреля 1824 года в письме В.К.Кюхельбекеру, которое было перлюстрировано надзорной цензурой, Пушкин имел неосторожность пошутить: «беру уроки чистого афеизма» . Однако дальнейшие строки письма свидетельствуют, что в этой шутке была лишь доля шутки: «Здесь англичанин, глухой философ, единственный умный афей, которого я еще встретил. Он исписал листов 1000, чтобы доказать, qu`il ne peut exister d`être intelligent, Créateur et régulateur ( что не может быть существа разумного, Творца и правителя – франц.) , мимоходом уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но к несчастию более всего правдоподобная» .
Но нас здесь прежде всего интересует третий вопрос, который «задает Пушкину царь» – а вопросов всего три, и этот, третий, – на самом деле второй, центральный : «Скажите, как это вы ужились с Инзовым, а не ужились с Воронцовым?» Ответ на этот вопрос тоже написан от противного: чтобы прямо не называть отрицательных черт характера Воронцова, Пушкин называет противоположные им черты Инзова : « Ваше величество, генерал Инзов добрый и почтенный старик, он русский в душе; он не предпочитает первого английского шалопая всем известным и неизвестным своим соотечественникам. Он уже не волочится, ему не 18 лет отроду; страсти, если и были в нем, то уж давно погасли. Он доверяет благородству чувств, потому что сам имеет чувства благородные, не боится насмешек, потому что выше их, и никогда не подвергнется заслуженной колкости,потому что он со всеми вежлив, не опрометчив, не верит вражеским пасквилям ».
«Декодируем» эту характеристику Воронцова:
Воронцов не старик и еще волочится, страсти в нем еще не погасли; он англичанин в душе и предпочтет первого английского шалопая всем известным и неизвестным своим соотечественникам. Он не добр и не доверяет благородству чувств, потому что сам не имеет чувств благородных; не будучи выше пересудов, он боится насмешек, а поскольку он не со всеми вежлив, рискует подвергаться заслуженным колкостям; к тому же он опрометчиво доверяет вражеским пасквилям .
«Вражеские пасквили» – это ложные доносы неких третьих лиц, которые Воронцов на самом деле инициировал и оплатил, слова о благородстве чувств содержат объяснение причины, по которой и появилась эпиграмма « Полу-милорд… » (хотя Пушкин и не пишет в «Воображаемом разговоре», что он написал какую бы то ни было эпиграмму), а фраза «англичанин в душе», напоминающая о том, что граф воспитывался в Англии, помимо «объяснения» первых слов эпиграммы (« Полу-милорд… »), является прологом к фразе « предпочтет первого английского шалопая… соотечественникам ». Вот эта фраза и является, на мой взгляд, ключевой в пушкинской характеристике Воронцова. (В июне 1824 г. в черновике объяснительного письма помощнику Воронцова А.И.Казначееву по поводу своего прошения об отставке Пушкин, нащупывая эту фразу, писал: «Я устал быть в зависимости от хорошего или дурного пищеварения того или другого начальника, мне наскучило, что в моем отечестве ко мне относятся с меньшим уважением, чем к любому юнцу-англичанину, явившемуся щеголять среди нас своей тупостью и своей тарабарщиной».)
Предположим, Пушкин хотел назвать истинную причину (или еще одну из главных причин) злобного поведения Воронцова, но причина была такова, что, обнародуя ее, он опять ставил в ужасное положение Елизавету Воронцову, в которую, во-первых, он все-таки был влюблен, и которая, во-вторых, ни в чем не была виновата. Время прошло, он уже в Михайловском и издалека видит, что наделал ошибок, что эпиграмму с такой явной адресацией в первой строке (мало того, что все знали, что «полу-милорд» Воронцов – «англичанин», так он еще был и «полу-купцом» , поскольку занимался коммерцией во вверенном ему крае) выпускать в свет не следовало. Он уже и так Элизу обидел – ведь такая эпиграмма на мужа не может не бросить тень на его жену; а тут еще одна причина, по последствиям сходная с предыдущей. Как бы поступил Пушкин?
