Галоши против мокроступов. О русских и нерусских словах в нашей речи - Елена Владимировна Первушина
Он писал: «Мы не гоним общей анафемой все иностранные слова из русского языка. Но к чему вставлять в каждую строчку «моральный», «оригинальный»[203], «натура», «артист», «грот»[204], «пресс»[205], «гирлянда»[206], «пьедестал»[207]и сотни других подобных, когда без малейшей натяжки можно сказать то же самое по-русски? Разве: «нравственный», «подлинный», «природа», «художник», «пещера», «гнет», «плетеница», «подножье» или «стояло», хуже?»
Советовал: «Пиши так, как написал бы на твоем месте даровитый иностранец, если бы он был русский».
И обещал: «Вы найдете почти для каждого иностранного слова несколько русских, хотя очень часто ни одно из них не будет вполне соответствовать всем значениям первого; в этом случае их надо будет употреблять с разборчивостью, где одно, где другое; но вместо этого просто их не употребляют, вовсе не приняли, не обусловили их значения, не привыкли видеть в печати».
И еще: «Если вы найдете в народе не много выражений для отвлеченных понятий, то не забудьте, что большая часть прямых и насущных выражений может быть применена к употребление в переносном смысле и что изучение это даст вам во всяком случае понятие о том, куда и к чему нам стремиться, чего искать, каким образом составлять и переиначивать слова, чтобы они выходили русскими, чтобы шли в русскую речь, не обижали русского уха, высказывали то, что мы хотим выразить, и не портили бы русский склад речи. Оно сроднит нас с духом языка, даст вникнуть в причудливые, прихотливые свойства его и даст средства образовать мало-помалу язык, сообразный с современными потребностями».
* * *
В теории все звучало гладко, но на практике получалось… странно.
Известен предложенный Далем Жуковскому перевод отрывка с современной им обоим литературной речи на тот язык, который представлялся Далю подлинно-национальным русским языком:
«Казак оседлал лошадь, как можно поспешнее, взял товарища своего, у которого не было верховой лошади, к себе на круп, и следовал за неприятелем, имея его всегда в виду, чтобы при благоприятных обстоятельствах на него напасть».
У Даля получилось так: «Казак седлал уторопь, посадил бесконного товарища на забедры и следил неприятеля в наˊзерку чтобы при спопутности на него ударить».
Этот перевод с русского на русский сам требовал перевода или как минимум обширных примечаний, как сейчас, так и в XIX веке.
Перечисляя возможные замены, Даль то и дело сбивался на редкие, местные, неупотребляемые широко народные слова, а когда их не хватало – изобретал их сам: «„заимка“, „хутор“ лучше, нежели употребительное у нас „ферма“[208]; „марево“ лучше „миража“; а „путевик“ лучше „маршрута“[209]; „поличие“, „подобень“, по крайней мере, нисколько не хуже „портрета“[210]; даже „окрутник“ и „окрутница“ можно употребить вместо „маски“[211] тем более, что маскою называем мы и самую личину, и переряженного».
Особенно же трудным делом, разумеется, становился перевод устойчивых фраз: «Немец говорит: „это нехорошо выглядит“; француз: „это удивляющее дело“; англичанин „каждый человек ничего не знает“ – это хорошо для него; русский скажет: „это ни на что не похоже“, „это больно неказисто, очень невзрачно“; „удивительное, дивное дело“; „никто ничего не смыслит, ни один человек аза в глаза не знает“; „это никуда, ни к чему не годится, никуда не годно, не гоже“… Итак, нам надобно добиваться того, чтобы высказать ясно, отчетисто и звучно все то, что другие могут вымолвить на своем языке; но высказать так, что оно должно отозваться в русском уме и сердце, сорваться с русского языка».
Благодаря этим попыткам Даля и появились на свет около 250 «русских» слов, которые в лучшем случае вызывают улыбку (попробуйте сначала закрыть правый столбец и догадаться, что значат эти слова):
родовспомогатель, родопомощник – акушер;
боронитель, сохранитель – консерватор;
самотность, самотство, самовщина – эгоизм;
себялюб, самотник, себятник – эгоист;
ловкосилие – гимнастика;
мироколица, колоземица – атмосфера;
проки, спорина – консервы;
носохватка – пенсне;
носопрятка – кашне;
насылка – адрес;
миловидница, красовитка, хорошуха – кокетка.
И знаменитые заместители слова «горизонт»:
ГОРИЗОНТ м. окраина земной поверхности, вкруг наблюдателя, где примыкает небо; небосклон, кругозор, небозем, небоскат, закат неба; глазоем, зреймо; завесь, завесь, закрой касп. озор, овидь арх. оглядь орл. черта, отделяющая видимую нами часть неба и земли от невидимой. | Астроном. воображаемая плоскость, проходящая чрез средоточие земли, отвесно оси наблюдателя; это астрономический, истинный озор; чувственный, видимый, определяется лучом зрения, от глаза наблюдателя до ската или до видимой окраины земного шара, и далее, до небесной тверди; все что ниже черты этой, того мы не видим; что выше, то видим. Леса, горы и др. предметы стесняют и укорачивают овидь нашу, которая образует правильную окружность только в открытом море. Страны света, ветры или румбы (см. ветер, компас) означаются по окружности озора, который представляет картушка (кружек) компаса, а в самых полюсах нет и стран света. | *Круг понятий человека, пределы того, что он может обнять умственным оком, по степени образования своего, по познаниям и уму. Горизонтальный, лежащий по уровню земли, моря; на что свободный отвес падает под прямым углом; водоправый, водопрямый, подошвенный, лежневой, уровенный, лежевесный, подотвесный. Горизонтальность ж. состояние или свойство это; водоправость, водопрямость, подошвеность, уровенность, лежевесность, подотвесность.
Эти примеры показывают, как бесполезно пытаться навязать что-то языку, даже руководствуясь самыми благими намерениями и безупречной логикой. Пушкин, предпочитавший следовать «стихии» языка, а не предписывать ей правила, в конце концов оказался в выигрыше. Он мог бы сказать, что как «ветру, и орлу, и сердцу девы нет закона», так нет закона и языку. Вернее, он есть, и язык может строго его придерживаться, и все же в любой момент волен нарушить его, если так будет удобнее. И снова под «языком, обладающим волей» я подразумеваю множество частных решений говорящих, их бессознательных выборов слов и выражений. Частные выборы хаотичны, но сумма множества хаотичных выборов создает направление движения и развития. Даль сознавал это, но считал, что все же сможет «подсказать» языку те решения, которые казались верными.
Разумеется, это не моя идея, Далю случалось слышать такие возражения и спорить с ними: «Остается еще странное мнение, хоть оно и было высказано заслуженными людьми, что нам вовсе нечего о заботиться о родном слове своем: оно-де живет мировою жизнью своею, спеет и зреет веками или годами, а судьба порядит, и выработается в свое время, сроку, когда ему быть суждено, в какую б сторону мы ни порывались.
Мнение это заключает в себе что-то роковое и, следовательно, довольно
